В основе этого процесса лежит наше Эго. Эгоизм в той или иной степени присущ, по-видимому, каждому из нас, но люди более других подверженные эгоизму страдают при смерти сильнее. Эго не может смириться с потерей того, что остается у соседа или родственника. Смерть – это вопль бессильного человеческого Эго. Но потребление у каждого из нас разное и кому-то, может статься, и терять-то нечего, однако и в данном случае смерть также страшна и нежеланна, как и у «важных» потребителей.

Современная медицина, развивая паллиативную помощь научилась уверенно купировать подобные состояния и «облегчать» участь своих пациентов.

Э. Кюблер-Росс, изучавшая длительное время психологию тяжелобольных людей отметила: «Подсознание не в силах представить себе прекращение собственного существования, оно уверено в бессмертии своей личности, но без труда мирится с гибелью соседа. Мы пытаемся подавить тревогу, которую пробуждает в нас вид обреченного человека или больного в критическом состоянии. Наше подсознание считает собственную смерть совершенно невозможной. Оно, подсознание, просто не в силах представить себе прекращение своего существования на земле». Все люди, узнавшие о приближении финала своего пребывания в этом мире, по замечанию Кюблер-Росс демонстрируют схожее поведение, начинающееся с отрицания. «Большинство (смертельно больных людей) признавалось, что их первой реакцией на известие о смертельной болезни были слова: «Нет, только не я, не может быть!».

В данном, достаточно распространенном взгляде, смерть представляет собой противоречие между человеческим Я и окружающим его миром. Внешние сигналы, поступающие к субъекту, говорят о конечности личностного бытия, а сигналы, исходящие из подсознания собственного Я говорят о бесконечности этого бытия.

Смерть представляется как дизъюнкция двух утверждений: «Я бессмертен» и «Я смертен, как и сосед, похороненный третьего дня». Таким образом смерть выступает как не имеющий бытия феномен, а всего лишь логическое умозаключение. И человек в равной степени может принять ту или иную сторону, признать смерть или надеяться на бессмертие, сводя проблему лишь к особенностям индивидуального мнения. Как отношение своего рассудка к своей памяти, как личную особенность. Положив на весы рассуждений утверждения «Я бессмертен» и «Я смертен, как и сосед, похороненный третьего дня», человек рано или поздно склоняется к принятию первого.

В этом находится основание распространенной обыденной религиозности, которая захватывает под финал жизни практически каждого. Это не противоречит христианским догмам, но и не является истинно христианским отношением к смерти. Для христианина смерть представляется как продолжающееся бытие в иной реальности, которую называют небытие. Почти две тысячи лет назад утвердился взгляд на смерть как на переход из одной реальности в последующею, из одного физического состояния в другое, из жизни в вечность. В качестве примера подобного отношения к смерти, мы можем рассмотреть известный рассказ очевидцев об отшествии ко Господу афонского старца Иосифа Исихаста (цитируется с некоторыми сокращениями). «Всецарица известила его за месяц до его отшествия. Наступил рассвет 15 августа. Старец сидит в своем креслице во дворе нашего исихастрия, ожидает часа и мгновения. Он не сомневается в извещении, которое ему дала наша Пресвятая, но, видя, что время идет и солнце восходит, начинает чувствовать что-то вроде огорчения, беспокойства от задержки. Старец позвал меня и сказал:

– Дитя мое, почему Бог медлит и не забирает меня? Солнце восходит, а я еще здесь!

Видя, как старец печалится и почти уже не может терпеть, я осмеливаюсь сказать ему:

– Старче, не огорчайтесь, сейчас мы начнем читать молитву, и вы отойдете.

Отцы начали усиленно молиться. Не прошло и четверти часа, как он мне говорит:

– Позови отцов, чтобы положили поклон, потому что я отхожу.

Мы поклонились ему в последний раз. Вскоре после этого он поднял свои глаза и неотрывно смотрел вверх около двух минут. Затем повернулся и, исполненный трезвения и невыразимого душевного изумления, сказал нам:

– Все кончилось, отхожу, отправляюсь, благословите!

И с последними словами предал свою душу в руки Того, Которого желал и Которому работал от юности».

Логически, в данном случае, мы имеем дизъюнкцию, в которой два логически противоположных утверждения: «Я бессмертен» и «Я смертен, как и сосед, похороненный третьего дня» оказываются одинаково истинными. Но это вера!

Это не простое логическое умозаключение, отвлекающее человека от грустных мыслей memento mori, это вера, основанная на Божественном Откровении и церковном предании.

Смерть здесь не имеет своего бытия, хотя сущность ее не отрицается. Имея ту же сущность (прекращение, финал существования), смерть мыслится наоборот, как продолжение, преемственность. Когда смерть мыслится не как прекращение, а как продолжение, как «новое рождение», то можно с уверенностью повторить за булгаковским Левием-Матфеем «смерти нет»…

Субъективно смерть может переживаться и позитивно. Деятель западного православия прот. Александр Шмеман, рассуждая о смерти записал в своем дневнике следующую фразу: «Смерть две недели тому назад, Мариночки Розеншильд, утонувший, спасая своих детей. Ужас этой смерти для нас. А для нее? Может быть, радость самоотдачи?» Так ли ужасны субъективные переживания солдата в последние мгновения жизни, осознанно идущего на смерть, прикрывая отход товарищей или матери, ценою своей жизни спасающей жизнь своего ребенка? Последние «рассуждения» на этот счет были предприняты английской писательницей Дж. К. Роулинг в ее детской эпопее про Гарри Поттера. И там автором представлен отнюдь не «биологический» подход – в финале истории герой сталкивается и лично посещает некий мир «вечной жизни», наполняющий героя самыми яркими свидетельства бесконечности жизни и отсутствия смерти как таковой.

Однако биологический процесс, описываемый понятием смерть является научным фактом и как таковой находится в поле внимания ученых. Вопрос определения четких граней клинической смерти (обратимой к жизни в некоторых случаях) от биологической      (необратимой) является предметом изучения не только медицины, но и юриспруденции. Еще памятно дело московских врачей-трансплантологов, обвиненных в попытке «изъятия донорских органов у еще живого человека». Смерть из биологического феномена превращается в социальный, и сам факт биологической смерти на деле подменен юридически значимым фактом соблюдения буквы закона.

В наши дни мировую медицинскую общественность более интересует иной аспект указанного биологического процесса. Не так давно медицинское сообщество сформулировало свой «новый подход», основанный на биологическом, но по сути отличный от него. Согласно мнению Комиссии журнала The Lancet смерть включает в себя три составляющие:

– умирание

– смерть

– оплакивание покойного его семьей, родственниками и общественностью.

Как видно, смерть, таким образом включает в себя не только биофизику процесса, но и предшествующий и последующий временные этапы и, даже не совсем и понятно, что более важно. Данный подход к определению понятия смерти можно назвать социальным, так как большее внимание уделяет уходу за умирающим человеком и сложностям, связанным с погребением и вытекающим отсюда социальным, экономическим, психологическим и религиозным проблемам.

В экономически и социально развитых странах, как подчеркивает The Lancet отмечаются три тенденции, которых нет в странах с развивающейся экономикой и низким уровнем социальных гарантий, т.е. в «традиционных» обществах:

– смерть наступает позже для многих и умирание чаще всего пролонгируется;

– смерть и умирание переносятся из семьи и общины в первую очередь, в пространство лечебных учреждений;

– умирающему проводится напрасное, с точки зрения современной медицины или потенциально несоответствующее лечение, которое может продолжаться вплоть до последних часов жизни.

Почему же это взволновало медицину? Журнал поясняет: «позиция по отношению к смерти в развитых странах – наши выдумки о том, что мы «стоим у руля» и не являемся частью природы. Огромные суммы инвестированы в неоправданно увеличенную продолжительность жизни, вплоть до достижения самого бессмертия для малой части мирового сообщества якобы для поддержания существующей популяции. Здравоохранение и индивиды оказались противоборствующими в признании неизбежности смерти». Иными словами, социум развитых стран начинает предъявлять к медицине уже невыполнимые требования, а действия некоторых лечебных учреждений, обещающих невыполнимое, находятся на грани преступного обмана. И журнал провозглашает новый тезис: Вернуть смерть в жизнь!

Смерть в данном случае выступает как социальная проблема и, кажется парадоксальным образом никак не касается самого субъекта этого процесса. Точнее сказать у умирающего «свои дела» – у окружающих свои. Смерть представляет собой сложное социальное явление, включающее в себя два параллельных и взаимодетерминирующих процессов: биологический процесс в организме субъекта детерминирует социальные процессы, окружающей его части социума, получая от них обратное с биологическим вектором действие.

С этим феноменом тесно связан социально-индивидуальный аспект смерти. Обратимся вновь к бессмертным строкам булгаковского произведения: «как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, в самом деле, – тут неизвестный повернулся к Берлиозу, – вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас… кхе… кхе… саркома легкого…».