Водитель «Опеля» не был пристегнут, он ударился головой сначала о стойку салона, а затем его отбросило вправо-вперед в сторону лобового стекла. Он головой ударился о правую нижнюю его часть, и на стекле осталась выпуклая вмятина от его головы. Водитель с трудом выбрался из салона, Ламкин нагнулся к нему и спросил, нужна ли ему помощь. Зевак стало собираться все больше и больше. Не теряя времени, я взял у Ламкина фотоаппарат и стал фотографировать место происшествия, положение машин, водителя «Опеля». У нашего автомобиля была разбита передняя часть: бампер, капот, фары. На асфальт вытекал тосол.

Через минут десять появились знакомые и родственники водителя «Опеля», они пробовали отозвать Ламкина в сторону для разговора, но он им громко и внятно сказал, что разговаривать будет только в присутствии инспектора местной ГАИ. Как я понял из перешептываний местных зевак, водитель «Опеля» ранее был лишен прав вождения за нарушение ПДД, он и сейчас явно был в состоянии легкого алкогольного опьянения. Но самая большая неприятность для нас была в том, что это мы нарушили правила, выехав первыми на этот перекресток. Перед ним с нашей стороны был установлен знак «Уступите дорогу», который, правда, был скрыт листвой и вообще не виден. Местные жители знали правила и без него, поэтому ехавшие по этой дороге всегда тормозили на перекрестке. Водитель «Опеля» ехал по своему родному крошечному Мстиславлю и даже не думал ждать опасности с дороги слева, ведь он ехал по главной дороге и не тормозил на перекрестке…

Судьба была в том, что этот водитель был одним из тех мужчин, которые еще час назад показывали нам дорогу к развалинам монастыря. Теперь мы с ним еще раз встретились на дороге, но уже в другом качестве.

К счастью, наш оппонент не получил сильных повреждений, но удар головой о лобовое стекло все-таки был для него чувствительным. Как говорили зеваки, если бы он был трезвым, то пострадал бы сильнее.

Когда приехал инспектор ГАИ, то для него ситуация уже была ясна и теперь нам предстояло оформить протокол ДТП. Вина Ламкина была очевидна всем. Со страховкой у нас все было в порядке, и самое страшное, что нам могло грозить, – это штраф водителю за то, что не выполнил требование знака «Уступите дорогу», что привело к аварии.

Наша машина не могла ехать самостоятельно, и это было самое печальное для нас. Уже сгущались сумерки, а мы были в пятидесяти километрах от дома. Дядя Ламкина к этому моменту уже успел выпить за ужином водочки и не мог приехать в Мстиславль нам на выручку.

Инспектор ГАИ после оформления всех бумаг дотащил нас на буксире до здания местного отдела милиции, и мы остались там ночевать в машине втроем. Настроение на всю поездку было потеряно. Ламкин уже считал примерные финансовые потери от этой аварии. Наш проводник был хорошо осведомлен в ценах местного рынка автозапчастей и обнадежил Ламкина, пообещав помочь найти самые дешевые запчасти для его автомобиля на разборках, а также порекомендовать знакомых мастеров в местном автосервисе.

Мы провели всю ночь в машине, сон никак не давался: мы раз за разом прокручивали в памяти всю ситуацию, каждый рассказывал свое видение. Ламкин корил себя за беспечность и за то, что не сбавил скорость на перекрестке, что не рассмотрел знак и что вообще поехал в этот злосчастный Мстиславль. Как говорится, чтобы я всегда был умным, как моя жена после.

Примерно часов в восемь утра за нами приехали деревни на машине и забрали в деревню. А наша поврежденная машина так и осталась арестованной на стоянке ГАИ до разбора ситуации. Последующие пять дней мы занимались разрешением этой проблемы. Ламкин со своим дядей ездил в Мстиславль на разбор происшествия, где обоим водителям вменили обоюдную вину. Ламкин получил штраф за то, что не уступил дорогу, а второй водитель был наказан за езду без прав. Правда, он еще и оказался в больнице с подозрением на ушиб головного мозга, и его машина, по оценке инспектора ГАИ, восстановлению не подлежала. Еще пару дней мы потратили на поездки в Минск на авторынок и поиск необходимых деталей на разборках. Дядя Ламкина нашел знакомых слесарей и договорился о ремонте машины. В итоге пришлось еще раз ехать в Мстиславль и забирать автомобиль на буксире. Ламкин по прошествии некоторого времени, подсчитав свои потери, сообщил мне, что если бы такая авария случилась в России, то стоимость ремонта в Москве и области была бы в два раза выше. А так он потерял примерно 700 долларов.

Кстати, когда мы были в Мстиславле, то дядя Ламкина заехал в гаражи к одному своему знакомому товарищу. Была хорошая погода, и многие владельцы гаражей были на месте, кто-то копался в моторе, а кто-то наводил порядок в гараже. Пока они там что-то обсуждали, я обратил внимание на очень знакомую канистру у одного из автовладельцев. Она стояла возле двери гаража, так что я мог хорошо ее рассмотреть из салона нашей машины. Канистра была очень старая, но целая, и ей явно пользовались по назначению. На ее боку были выдавлены надписи на немецком: «Kraftstoff Feuergefaerlich 1943 Wehrmacht». Мне было приятно видеть следы войны даже в таких утилитарных вещах. Ничего, успокаивал я себя, вот решим все проблемы с машиной, и я оторвусь в белорусских лесах по полной программе!

Буквально за несколько дней до того, как нам уже нужно было уезжать из Белоруссии, автомастера огорчили Ламкина. Они сообщили, что для полноценного вытягивания смятых лонжеронов требуется больше времени, еще примерно две недели. По всему выходило, что обратно нам придется ехать в Москву на рейсовом автобусе. Ламкин уже смирился с этим, а также с тем, что ему придется еще раз приехать в Белоруссию через две недели.

В очередной раз, когда мы все вместе поехали в Могилев по каким-то делам, я взял с собой рюкзак с лопатой и металлоискателем. Ламкин и его дядя что-то закупали на рынке, а я просто ехал как балласт. Но вот на обратном пути я сообщил им, что хочу выйти на трассе за Чаусами и походить в лесу за Проней хотя бы один день. Они очень удивились, согласились выполнить мою просьбу. Я пояснил, что от меня им сейчас все равно нет никакой пользы, и я все-таки приехал в Белоруссию не просто за компанию, но и по своим делам.

На трассе Могилев-Чериков мы остановились в районе деревни Дрануха, перед мостом через Проню. Мы договорились, что контрольный срок моего возвращения в деревню будет через 3 дня. Если мне понадобится, то я позвоню ему на мобильный телефон и сообщу точку, в которую нужно будет приехать за мной на машине. Но это будет в крайнем случае, а так я обещал быть не позднее этого срока дома и добраться до деревни самостоятельно. Я вышел из машины, забрал из багажника рюкзак и попрощался с Ламкиным. Машина уехала, и я остался один на один с природой. Отойдя с дороги в лес, я поменял гражданскую одежду на копательский прикид и пошел исследовать лес на высоком берегу Прони. Что я знал об этих местах из истории? Во многих документах писали практически одно и то же, повторяя из слова в слово, что на западном берегу реки немцы создали мощные оборонительные сооружения. Они состояли из трех позиций и размещались в 300—500 метрах от реки, преимущественно по высотам и опушкам. Линии траншей соединялись ходами сообщений, перед окопами были установлены ряды колючей проволоки, некоторые позиции прикрывались рвами с водой.

Немецкий берег Прони был засажен елками примерно лет 30—40 назад. Посадки прошли прямо по бывшим окопам и блиндажам. Было заметно, что сплошной линии окопов вдоль реки не осталось: на ровном поле их засыпали и все разровняли, в лесу засадили елками. Лишь в некоторых местах сохранился старый лес, который рос поблизости от окопов еще 60 лет назад. Берег был пустынным, с многочисленными тропинками. Судя по этим следам, люди периодически ходили здесь. Но тогда была середина недели и все работали, никто не шлялся праздно по лесу. Природа выглядела очень опрятно, если можно так сказать, в лесу и на полянках не было и следа от мусора. Я походил по берегу, как турист, стараясь привлечь к себе внимание людей, если бы они тут были. Когда я понял, что здесь, кроме меня, больше никого нет, то достал из рюкзака металлоискатель с лопатой и стал исследовать все ямы подряд. Так я ходил примерно час вверх и вниз по холмам, то приближаясь к реке, то отдаляясь от нее: не было никаких сигналов, как будто корова языком слизала. Тогда я решил пройти вдоль реки дальше от дороги. Может, там удача улыбнется мне?

Вот и я один на природе, рядом в радиусе километра нет никого. Только редкие машины проезжают по трассе, но их можно не брать в расчет. Я испытал какое-то сильное умиротворение, какое можно испытать только на природе, причем, пребывая в одиночестве. Точнее, я не испытывал одиночества и страданий от того, что я тут один. Мне было комфортно, я медленно настраивался на копательский лад, и все наши злоключения с аварией и ремонтом машины все быстрее отдалялись от меня.

Час спустя я уже чувствовал и дышал совсем другим временем, перед моим мысленным взором проходил 1944 год. Вот стали попадаться так знакомые по нашим прежним выездам алюминиевые баночки от рыбных консервов с надписью Aluminium Improves Quality, что было хорошим знаком. Чем дальше в чащу – тем больше сигналов. Тут был весь стандартный набор: хвостовики от мин, осколки от снарядов самых разных размеров, винтовочные и автоматные гильзы. Несколько раз я натыкался в лесу на целые минометные мины. Я не стал их трогать и доставать из ямы, чтобы узнать – прошли они канал ствола или нет? Просто засыпал обратно землей и ушел на другое место. У меня было предостаточно времени и сил, чтобы ходить по площадям, залезать в землянки, проверять брустверы и полянки перед входом в блиндажи. Хлам был, а вот интересных находок так и не попадалось. Пока я ходил причудливыми зигзагами по лесу, погода испортилась, и стал накрапывать мелкий дождь. Тогда я выбрал место повыше, чтобы там росли елки с раскидистой кроной, достал из рюкзака тент и растянул его между деревьями. Это позволило мне немного отдохнуть и переждать дождь в сухом месте. К счастью, дождь шел недолго, и я, немного подождав, чтобы тент просох на ветру, сложил его обратно в рюкзак и пошел дальше изучать лес. Судя по карте, лес на берегу Прони был относительно небольшой, со стороны города Чаусы его поджимало поле. Незаметно для себя я прошел этот лес насквозь и оказался на опушке у поля. Аккуратно выйдя из леса, я стал присматриваться вдаль и увидел вдали крыши домов в городе, услышал индустриальные звуки с предприятий и шум моторов с шоссе. Нет, современность мне неинтересна, мне нужна война. Рассуждая так, я вернулся в лес и пошел в сторону реки так, чтобы пройти туда уже новым маршрутом.

Конечно же, я был предельно осторожен в лесу и напрягал свой слух так, чтобы в случае сближения с людьми я бы первый обнаружил их. Народ в Беларуси простой и относится к органам власти с доверием и пониманием, поэтому милиция часто получает сигналы от граждан, если кто-то вдруг ведет себя неподобающим образом. Я прекрасно понимал, что приехав сюда из России с металлоискателем и отправившись на места боев по 1944 году, я себя веду совершенно неподобающе. С точки зрения белорусских законов, в Беларуси имеет право копать по войне только 52-й отдельный специализированный поисковый батальон вооруженных сил. Если меня тут кто-нибудь увидит за работой и позвонит «куда следует», то разбирательств не избежать. Самый минимум, на который можно тогда будет рассчитывать, – это потеря металлоискателя. В худшем же случае могут возбудить административное или уголовное дело.

Именно поэтому я старался шифроваться как можно сильнее и выбирать самые глухие места для хождений с прибором.

У такой строгости с раскопками есть и другая сторона – низкая конкуренция или же ее полное отсутствие. Рискуя нарваться на неприятности, я в то же время вступал как бы на территорию заповедника, где не ходят толпы копателей с металлоискателями и не ездят лихие люди на джипах и квадроциклах. Низкая конкуренция, как известно, повышает шансы для первопроходцев и позволяет организовать монополию. Судя по отсутствию раскопов в лесу, я в этом месте немецкой обороны на Проне был как раз в роли монополиста. Этим можно и нужно было пользоваться.

Еще одна опасность, которая тут подстерегала меня, это та самая чернобыльская радиация. Согласно открытым данным, примерно 70% радиоактивных осадков после аварии на ЧАЭС выпало в Беларуси. Уровень загрязнения ее территории даже выше Украины, до 20% всех лесов Беларуси до сих пор загрязнены радиацией. Соответственно, любой хлам войны, выкопанный в Беларуси, по умолчанию может нести радиоактивное загрязнение. Последствия собирания таких находок дома сложно предугадать.

Поэтому, рассуждал я, если мне будут попадаться рядовые вещи, то лучше их не брать с собой. Присваивать можно только редкие и интересные вещи, и то их нужно будет потом проверить на радиацию. Зачем же тогда ходить в Беларуси по местам боев и копать военный хлам, спросите вы? Ну, так как раз ради процесса, ведь так приятно быть первопроходцем, доставать вещи из земли и испытывать эйфорию при каждой интересной находке!