Глава вторая

Молодой человек со скучающим выражением лица глядел поверх бортика неказистой коляски и отчаянно зевал. Монотонные речи седоусого фельдфебеля – обладателя тихого скрипучего голоса – убаюкивали, что бабушкины колыбельные. Время от времени ему удавалось напустить на себя приличествующий должности (как-никак штаб-ротмистр Жандармского корпуса!) вид, несколько раз кивнуть и даже произнести что-то вроде:

– Да-с!.. Понимаю!..

Невнимательность штаб-ротмистра и даже до некоторой степени рассеянность объяснялись отнюдь не пресыщенностью, свойственной великосветской молодежи, а самой обыкновенной усталостью. Усталостью и разочарованием!

Подавая прошение о переводе из столицы на Кавказ, как сделали многие из его знакомых, новоиспеченный жандарм чаял интересной и, главное, полезной для себя и государя-императора службы. В Петербурге война с горцами представлялась этакой беспроигрышной лотереей. Всем грезились ордена, серебряные или, того пуще, золотые сабли, внеочередные звания и Бог знает что только еще. Каждый воображал себя ни много ни мало Napoleón Bonaparte!²

Гладко вписано в бумаги, да забыли про овраги.

Фортуна, поначалу внушившая надежду на реализацию самых смелых прожектов, оставила благонамеренного юношу с носом, едва тот ступил из кареты на негостеприимную для гяуров южную землю. Удачное, как казалось зеленому офицеру, назначение адъютантом жандармского подполковника Черемшина обернулось жуткой рутиной. Ни тебе операций по обнаружению и устранению вражеских лазутчиков, ни сыска по государственным преступлениям. Тоска зеленая! Впрочем, правильней было бы употребить дефиницию тоска голубая, в цвет мундира.

Право, следовало соглашаться на место в Нижнем Новгороде, там хоть вволю можно набегаться за староверами. Все веселей, нежели плавать по чернильным морям при штаб-квартире Кавказской армии.

Подполковник Михаил Эммануилович Черемшин предпочитал улаживать большинство дел партикулярным образом, не раздувая пожара официального следствия. Ласковая беседа, говорил он, порой приносит больше плодов, нежели весь инструментарий Третьего отделения.

Бес ведает, может, и правда эффективная метода. Но… все одно скука!

Петербуржец не успел перенять у начальства драгоценной науки. Третьего дня схоронили бравого Михаила Эммануиловича, Царствие ему Небесное! Вот ведь судьба – жил человек тихо, а ушел шумно, с помпой. Пал под пулей злого черкеса, заслонив собственным телом генерала Головнина. Как то и положено герою войны и верному слуге Отечества! Весь Пятиводск вышел проводить подполковника в последний путь.

Новый шеф должен был объявиться буквально на днях. А пока рутинные служебные дела в полном объеме поступили в ведение единственного на всю округу офицера императорской политической полиции.

Вот и теперь тащился он на ночь глядя на самый конец города. Туда, где с недавнего времени расположился вспомогательный военный госпиталь. Предстояло в очередной раз рассмотреть случай якобы подозрительной смерти, документально засвидетельствовать ее заурядность и, наконец, отправиться спать, чтобы назавтра вновь с головой окунуться в канцелярскую работу.

– Кажись, прибыли, Евгений Николаевич! – проскрипел фельдфебель, подавая молодому человеку руку.

– Потрудитесь говорить мне «ваше благородие», Некрасов. В крайнем случае – господин Данилов.

– Слушаюсь, ваш бродь!

Надо же, без году неделя хожу в жандармах, а туда же, подумал юноша и пообещал себе впредь не заноситься. И без того в обществе сформировалось устойчивое заблуждение, будто среди обладателей светло-синих шинелей нет достойных и приличных фигур. Как бы не так!

Данилов с юности имел убеждение, что в Жандармском корпусе-де трудятся люди честные и справедливые! Прежде всего, сие безапелляционное утверждение касалось шефа Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии – графа Александра Христофоровича Бенкендорфа. Благороднейших взглядов господин. Колосс правосудия!

Разумеется, подобной точки зрения он придерживался не всегда. Сформировалась она так.

Евгений Николаевич часто гостил в загородном имении бабушки – Екатерины Алексеевны Бережковой. Под заботливым крылом уважаемой в свете представительницы старинного дворянского рода Данилов провел, можно сказать, все детство. Ах, счастливая пора!

Надо ли говорить, какие гости порой наезжали в усадьбу к знаменитой помещице! Бывал среди прочих и сиятельный Александр Христофорович.

В тридцать втором году, едва получив графа, Бенкендорф явился к Екатерине Алексеевне с дружеской оказией и задержался на целых два дня. Попариться в баньке, испить кваску, поудить в омутах непуганую рыбу. Приобщиться, по его словам, простых человеческих удовольствий-с.

Шестнадцатилетний Eugene³ поначалу сторонился грозного генерала и старался не попадаться тому на глаза. Пока, по случайности оказавшись в саду – более подходящего места для чтения просто не сыскать, – юноша невольно не подслушал разговор бабушки и ее высокопоставленного приятеля.

Покачиваясь в плетеном кресле-качалке, граф поминутно вздыхал, сетовал на тяжесть службы и все жалел какого-то неоперившегося корнета, имевшего глупость намалевать забавную, но совершенно безобидную карикатуру на государя-императора. По словам главы тайной полиции, юный художник пал жертвою доноса собственной кузины. Та откопала где-то проклятый рисунок, по всей видимости, позабытый беспечным автором, и снесла его не куда-нибудь, а сразу в 16-й дом на набережной Фонтанки. Не иначе, меж молодыми людьми случилась размолвка на почве амурных видов.

Злосчастный клочок бумаги попал в кабинет руководителя политической полиции, его сиятельство безотлагательно пригласил барышню к себе. С полчаса побеседовал с ней по-отечески, успокоил, мол, нечего забивать августейшей особе голову надуманными проблемами, и решил было, что засим прецедент исчерпан. И конечно, ошибся! Графа вызвали на высочайшую аудиенцию в тот же вечер. Видно, доброжелательница нашла дорожку прямиком во дворец.

Взъяренный наветчицей император пожурил верного слугу и велел тотчас принять в отношении бесстрашного карикатуриста самые решительные меры. Тут уж делать нечего! Неосмотрительный корнет немедленно был разжалован в солдаты и отправился в Олонецкую губернию на службу по полному усмотрению тамошнего губернатора.

Екатерина Алексеевна смахивала слезу батистовым платочком и все повторяла:

– Вы удивительно добры, Александр Христофорович!

На что граф с кислой ужимкой произнес фразу, затверженную романтически настроенным Эженом навсегда:

– Пустяки! Коль скоро в молодости человек не испытывает бунташных настроений – у него нет сердца, а ежели к сорока годам не стал убежденным консерватором – следует констатировать отсутствие мозгов! Жандармскому корпусу должно преследовать истинных террористов, а не заниматься высылкой мальчишек, чудящих в силу пубертатного состояния.

Великий человек!..

Зело впечатленный юноша на следующий же день упросил горячо любимую mamie⁴ употребить все доступные протекции, дабы перевести его с историко-филологического факультета Петербургского Императорского университета в юнкерское училище – перворазрядное завершение коего в те годы являлось неотлагательным требованием к соискателю Третьего отделения.

***

Мертвецкая располагалась