2. Спящая красавица (три недели после всеобщего засыпания)

– Уех-х-х! – издало горло жалкий хлюпающий звук. Из глаз брызнули слёзы. В тумане, уже не лиловом, а белом, замаячила прозрачная мокрая трубка, которую держали мужские руки. Исчезло липкое облако, она вдохнула жадно, много.

– Майя, вы меня слышите?

Перед ней появилось молодое небритое лицо с проницательными зелёными глазами.

– Не говорите пока ничего. Просто кивните.

Она закрыла глаза. Лицо на секунду исчезло, и снова появились его руки. Они бережно, почти по-женски, убрали с её бровей мешавшую прядь волос, взбили подушку.

– У вас красивые волосы, Майя. Наверное, вам об этом часто говорят.

«А у тебя красивые руки, кем бы ты ни был», – подумала художница.

Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, откуда она так хорошо знает эти руки, этот голос. Ничего не вышло.

– Вам неудобно? Что-то болит?

– Где я? – услышала она свой страшный ржавый голос.

– В больнице. В центре Петербурга.

Она окинула взглядом просторную палату, увидела пустые койки.

– Дайте…

«…Воды», – хотела договорить она, а он уже поил её из бутылки, приподняв голову.

– День… Число?

– Сегодня двенадцатое января.

– Год?

Молодой человек приятно улыбнулся:

– Вы не так долго пробыли в коме. Две тысячи двадцать второй.

– Я помню двадцать первый.

– Сейчас середина января.

Она напрягла слух. Что-то слишком тихо для больницы. Ни шагов, ни голосов людей. И почему такая тишина, если окно приоткрыто?

– Майя, мне нужно вам о многом рассказать. Но я лучше начну постепенно…

Художница только сейчас поняла, что её смущало: на молодом человеке не было белого халата.

– Кто вы?

– Я… Меня зовут Остап.

– Вы врач?

– Ещё нет. Вернее, я фельдшер. Но я учусь и…

Щёки у него вспыхнули. Хоть рисуй портрет – юноша с красными яблоками. Майя улыбнулась бы, если б не удушающий страх, подступивший к горлу.

– Что со мной? Мне… мне…

– Вам нужно кое-что знать. Мир сильно изменился, пока вы спали. Возможно, вы мне сначала не поверите, но когда сможете сами подойти к окну…

Его голос. Где она его уже слышала? Вокзал, поезд. Какой ещё вокзал и поезд?

– Что со мной случилось?

– С вами, хм, я не знаю. В карточке написано, что вы попали в аварию на машине. Там же я узнал ваше имя.

– Где мои дети?

– Майя, послушайте, я сам здесь недавно, я ничего не знаю!

Она глубоко вдохнула, попробовала пригладить непослушные кудри, но руки, вытянутые на одеяле вдоль тела, едва сдвинулись.

– Простите. Я будто с того света вернулась, – её голос прозвучал немного увереннее. – Так вы новенький? Недавно в этой больнице?

– Да, то есть не совсем так. Майя, понимаете, когда мы приехали сюда, в пустой город, с Нелли и Бэллой… У них странные имена, и они обе довольно эксцентричные особы. Позже я вас познакомлю… В общем, я решил обойти несколько больниц и вы, хм, вы оказались единственной выжившей, точнее не спящей. Понимаете?

Майя закрыла глаза, помотала головой.

– Вы не впали в сноподобное состояние, как все остальные. Вы просто находились в поверхностной коме. Хотя я понял это не сразу, просто случайно взглянул на показания приборов. Тогда я решил, что вас можно и нужно спасать, нужен только стимул… Вы… Вы ничего не поняли, да?

– Ничегошеньки. Не знаю о ваших врачебных способностях, но объяснять – точно не ваш талант.

– Так, – Остап сложил ладони домиком, зачем-то подышал в них. – Так. Начнём сначала. Видимо, вы всё же отключились гораздо раньше, чем я предполагал. То есть вы хотите сказать, что не помните Великой Всеобщей Отключки? Ну хоть момент, когда в магазинах кончился кофе и все ходили, как сомнамбулы, вы застали?

– Это я помню. Сколько помню себя.

– Нет, Майя. – Он поднялся, заходил туда-сюда по палате. – Нет-нет-нет, такое не бывает «всё время». Я немного расскажу вам о том, что произошло. В какой-то момент весь род людской перестал восстанавливаться. И случилось это несколько месяцев назад. Почётный труженик больше не просыпался утром свежим и отдохнувшим. И почётный лентяй тоже. Первая волна усталости коснулась детей, сделала их чувствительными, капризными сверх всякой нормы. Вы это заметили, ведь у вас есть дети?

Художница заколебалась, наморщила красивый лобик.

– Кажется, я что-то припоминаю. Мне нужно было на выставку. Близнецы и дочка, они приболели, когда я от них уезжала. Врач сказал, это просто переутомление. Я оставила их с бабушкой и уехала. Мне нужно было уехать всего на несколько часов. Понимаете?

– Не беспокойтесь, прошу вас. Дети спали?

– Да, кажется.

– Это ещё ничего не значит. Следующая волна смела тех, кто находился на грани нервного истощения: школьников, играющих по ночам в компьютер, студентов, готовящихся к экзаменам, рабочих, тянущих две смены, родителей грудных детей…

– Смела? В каком смысле смела?

– Они какое-то время боролись, что только усиливало эффект. Однажды каждый из них дошёл до точки невозврата. Состояния, когда мозг предпочёл всякой деятельности режим срочной экономии заряда. Спячка, гибернация… У этого состояния несколько названий. Майя…

Он сел на кровать, ненароком коснулся её руки.

– Там, за окном, шестимиллионный город, и он молчит. Может быть, только человек десять не спит. А может, и того меньше. – Остап робко убрал руку. – Вы мне не верите, да?

Майя подняла и сразу же опустила тяжёлую голову, закрыла глаза.

– Верю.

– Вот так, просто?

– Не просто. Я видела всё это во сне. Видела людей, которые обсуждают гибель мира, сидя в закрытом кафе. Видела опустевшие квартиры и бесконечные пробки на выездах и въездах в город. Во всех этих местах я находилась реально, как здесь и сейчас. И хотите верьте, хотите нет, но я совсем не уверена, что меня сейчас не утащит куда-нибудь в новое место. Единственное…

Она запнулась.

– Что?

– Люди, которых я видела, не замечали и не слышали меня.

Молодой фельдшер молчал. Не перебивал, не вставлял замечания, как будто то, о чём она говорила, не бредни сумасшедшей, а самый обычный факт.

Майя задержала взгляд на его серьёзном лице.

– Я даже видела то, что вызывает спячку.

Остап подскочил, чуть не своротил стойку с капельницей.

– Как вы сказали?

– …То, что вызывает спячку.

– Вы сказали это так, будто это что-то живое.

– Потому что оно живое.

– Бактерия, вирус? – он выпучил глаза. – Но я исключил инфекцию…

Майя помотала головой, задвигала губами так, словно пробовала незнакомое блюдо на вкус:

– Оно ни на что не похоже. Самое отвратительное и прекрасное, что я видела. Оно парит над Землёй, среди звёзд. И я не знаю, чего оно хочет.

Остап выдохнул, медленно кивнул:

– Я знал, что фактор следует искать снаружи, а не внутри.

Майя почувствовала, как кружится голова, тяжелеют веки.

– Не понимаю.

– Спячка, или гибернация, всегда запускается в ответ на изменения окружающей среды. Замедляется сердцебиение и дыхание, медленнее расходуются питательные вещества, падает температура тела.

– Вы точно говорите про людей, а не про бурых мишек? – Майя невинно улыбнулась.

– Состояние спячки контролируется генами, которые есть у всех млекопитающих, включая человека. Просто мы давно нарушили естественные ритмы нашего тела. Ещё до изобретения электрической лампочки люди спали по шестнадцать часов… – Остап сбился. – Простите, я начал читать лекцию.

– Нет-нет, продолжайте. Весь мир спит. Я не могу пошевелиться.

– Да, простите.

Он быстро подошёл и начал делать то, что Майя никак не ожидала – мять её стопу. Пальцы у него были на удивление сильные. Приятное тепло разлилось от кончиков пальцев к щиколотке. Майя хотела поинтересоваться, что это он такое делает, но боялась, что процесс прервётся.

– Вам потребуется время, чтобы мышцы восстановились. Придётся заново учиться есть ложкой и ходить, но мы справимся.

– Мы?

– Я, хм, имел в виду, что вы не первый коматозник, которого я выхаживаю. – Остап виновато поглядел на неё. – Извините, что назвал вас так. Это медицинский жаргон и мне…

– Да перестаньте вы извиняться. У меня страшно зудит большой палец. Уф! Спасибо.

Какое-то время она кусала губы, чтобы не застонать, то ли от боли, то ли от удовольствия.

– Сколько же я лежала?

– Долго. Гораздо дольше, чем я предполагал. Признаюсь, это сбило меня с толку.

– Что – это?

– Состояние вашего тела. Ни пролежней, ни атрофии мышц.

Майя вскинула бровь, под её взглядом Остап кашлянул и отвёл глаза.

– Мне правда пришлось поддерживать его функции.

– Значит, вам пришлось? – она улыбнулась. – Надеюсь, все эти разговоры о конце света не выдумка.

Она думала, что он смутится ещё больше, но молодой человек вдруг рассмеялся, искренне и просто. Майю обезоружил этот смех и ещё больше выражение глаз, которое последовало за улыбкой – боль, призрак, воспоминание на ещё юном лице. Ей вдруг захотелось взять его за руку, утешить, сказать, что какое бы прошлое ни преследовало его, смеяться можно. Можно…

Перед глазами Майи всплыло лицо мужа. Его усталые глаза, отражающие экран смартфона. Когда она перестала любоваться его лицом? Когда привыкла к тому, что он на неё не смотрит? Она вздрогнула. Ей вспомнился эпизод из того длинного сна, где она скакала из места в место, пока не очутилась в полутёмном офисе с ожившими мертвецами, среди которых был Глеб.

– Вам страшно? Вы дрожите.

– Моя семья. Что, если они тоже уснули?

– Скорее всего, так оно и есть.

– Ну спасибо.

Майя всё-таки сумела оторвать от постели руку, провела по лицу. Ладонь казалась свинцовой.

– Я не могу ничего вам сказать точно, – ответил Остап. – Но очень многие потеряли близких. Вы должны быть готовы.

– Готова? – вспыхнула она. – Ну уж нет. Я хочу знать, где мои родные!

– Майя, волнение…

– Где остальные люди? Кто-нибудь ещё есть в этой больнице! – закричала она и услышала, как эхо разнеслось по пустым коридорам.

Действительно, никого.

Молодой человек поднялся.

– Мне пока лучше уйти. Ненадолго.

Она поглядела на него, отвела глаза.

– Если это спячка. И все люди в ней. Что… Что они чувствуют?

Остап вздохнул:

– Ничего.

– Они страдают?

– Страдают? Я не знаю. Разве что от того, что не могут проснуться по собственной воле.

Майя сделала попытку приподняться на локтях. Почувствовала, как трясутся руки.

– Тысячи людей лежат вокруг нас, умирают, и никто не может им помочь?

– Только мы, – сказал Остап. – Но помочь всем не в наших силах.

– Не в наших силах… – она плюхнулась на подушку, её колотило.

– Самая уродливая смерть для человечества. Превратиться в медуз, выброшенных на берег, медленно умирать в постели, не в состоянии пошевелиться, в луже собственного дерьма.

Остап кашлянул.

– Что?!

– В состоянии спячки млекопитающие не испражняются, – пояснил он.

– Вы меня утешили. Но не очень. Знаете, у меня трое маленьких детей. И я не хочу отдыхать здесь, прохлаждаться и ждать, пока они спят где-нибудь в машине на зимней трассе.

– У вас… трое детей? – удивился Остап.

– Да. А что?

– Вы… чудесно выглядите.

– Для многодетной матери?

Он нахмурился, его голос вдруг стал серьёзным и строгим.

– Вам нужно ещё немного отдохнуть, Майя. Всем нам сейчас не стоит шутить с собственным телом. Наш предел выносливости крайне мал. Поспите, обдумайте всё, и я попытаюсь как можно быстрее поставить вас на ноги.

Она открыла было рот, но он её опередил:

– Назовите имена детей. И места, где они могут быть. Я попробую что-нибудь разузнать.

Майя кивнула. Рассказала всё, что знала. Назвала домашний адрес, хотя и не верила, что там кого-то найдут, адрес матери и свекрови. Вспомнила трассу и придорожное кафе, которое видела во сне, но ни номера шоссе, ни бензоколонки назвать не сумела.

Он закрыл жалюзи.

– Отдыхайте.

У самой двери художница его окликнула:

– Вы вернётесь?

– Вернусь. Знаете, на свете осталось не так уж много людей, чтобы обращаться к кому-то на «вы».

Она прислушалась к гробовому молчанию гигантского железобетонного некрополя.

– Не бросай меня одну. Хорошо?

– Хорошо. Я скоро вернусь, Майя. Не бойся.