Цитаты из книги «Дьявол и сеньорита Прим»

Разумеется, намного проще верить в собственную доброту, чем кому-то противоборствовать и отстаивать свои права.

– Ошибаетесь, падре. Вы были в раю, только не поняли этого. Впрочем, так происходит с большинством людей – они даже в самых благодатных местах ищут страданий, потому что воображают, будто не заслуживают счастья.

верховодили в нем всего человек пять: хозяйка гостиницы, отвечавшая за прием и пребывание туристов; священник, на попечении которого были души; мэр, занимавшийся охотничьими лицензиями; жена мэра, занимавшаяся мэром и его решениями;

На одной я написал: «Я – всего лишь пыль и пепел» – и положил ее в правый, пустой карман. На другой: «Я – проявление Бога на Земле» – и положил ее в левый карман, где держу деньги. Когда я вижу нищету и несправедливость, опускаю руку в левый карман и помогаю. Когда вижу леность и праздность, опускаю руку в правый и обнаруживаю, что мне нечего дать. Таким вот способом мне удается сохранить равновесие между миром материальным и духовным.

Авраам принимал чужестранцев, и Бог был доволен. Илия не любил чужестранцев, и Бог был доволен. Давид гордился тем, что делает, и Бог был доволен. Мытарь перед алтарем стыдился того, что делает, и Бог был доволен. Иоанн Креститель удалился в пустыню, и Бог был доволен. Павел отправился по крупным городам Римской империи, и Бог был доволен. Нам не дано угадать, что доставит Господу отраду. Поступай так, как велит тебе сердце, и Он будет доволен.

Так ему и надо. Изображать великодушие пристало лишь тому, кто страшится занять определенную позицию в жизни. Разумеется, намного проще верить в собственную доброту, чем кому-то противоборствовать и отстаивать свои права. Гораздо легче проглотить обиду, снести оскорбление, чем набраться храбрости и вступить в борьбу с сильным противником. Всегда можно сказать, что камень, которым в нас швырнули, пролетел мимо, и только ночью, оставшись наедине с самими собой, когда жена, или муж, или школьный товарищ спит, – только ночью, в тишине оплакиваем мы нашу трусость.

На память ей пришел один из жителей Вискоса, который двадцать лет проработал в аптеке соседнего городка, а потом был уволен. Он не требовал себе ни выходного пособия, ни пенсии, объясняя это тем, что дружил с аптекарем, не хотел никак того ущемлять, ибо знал, что его рассчитали из-за возникших финансовых трудностей. Все это было враньем: он не подал в суд из трусости, ему во что бы то ни стало хотелось, чтобы его любили, чтобы владелец аптеки по-прежнему считал его благородным человеком и хорошим товарищем. Но, когда спустя какое-то время он все же пришел просить заработанные деньги, с ним и разговаривать не стали – было уже слишком поздно: он ведь подписал заявление об увольнении и ни на что больше претендовать не мог.

– Три года назад, еще до того, как я все потерял. В ту пору, когда я пел в хоре и жизнь моя была полна мечтаний, какой-то художник написал с меня Христа.

«Дурачье, – подумала Шанталь. – В толк не возьмут, как они важны. Не понимают, что каждый раз, когда в любом уголке мира кто-нибудь подносит ко рту вилку, он может сделать это лишь благодаря жителям Вискоса и им подобным – всем, кто работает с утра до ночи, кто в поте лица, превозмогая усталость, с бесконечным терпением обрабатывает землю и ходит за скотиной. Они нужней миру, чем жители больших городов, а чувствуют – и ведут – себя как неполноценные, никчемные и сознающие свою никчемность существа».

Три вечера подряд он ставил угощение – опять же за наличные – всем, кто оказывался в баре. Такого никогда еще не случалось в Вискосе, а потому посетители, тотчас позабыв обо всех нестыковках и противоречиях в рассказах чужеземца, сочли его человеком щедрым и дружелюбным, лишенным предрассудков и склонным относиться к ним, обитателям провинциального захолустья, как если бы они были жителями больших городов.