Наконец, это закончилось. Вся та бессмысленная трескотня о планах на учебный год, важности ЕГЭ и школьной дисциплине растворилась в гуле расходящихся по домам учеников. Дима, как и все, совершил ежегодный «ритуал жертвоприношения» – протянул Ольге Ивановне упаковку гладиолусов, купленных накануне. Он всегда дарил цветы, ни разу не пропускал. Не из-за уважения, конечно. Так, традиция. Хоть эта учительница и была старой тварью, но нельзя же было просто пройти мимо. Или это родители так въелись в мозг – «нужно дарить цветы в любом случае, это знак внимания»?

Ольга Ивановна – преподаватель химии. Уже учит, а точнее – мучает детей, лет тридцать, не меньше. Старая, расплывшаяся, седая. Ходила еле-еле, переваливаясь с ноги на ногу, иногда опираясь на палочку с шариком на конце. Почти слепа, в огромных, круглых, как два иллюминатора, очках, и даже они не помогали ей разглядеть хоть что-то, кроме собственного недовольства. Но больше ее ненавидели не за слепоту, а за ужасный, скрипучий характер и, конечно, голос – писклявый и пронзительный, как звук трения пенопласта об стекло. Она никогда не давала исправить оценки: получил «два» – живи с этим клеймом до конца четверти. «Химичка – тупая сука». Эта надпись на его парте казалась самой справедливой во всей школе.

Он вышел из кабинета в знакомый, вечно сумрачный коридор. Желтоватое, болезненное свечение от старых люминесцентных ламп падало на обшарпанные стены. Еще год потерпеть. Всего лишь год. Это же так мало, правда? Кабинет химии находился на втором этаже, в самой глуши, в крыле, куда даже уборщицы заглядывали с неохотой. Пока идешь по этому бесконечному коридору до лестницы, успеваешь передумать всю свою жизнь и захотеть с разбегу вышибить ногой одно из грязных окон. Наконец он дошел до лестницы. Деревянные ступени, когда-то крашенные коричневой краской, теперь были истерты до древесины и отчаянно скрипели под ногами, словно предупреждая, что в любой момент все это сооружение может сложиться, как карточный домик. А вот и место, где буквально полгода назад разломали одну дощечку. Тогда было столько шума! Какой-то мелкий паренек из седьмого класса, балдуя, прыгнул на хлюпкую, прогнившую доску и поплатился – нога ушла по колено в образовавшуюся дыру, а вытащить ее самостоятельно не смог. Пришлось вызывать МЧС, или кто там этими делами занимается? Приехали, полчаса возились, достали.

Единичный случай, конечно. Но в школьной летописи хватало и повеселее. Когда-то, прямо во время занятий, один идиот кинул петарду прямо посередине этого же коридора. С ним «поговорили» и отпустили. Зря. Через неделю он принес целый фейерверк. Так же, под видом похода в туалет, вышел из класса, уперся в стену и поджег фитиль. Грохот стоял на всю школу, будто бомба упала. Если петарду в гулкой толчее можно было и не услышать, то это не услышать было невозможно. Вызвали родителей. Отчислили. Говорили, у парня какое-то расстройство было. Шизофрения, или что-то в этом роде.

Диме всегда нравилось наблюдать за такими случаями. Может, мне просто смертельно скучно, но подобный треш веселил и давал заряд какого-то животного, искреннего счастья на весь оставшийся день.

Вот и первый этаж. Его украшала только одна вещь – огромная, многоярусная люстра, висящая посреди холла. Такого же, советского времени. Она, рассказывали, падала как-то, пока Дима лежал в больнице с тем самым сотрясением. Удивительно, но она уцелела, ни одна подвеска не разбилась. Невероятно красивая, массивная, золотистая. Она блестела в тусклом свете, как множество настоящих бриллиантов. Умели же в СССР делать красивые и невероятно прочные вещи. Не то, что сейчас.

Кто-то тронул его за плечо – легкое, но уверенное давление. Дима обернулся. Новенький, тот самый, в берцах и клетчатой рубахе. Стоял чуть выше, на пару сантиметров. И что ему, черт возьми, надо?

– Да? – усталым, намеренно безразличным голосом спросил Дима.

– Эм, слушай. Тут все какие-то агрессивные, не хотят разговаривать. А ты вроде не выглядишь, как они. Меня Вовой звать, можешь Владимиром, или Володей, как тебе угодно.

Голос у него был низким, с легкой хрипотцой, что странно контрастировало с моложавым, еще не испорченным лицом. Может, и вправду скинхед? Или просто голос ломается?

– И? – Дима поднял бровь.

– Я бы хотел просто спросить, что здесь из себя все представляет? – парень смотрел прямо в глаза, не отворачиваясь, будто пытался прочитать ответ на внутренней стороне черепа.

Дима ухмыльнулся. Домой бы, бля, поскорее. Почему он подошел именно ко мне? Вон там, классный руководитель плетется, к ней иди, задавай свои дурацкие вопросы. Почему ко мне?!

– Все просто, – сказал Дима, делая вид, что это его ни капли не волнует. – В этом учебном заведении учатся одни придурки. Если хочешь прожить здесь год, то советую просто не лезть в плохие компании. Хотя, по твоему внешнему виду сразу можно понять, что ты сам можешь эту компанию разогнать при желании.

Вова посмеялся, коротко и искренне.

– Не, мне просто нравится так ходить, это удобно.

– То есть, не скинхед?

– Не-а, – покачал головой парень. – Я такой же, как и все вы.

Ладно, теория со скинхедом опровергнута. Вещи удобные… Что ж, бывает.

– Учеба начинается в полдевятого. Смотри, не пропусти. А я пошел, – закончил Дима и молча двинулся к выходу, не дожидаясь ответа.

– Спасибо! – вслед ему крикнул Вова.

Ну неужели он отстал? Странный какой-то тип. Он мог подойти к кому угодно, но подошел именно ко мне. Почему я не выгляжу как они? Абсолютно все в этой школе – унылые придурки, которые улыбаться-то толком не умеют. Может, во мне есть что-то… другое? Или он это тактически рассчитал?

Он вышел из здания, и его обдало потоком свежего, прохладного воздуха. Зеленые деревья, еще не тронутые осенней желтизной. Нужно наслаждаться этим, пока не наступит осень, а там и зима. Зима вообще ужасное время года, один только пронизывающий холод. Особенно в Петербурге. Построили город на болотах, на Севере, и что теперь? Отопление включают только когда уже все синеют от холода. Деньги экономят? Знаем мы эту экономию. Все для людей. Он представил лицо отца, уставшее после смены. У отца – зарплата нулевая.

Дима жил в километре от школы, пешком спокойно можно было дойти. Хоть где-то мне повезло. Место жительства – рядом с метро. Станция «Звездная» находилась в пяти минутах ходьбы от его парадной. Вокруг проносились люди, которых он будто бы уже видел тысячу раз. В таких спальных районах Петербурга обычно только свои и жили. Каждый друг друга знал, если не в лицо, то в слух. Как одна большая, серая, недружелюбная деревня. Но была в этой деревне проблема, которая существовала во всех подобных «деревнях». Приезжие. Люди с настоящих, далеких деревень. Дима тихо ненавидел тех, кто приезжал с какой-то отдаленной точки вроде Ростовской области или Дагестана. Ну, если уж приехали учиться – учитесь и валите обратно после учебы. Зачем вы здесь остаетесь жить? Цивилизация? Не достойны вы этой цивилизации. Сидите у себя на родине, не лезьте сюда со своим укладом.

– Ой, привет!

Дима остановился, осмотрелся. Из-за угла парадной вышел Виктор Петрович, старый знакомый его отца. Хороший, в общем-то, мужик, восьмой десяток уже живет. Отрывался на всю катушку: пил каждый день, не скрывая этого, также выкуривал минимум пачку сигарет в день. Умереть хочет, да побыстрее. Нечего уже делать в этой жизни, все успел: и поработал на заводе, и поженился, и даже дети появились, которые теперь его избегают. Осталось только построить дом и вырастить дерево. Дом, ясное дело, не построил, а дерево, глядя на него, скоро само вырастит – на могиле.

– Здрасьте, дядь Вить. Как жизнь? – Дима сделал вежливое лицо.

– Да вот, блин, продал кольцо своей жены, оно ей точно уже не понадобится. Представляешь, всего шестнадцать тысяч стоит! А когда покупал за границей – отдал восемьдесят, – Виктор Петрович развел руками, и от него пахнуло перегаром и дешевым табаком. – Ну, на тот момент это очень солидные деньги были.

– А вы уверены, что вас не обманули? – из вежливости поинтересовался Дима.

– Мне аргументы привели, что золото уже не то, да и каким-то прибором проверили бриллиант, а он оказался ненастоящий. Короче, хреново все.

А золото ведь не портится. Обманули тебя, дядя. Развели как лоха. Золото хоть и не портится, зато однозначно портит людей. И всегда находились те, кто пользуется этим.

– Ну, а у тебя как дела? Как отец?

– Да у меня все нормально, вот учиться опять начал. А отец, как всегда, работает, попивает, – Дима начал медленно разворачиваться, давая понять, что разговор пора закруглять.

– Ты там передавай привет обязательно. И удачи тебе, – старик достал из кармана помятую пачку сигарет «Беломорканал» с зажигалкой.

– Передам, дядь Вить. И вам удачи.

Дима продолжил двигаться к своему дому, чувствуя на себе взгляд старика.

Район не менялся. Вот одинокое дерево, облокотившись на которое, стояло разбитое стекло – пустое, без рамки, с дырой посередине, будто в него кинули камень. Осколки лежали на утоптанной, холодной земле, и на одном маленьком, как осколок надежды, была бурая, подсохшая жидкость: кровь. Сразу понятно. Недавно разбили. Дима жил в неблагополучном районе, и это было видно невооруженным глазом: шприцы, как в лихие девяностые, могли валяться прямо во дворе дома, на детской площадке. Иногда использованные шприцы воткнуты прямо в кору деревьев, травили и их. Дерево-то выдержит, а люди – сдохнут. Пустые, стеклянные бутылки от дешевого пива стояли в ряд на скамейках, будто на параде – когда-то пустые, когда-то полные и недопитые впопыхах. Было бы весело покидать эти бутылки в стену и посмотреть, как красиво разлетаются мелкие, острые стеклышки, переливаясь на солнце. Молодость, а я не пользуюсь своим возрастом. Другие в это время гуляют, пьют, трахаются… прекрасные года, чтобы «увидеть жизнь». А что, если поймает полиция? Да никого не ловят. А вот за мной, конечно, приедут специально и скажут: «пройдемте, молодой человек», и на пятнадцать суток в обезьянник. Не жизнь, а сказка.

Он дошел до своего дома. Панельная девятиэтажка, некогда серая, теперь грязно-серая. Доставать ключи даже не требовалось – массивная железная дверь в парадную давно сломана, и ее нужно было просто с силой дернуть на себя. Дима так и сделал.

Дверь с громким, утробным скрежетом открылась, выпуская наружу знакомый запах сырости, старых газет и чего-то кислого.

Квартиры в их доме были, в основном, двухкомнатные. Трехкомнатных не было, планировка не позволяла. Обычно тут ютились семьи, которые когда-то хотели жить поближе к метро, а также алкаши с наркоманами, которым когда-то правительство бесплатно подарило это жилье, и теперь они медленно убивали его и себя. Если кто-то курил в квартире, едкий запах табака просачивался через щели в проводке и вентиляцию. Ужасный, въедливый запах, под который невозможно было уснуть. Крики по ночам в других квартирах и глухие стуки по стенам были настолько частым явлением, что все уже давно свыклись с этим, как с шумом трамвая за окном. Как-то раз Диме удалось услышать особенно жуткую ссору в соседней квартире: женщина орала убийственно, будто ее резали ножом. Как потом выяснилось, так оно и было – они с мужем употребляли наркотики и дошли до стадии белой горячки и передозировки. Муж умер от остановки сердца, а эта женщина, вся в крови, орала одну и ту же фразу всю ночь, пока не приехала полиция и скорая.

Дима начал подниматься по лестнице. На лестничной площадке между вторым и третьим этажом устойчиво пахло мочой. Ничего нового. Все как всегда. Ноги уже начинали ныть, а ведь подниматься всего-то на третий этаж. Есть хотелось зверски, организм требовал энергии, потраченной на бессмысленное сидение за партой. На подоконниках, заляпанных мухами, стояли самодельные пепельницы, скрученные из алюминиевых банок из-под энергетиков, а рядом с дверью мусоропровода – чья-то недавняя, еще не просохшая рвота. Пусть кошки доедают, им все равно.

Дошел до своей квартиры, нащупал в кармане холодные ключи и вставил их в замок. Дима всегда закрывал дверь на все три замка и проворачивал их до упора, до характерного щелчка. Привычка, с детства внушенная матерью. Даже когда он находился дома один – так же щелкал всеми засовами. Этот раз не стал исключением.

Скинул вещи прямо в прихожей, на старую вешалку, которая грозилась развалиться. Все равно завтра на учебу идти. Тащить все в комнату – лишние телодвижения. Нужно было поесть. Он пошел на кухню, заглянул в холодильник. Три бутылки отцовского пива, полкоробки какого-то торта, открытая бутылка дешевого вина, кастрюля с остывшими макаронами и пластиковый контейнер с котлетами. Ничего не приготовлено. Устали, наверное, после работы. Может, сегодня вечером что-то соорудят? Мать у него была настоящим шеф-поваром в прошлой жизни. На один из его дней рождения она приготовила огромный, многоярусный торт, причем сама, от коржей до крема, без малейшей помощи. Училась на кондитера, не зря несколько лет своей молодости потратила, матушка. Он выложил макароны на тарелку, сверху водрузил две холодные котлеты и сунул в микроволновку. Прекрасная, сытная еда. Пища богов. Пока тарелка крутилась за стеклом, он пошел в свою комнату переодеться. По пути захватил из прихожей свою драгоценную сумку.

Вот и его комната. Маленькая, но очень уютная, его крепость. Дима с любовью посмотрел на заставленную книгами полку и почувствовал знакомый прилив гордости. Это была его библиотека. Он помнил каждую прочитанную книгу, обложку, сюжет, героев. Пятьдесят семь штук и одна, восьмой том Пруста, в процессе. Настоящий повод для гордости. Никто в его семье – ни отец, ни мать, ни дальние родственники – не прочитали и десятой части за всю свою жизнь, а он осилил за три с лишним года. Любимые жанры, конечно, были детективы, где всегда находился виноватый, и книги по психологии. Диме просто нравилось изучать человека, а именно его голову – этот сложный, запутанный механизм. Я знаю всех своих окружающих лучше, чем они себя, даже не общаясь с человеком, могу увидеть его сущность, просто по внешнему виду, по походке, по тому, как он держит вилку. Психология и психотерапия – мое призвание. Ирония в том, что самому себе я помочь не могу.

Он положил сумку на письменный стол, заваленный бумагами и ручками, быстро переоделся в растянутые спортивные штаны и старую футболку, а свой парадный костюм аккуратно, почти с нежностью, сложил и убрал в шкаф. Завтра я в нем точно не пойду. Раз уж можно приходить в свободной форме – надену что-нибудь попроще. Зачем создавать себе трудности и одеваться по три часа утром, как на показ мод? Можно ведь надеть легкую, удобную одежду и наконец-то расслабиться.

Где-то вдали послышался настойчивый писк микроволновки. Готово.

Он вернулся на кухню, распахнул дверцу. От тарелки повалил пар. Горячее. Как мама в детстве говорила? «Есть нужно горячим, Дим, холодное невкусное и живот потом заболит». Интересно, что большинство продуктов и вправду отвратительны в холодном виде. Только и трать на них энергию на переваривание. А мясо-то… Мясо еще пещерные люди ели сырым, а потом как додумались поднести его к огню – так и глаза себе открыли: вкусно им стало. Не так, конечно, сочно, но это было куда лучше – глисты-то теперь не жрали изнутри твою еду и самого тебя. А сейчас, с появлением термообработки и умением прожаривать стейки до нужной степени – вкус стал куда лучше, и никаких паразитических червей ты себе в кишечник, как правило, не пускаешь.

Справился с едой минут за десять, почти не прожевывая. Хоть мама и не успела приготовить что-то экстраординарное, но и это было превосходно. Пусть мама приготовит даже дерьмо, но оно будет вкусным дерьмом. У нее такой талант.

На часах было без десяти четыре. Спать рубило так, что веки наливались свинцом. Даже на самом скучном уроке так не хотелось в сон, как сейчас. Он был готов рухнуть прямо посреди кухни, на линолеум, и провалиться в глубокий, беспробудный сон. Видимо, это еда так подействовала. Углеводы. Иногда, приходя после учебы, он съедал малую порцию супа и так же готов был заснуть на ходу, едва добравшись до комнаты.

Вот она, его комнатка. Который раз я с тобой уже вижусь за сегодня? Неужели я сейчас смогу наконец отдохнуть от всего этого дерьма, что происходило сегодня? Его взгляд упал на кровать.