Караван путешествующего «инкогнито» цесаревича был скромен: две большие кареты для «ВИПов», четыре экипажа поменьше для прислуги, и десятка три всадников охраны – ни одного индуса, сплошь белые люди. Вооружены револьверами, саблями и ружьями со штыком. Форма одежды – полевая, а не как вчера, когда от торжественности рябило в глазах.
Нормальные, чистые улицы сменились трущобами как-то незаметно. Для меня – ничего нового, такое чувство, что индийские нищие и способ их обитания за полтора века не особо-то и изменились. Убери телефоны, столбы с проводами, пластик, и получишь полую картину. Однако повышение уровня жизни затрагивает и нищих, и самый нищий индус моих времен приравнивается к средней нищеты индусу этих. А раз так, значит вывод прост – это специальные, повышенного благосостояния, трущобы для богатых туристов.
Когда мы перебили успевших за время нашей посадки набиться в карету москитов, сетки на окнах начали делать свое дело, и ехать, несмотря на влажную духоту, стало почти приятно – если не принимать во внимание запахи.
Накатанная глиняная дорога пролегала между домами из соломы и глиняных кирпичей – порой двух- и трехэтажные. Вдоль нее, слева, пыталась нести свои отравленные воды мутная, какая-то загустевшая, мелкая речушка в пару шагов шириной. Грязь местных не смущала – дамы набирали «бульончик» в глиняные сосуды, взамен отдавая помои и отбросы. А вон тот тщедушный старый индус справляет в этот же ручей нужду. А здесь – несколько мужиков в лохмотьях набирают воду в ведра и несут куда-то во дворы.
– Прачечная, – проследим мой взгляд, пояснил взявший на себя обязанности гида сэр Дональд Мэкензи Уоллас.
Не только в нас разбирается, получается, но и в других народах.
– Вода – это воистину источник жизни! – жизнерадостно заявил я зажавшим носы надушенными платочками Никки и Георгу. – Какой же мощи миазмы стоят в районах, где бедолаги лишены даже этого? – указал на речушку.
– Если бы они гадили меньше, им бы не пришлось так страдать, – проявил здоровый цинизм цесаревич.
– Чудовищная нищета, – посочувствовал аборигенам Георг.
– По крайней мере здешний климат не позволяет им умереть от холода, – пожал я плечами.
– В наших странах жить так проблематично, – моментально оценив возможность списать все на климат, примазался к нашим погодам англичанин. – Суровый климат закаляет характер. Тепло развращает и превращает человека в лентяя. Империя сделала достаточно, чтобы имеющий внутренний стержень дикарь приносил пользу, получая соответствующее вознаграждение. Предложи любому из этих, – он окинул трущобы надменным взглядом. – Работу или завербоваться в армию, они тут же примутся рассказывать, как сильно больны и как много у них нуждающихся в уходе братьев, детей, бабушек и прочих.
Аборигены, вопреки его словам, бездельниками не выглядели: кто-то что-то опасливо тащил, кто-то жарил хрючево для продажи соседям: аромат пищи вызывал приступы тошноты еще круче, чем царящие в трущобах миазмы – и порой попадались рынки, прачечные, стучали металлом о металл инструменты, закопченные индусы обжигали рукодельную, вполне пристойного вида посуду. Поколения гончаров, видимо, лепить умеют как надо.
– В Петербурге, к моей великой скорби, тоже есть бедняцкие районы, – признался Николай, мудро умолчав о состоянии провинции.
– Даже в Лондоне хватает мест, в которых приличному человеку нечего делать, – покивал сэр Уоллас.
Классовое расслоение, конечно, штука неприятная, но неистребимая. В «жупел» его коммунисты превратить еще не успели, и почти все принимают такое положение дел как должное. Так же буду и я – ориентироваться на самого нищего в мире, крепко пьющего батрака при построении государства чревато. Я буду ориентироваться на большинство: оно сейчас регулярно голодает, плохо образованно, испытывает острый недостаток инфраструктуры и благ цивилизации – в основном выражается в дефиците врачей – но в целом живет не так уж по этим временам и плохо. Население же растет, и тут не только наука и пропаганда поповская постарались, но и другие факторы. Например – наличие жратвы, которое и позволяет народу плодиться. Прекратить лет за пятнадцать массовые голодания – более чем достойная цель, воплотить которую вполне реально, особенно если учесть, что хлеба и прочего в Империи навалом. Отладить логистику, нарастить железные дороги – уже несоизмеримо легче будет.
Местные к туристам привыкли, и спустя минут десять с момента, когда мы въехали в трущобы, к дороге потянулись индусы – одетые в лохмотья, худющие мужчины и женщины с маленькими, голыми или почти голыми детьми. С судорогой на душе посмотрев, как индуска моет в ручье лицо своему двухгодовалому сыну, я запустил руку в коробку на столе посреди кабины, отодвинул москитную сетку и принялся разбрасывать сладости: пастила, леденцы, сухофрукты.
Я бы и монеты побросал, но за них здесь и убить могут – англичанин предупредил.
Никки и Георг занялись тем же, с явным удовольствием глядя на спешно хватающих и прячущих в недра лохмотий угощение аборигенов. Почти как голубей кормить. На пару секунд позади нас вспыхнула драка, но ее быстро пресекла охрана при помощи нагаек. Очень грустно, но многие взрослые отбирают гостинцы у опередивших их детей. Не мои подданные, мне-то что? Или это такая предусмотрительность – потом продаст кусочек пастилы и купит, например, лепешек на всю семью.
– Взять с собой сладости для этих несчастных было хорошей задумкой, Жоржи, – похвалил меня Николай.
– Несчастными они не выглядят, – заметил Георг.
– Они могут круглый год греться под теплым солнцем и питаться отбросами, – поделился наблюдениями бывалый этнограф сэр Уоллас. – Когда целый день неподвижно лежишь под солнцем, потребность в пище снижается. Солнечные лучи так же придают дикарям хорошего настроения. Не находите ли вы сходства между индусами и неграми, Ваше Императорское Высочество?
Побывавший в Африке Николай величаво кивнул:
– Сходство налицо. Однако у негров менее замысловатая система общества.
Климат тот, так сказать.
Очень интересно будет посмотреть на реакцию Никки, когда мы через всю Империю будем возвращаться в Петербург. Ну и просто посмотреть интересно, посравнивать: колониальную роскошь я видел, колониальную нищету наблюдаю прямо сейчас, и на обратном пути заценим, где в этой «вилке» застряла основная масса русского народа.
Нахватавшись впечатлений, покормив москитов и пофографировавшись на фоне местной архитектуры…
– Любишь же ты фотографирование, – улыбнулся Никки.
– Через век-другой нас не станет, – развел я руками. – А фотографические карточки останутся. Не знаю, как тебе, но мне приятно думать, что кто-то спустя века будет на эти фотографии смотреть.
– Поэтому ты снимаешь шляпу? – спросил Георг.
– Она помешает потомкам любоваться моим мужественным лицом, – подтвердил я.
Николай с Георгом хохотнули, и я принялся их учить принимать эффектные позы.
…мы вернулись в гостиницу. Слуги меня помыли и переодели. Далее состоялся обед – постная диета соблюдалась и вчера, за ужином, и сегодня, за завтраком и обедом – по истечении которого было объявлено свободное время до ужина.
Поднявшись наверх, мы столкнулись со ждущим лифта Шевичем. Никки не удивился, а я спросил:
– Покидаете нас, Дмитрий Егорович?
– Так точно, Ваше Высочество, – поклонился он. – Получил предписания от его Высокопревосходительства Министра иностранных дел Гирса и незамедлительно отправляюсь с ними в Токио.
– Какие? – заинтересовался я.
– Жоржи, далась тебе эта дипломатия, – влез «беспечный ездок» Николай. – Дмитрий Егорович, буду ждать нашей встречи в Нагасаки.
Что ж, я и так знаю – в ультимативной форме требовать права для русской эскадры заходить в любой японский порт, что станет кульминацией долгой истории о похождениях многоопытного дипломата Шевича в необычной стране Японии.
– Я буду ждать ее еще сильнее, Ваше Императорское Высочество, – поклонился Шевич снова.
Мы разошлись по номерам, слуги снова меня переодели, я прилег на мягкий диван под открытым окном – сетка помогает от кровопийц – и спросил:
– Андреич, Карлуша и Кирил ходили в город?
– Велите позвать? – замаскировал он утвердительный ответ.
– Зови, – махнул я рукой.
Илюха эту историю много раз рассказывал, даже я запомнил. До назначения в Японию Шевич много лет верою и правдою, аки мой Андреич, тянул дипломатическую лямку в Европе, так что я нисколько не иронизировал, называя его «многоопытным». Увы, опыт в этом случае сыграл дурную службу: что Петербург, что Париж, что Лондон – это, что бы там кто не думал, примерно одно и то же. Дворянство – тем более: повязанные многовековыми родственными, деловыми и политическими нитями, далеко не все из них к этим временам утратили феодальное понимание своего класса. Дворяне – как бы над быдлом. Англичане и Французы доминируют в том числе и из-за того, что первыми сообразили построить национальные государства, и теперь пользуются доверием менее прогрессивных соседей. То самое хваленое «рыцарство» наших монархов не раз било по русскому народу – другие-то смотрят на мир прагматично.
В общем, попав в Японию, Шевич не понял, что оказался в другой цивилизации. Гражданские войны в Японии отгремели совсем недавно. Реставрация Мэйдзи завершилась успешно: страну объединили, замаскировали феодальную верхушку ширмой в виде парламента, построили какую-никакую промышленность, и теперь хищно косятся на Север, мечтая о колониях.
Невозможно за одно поколение всему тридцатимиллионному населению Японии – примерная цифра, точной не помню – перепрыгнуть от без пяти минут неолита к модерну. Образованные и богатые – они да, смогли вестернизироваться. Большая часть населения, однако, до сих пор смотрит на мир как их предки тысячи лет для этого. В частности, очень важно учитывать «божественное происхождение» Императорской династии.
О проекте
О подписке