И вот, исходя из того, что я поведал про самого Игнатова и про мои с ним взаимоотношения, что я тогда должен был думать и делать, зная, что из Сережи делают моего сообщника в вымогательстве? Думал я, что все это попахивает крупномасштабным идиотизмом, но вот чтобы что-то предпринять – абсолютно ничего в голову не приходило. Игнатова до официального задержания промурыжили в ОБОП двое суток, потом отправили в ИВС. Представить в его лице вымогателя я тоже на тот момент никак не мог.
Обо всем происходящем я само собой проинформировал адвоката Кучинского, он в свою очередь взялся разузнать обо всем подробнее через свои связи. В результате примерно через неделю он показал мне протокол допроса Игнатова [4], который вызвал у меня действительно бурю эмоций.
По тому сюжету, что излагался за подписью Сережи, следовало, что прошедшей зимой я привлек Игнатова для совершения вымогательства у моего бывшего тестя. Причем мотивировал свои действия тем, что Голандо якобы был мне должен. С декабря 2004 года Сережа вместе со мной и под моим бдительным руководством с городских таксофонов совершал звонки Голандо, при которых по заранее обговоренному со мной плану требовал у моего бывшего тестя деньги, угрожая при этом физической расправой. Кроме этого, в начале 2005 года Игнатов якобы ходил со мной в лес, где мы вместе испытывали взрывное устройство. Испытания прошли успешно, и я сказал Сереже, что если Голандо нам не заплатит, то мы его взорвем. В апреле мы вместе с Сережей на моей кухне изготовили муляж взрывного устройства, который он с помощью случайного мальчугана направил на адрес Яриных. А в июне, получив от меня коробку из-под торта, пульт управления и инструкции, нашел двух других мальчуганов, которые должны были доставить уже реальное взрывное устройство на адрес Ольги Волковой. А Игнатов, находясь в другом подъезде дома, должен был с помощью пульта произвести взрыв, но в последний момент передумал, сломал пульт и выкинул в мусоропровод. После этого Сережа, боясь моей мести за сломанный пульт, долго от меня прятался, надеясь, что скоро нас задержат сотрудники милиции, что вскоре и произошло, чему он обрадовался.
Вот такое изложение я тогда прочитал под ироничный взгляд адвоката Кучинского. Смешного я в этом ничего не видел, и единственным моим желанием было свести на нет эту вопиющую несправедливость. Я хоть в тот же самый момент был готов к очной ставке с Игнатовым, хотел, чтобы все написанное он повторил в моем присутствии.
Многие вещи из этого изложения были просто нереальны. Ну какие хождения по зимним лесам могут быть у человека со свежими семнадцатью швами на печени. Или же, как я мог ходить по всему городу вместе с Игнатовым от таксофона к таксофону и не встретить ни одного общего с ним знакомого. Опять же, описав в показаниях, как он вместе со мной на моей кухне изготавливал муляж взрывного устройства, он не смог бы описать ту самую кухню, потому как в моем доме далее порога нигде не бывал. И уж что совсем противоречило натуре Игнатова, что он якобы обуревая жаждой чужих денег, вдруг взял и отказался от задуманного в последний момент. Шел взрывать, а потом ему в голову пришла мысль, что могут пострадать люди, и он передумал. Ну что за чушь!
Кучинский, кстати, задавал вопрос Курмаеву о том, что, наверное, у следствия имеются вопросы к его подзащитному, то есть ко мне. На что Курмаев ответил, что следствие идет своим ходом, и если возникнет необходимость допроса, то мы об этом узнаем. Звонков из ОБОП или УВД мне больше не поступало, визитов оперативников так же не было. Зато в начале сентября в новостном выпуске местного телевидения сообщили, что дело о бомбе в «китайской стене» раскрыто, один преступник задержан и ведется розыск второго.
В середине сентября ко мне домой пришел человек, который якобы освободился из ИВС, и принес мне письмо от Сережи Игнатова, в котором он слезно умолял ему помочь. В письме он описал какого-то Славу, который якобы заставлял Игнатова звонить Голандо, а потом в ОБОП этого Славу убедили заменить в показаниях мной. Так же в письме Игнатов признался, что из чувства трусливой мести хотел навредить мне, а получилось, что навредил себе. Что оперативники обещали его отпустить, если он даст в отношении меня показания. И много что еще было в этом письме, что за давностью просто не сохранилось в памяти. Оригинал письма я передал адвокату Кучинскому и с того момента больше его не видел. Но у меня осталась его сканированная копия [19].
К письму я отнесся почти безразлично. Воспринял его за какую-то очередную провокацию со стороны оперативников или Курмаева. Почерка Сережи я не знал и не мог быть уверен, что письмо написано именно им. Да и желания идти на контакт с ним не было абсолютно. Дело даже не в том, что я боялся себя как-то скомпрометировать, а в неприязни к самому Игнатову. Для меня это было немыслимо осознать, как можно сначала оговорить человека, а потом у него же просить помощи. Хотя некоторые близкие мне люди, которые не раз сталкивались с правосудием, советовали мне начать помогать Сереже. Говорили, что если позволить его обложить обвинениями до конца, то на основе его показаний можно будет всецело обвинять меня. И сейчас я думаю, что эти советы были правильными. Даже в деле самого Игнатова все могло сложиться абсолютно по-другому. Но на тот момент я готов был защищать только сам себя, в том числе и от Сережи Игнатова.
Немного отойдя от событий осени 2005 года, оперируя лишь фактами, постараюсь объяснить, почему на сегодняшний день я убежден, что многое, в чем обвиняли Игнатова, не имело места. Даже те моменты, которые он до сих пор наверняка боится отрицать. Многое мной ставилось под сомнение еще в 2005 году, но, получив доступ к материалам дела в качестве обвиняемого, я обнаружил множество фактов в корне противоречащих версии обвинения.
Во-первых, телефонные звонки. В материалах дела были представлены только распечатки телефонных разговоров, а я очень хотел послушать сами записи и убедиться, что на них голос принадлежит именно Сереже Игнатову. Однако же в этом было отказано со ссылкой на то, что кассеты приобщены к делу Игнатова и в качестве вещественных доказательств из него не выделялись. А раз в нашем уголовном деле их нет, то и прослушивать эти записи законных оснований не имеется. Так какими же доказательствами являются распечатки разговоров, если нельзя прослушать сами записи? Но следователь сослался на то, что голос Игнатова идентифицирован экспертами, а записи прослушаны и стенографированы в присутствии понятых, и каких-либо сомнений в их соответствии быть не может.
В 2005 году ссылка на экспертизу может и могла была быть для меня авторитетна, но не после того, как я на своем собственном опыте убедился какова реальная цена заключениям центра экспертизы областного УВД. Про осмотр и прослушивания записей понятыми, это вообще отдельный разговор. У меня фантазии не хватает представить, как понятые на протяжении четырех часов прослушивают записи, а потом видимо прослушивают еще один раз, параллельно сверяя их со стенограммой.
Фиктивные протоколы осмотров вещественных доказательств, как я смог убедиться, это само собой разумеющееся в следствии. И никого не смущает, что такой протокол заявляется потом в качестве доказательства по делу. И фактически, действия следователя, который фальсифицирует доказательство по делу об особо тяжком преступлении, подлежат уголовной ответственности с санкцией соответствующей статьи уголовного кодекса до семи лет лишения свободы. Причем, один фиктивный процессуальный документ – один протокол следственного действия, которого на самом деле не было – это одно преступление. А наше уголовное дело напичкано десятками таких документов.
Это будет всего лишь предположение, основанное на факте того, что следствие категорично препятствовало тому, чтобы я вживую мог услышать голос Игнатова. Но другого объяснения, кроме того, что голос на записях принадлежит не ему, я просто не нахожу. И подтверждением этому служат сами стенограммы разговоров.
Абсолютно во всех своих показаниях с 2005 по 2012 год Игнатов утверждал, что совершал звонки по чьему-то указу, и заранее обговаривалось, что он будет говорить. Однако в распечатках разговоров идет полнейшая импровизация, причем очень игривая. Нет даже намека на какие-то заученные слова. Причем некоторые фразы построены так, и содержат такие слова, что говорит о неплохом уровне интеллекта звонившего, до чего Сереже очень далеко. А при прочтении некоторых разговоров у меня вообще сложилось впечатление, что в них двусторонняя игра на публику. Двое человек (под вторым имеется в виду Голандо), разговаривая, импровизируют, заведомо зная, что их слушают и записывают. Фактически один другому помогает вложить в разговор нужный смысл. Читая эти стенограммы, я пытался представить оппонентом Голандо в разговоре Сережу Игнатова, и это представление не выдерживало критики. Потому мне очень хотелось услышать эти разговоры вживую [5].
Кстати, в судебном процессе Игнатова был такой момент, когда Голандо ни с того, ни с сего взялся утверждать, что звонивших с угрозами было двое. А вот в материалах дела, в том числе и в его показаниях на следствии про это ни слова.
Еще один очень интересный момент выяснился при изучении этих стенограмм. Голандо, что на судебном процессе Игнатова, что в показаниях уже по моему делу, упорно утверждал, что вымогательство началось в декабре 2004 года, после чего он сразу обратился в ОБОП. А вот тексты разговоров доказывают, что впервые с вымогателями Голандо разговаривал лишь в конце февраля. В третьей по счету стенограмме неизвестный прямо говорит, что он звонит в третий раз. А по первой стенограмме явно видно, что люди разговаривают друг с другом впервые. Заявление Голандо в ОБОП датировано самым концом февраля после второго разговора [6].
И отсюда возникает закономерный вопрос – откуда Владимир Игоревич знал, что с него начнут вымогать деньги, что умудрился записать самый первый разговор, причем с самого начала. И для чего ему лгать в последующих протоколах допросов, что первое требование денег поступило еще в декабре.
Во-вторых, я просто убежден, что Игнатов в глаза не видел не только всех этих мнимых взрывных устройств в коробках из-под торта, но не брал и не передавал никому и ничего тогда 23 июня 2005 года.
Во всех протоколах допросов Сережа каждый раз по-разному описывает содержимое коробки [7]. И самое ближайшее описание это «продолговатый цилиндр и черная коробочка с антенной», что очень далековато от реальных банки из-под «Фанты» с пейджером, на котором антенн в помине не было. Обстоятельства, как он получал и передавал ту самую коробку, в значимых моментах тоже очень сильно разнятся в его показаниях, и уж совсем не соответствуют показаниям мальчиков, которые принесли эту коробку в квартиру Ольги Волковой. Мальчики эти, кстати, ни один, ни другой, не опознали Игнатова в судебном заседании, и фоторобот, составленный ранее с их слов и ими подтвержденный, на Сережу был совсем не похож.
Также, в показаниях одного мальчика [8] присутствует один момент, который в свое время бросился мне в глаза и запомнился. Он утверждал, что у мужчины, который передавал им коробку из-под торта, на руке были часы. И более того, одеты они были именно на правую руку, почему мальчик это и запомнил. А на правой руке, как правило, но и то в редких случаях, часы носят левши. Сережа Игнатов не только правша, но и часов, сколько я его знаю, не носил никогда. Он вообще не имел каких-нибудь более-менее носимых ценных вещей, даже мобильного телефона, который в 2005 году уже был у каждого второго человека в городе.
И, в-третьих, фундамент криминалистики – следы преступления. В деле прослеживается не только отсутствие каких-либо следов Сережи Игнатова, но и явное нежелание их найти. А в каком случае следователь не станет искать следы преступника, чтобы связать его с объектом преступления? Только в том, когда он точно знает, что их нет.
Современная криминалистика даже в провинции уже давно ушла далеко вперед от простого изыскания отпечатков пальцев. Те же потожировые следы сейчас исследуют на всех предметах, имеющих отношение к преступлению. Образцы грязи и пыли, подногтевые соскобы и смывы с рук, следы на одежде и многое другое – все это давным-давно присутствует в уголовных делах и является прямой доказывающей связью между преступником и преступлением.
По материалам уголовного дела Игнатов в апреле 2005 года якобы передал через случайного мальчика небольшую коробочку с муляжом взрывного устройства на адрес Яриных. А до этого якобы изготовил этот муляж вместе со мной на моей кухне. Должна была коробочка и сам муляж сохранить какие-то следы? Безусловно! Производились ли какие-то экспертизы на предмет этого? Нет. Ну ладно, допустим на тот момент с особой серьезностью к этой коробочке наши бдительные органы не отнеслись. Но в июне, когда именно те самые органы подняли панику среди жителей «китайской стены», снова повторилось такое же явление – никаких экспертиз именно на предмет следов преступника в деле не имеется. А на картонных коробках как минимум остаются потожировые следы. Да и отпечаткам пальцев на гладком картоне имеет место быть. Но следов Игнатова непосредственно на объектах преступления нет, и прежде всего потому, что их не захотели найти.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке