Художественное слово: проза

Геннадий АВЛАСЕНКО. Ему легко говорить!

Рассказ

Парк был огромным, и мужчина не сразу обнаружил мальчика, а обнаружив, не сразу смог заставить себя подойти к нему. Мальчик сидел на одной из скамеек и, кажется, плакал. Услышав шаги, он чуть приподнял голову, и мужчина с облегчением отметил, что лицо у мальчика чистое, незаплаканное, а значит, произошла ошибка.

И неудивительно – столько лет прошло…

– Привет! – проговорил мужчина и широко, хоть и не совсем натурально, улыбнулся мальчику. Потом, осторожно присев на самый край скамейки, добавил уже более раскованно:

– Как дела?

Мальчик ничего не ответил. Он лишь пожал плечами и встревоженно огляделся по сторонам. Но в парке никого не было… кроме их двоих, разумеется.

– Не бойся! – мужчина снова улыбнулся. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Просто я… мне надо… – он умолк на мгновение, бросил быстрый взгляд на напряженно застывшее лицо мальчика. – Просто мне надо поговорить с тобой.

В глазах мальчика, приглушая страх, вспыхнуло вдруг любопытство.

– Со мной? – недоверчиво переспросил он. – Именно со мной?

Мужчина кивнул.

– Но ведь я вас не знаю! – мальчик вновь встревоженно осмотрелся вокруг. – А о чем вы хотите поговорить со мной?

Мужчина ответил не сразу. Некоторое время он лишь молча смотрел куда-то вдаль, как бы собираясь с мыслями. Мальчик терпеливо ждал.

– Тебе сегодня вновь приснился всё тот же сон? – не глядя в сторону мальчика, спросил, наконец, мужчина. Впрочем, он даже не спросил, скорее, просто констатировал хорошо и давно известный ему факт. – Тебе снова приснился этот сон, и потому ты тут, а не в школе…

Замолчав, мужчина всё же заставил себя повернуться в сторону мальчика. Взгляды их встретились.

– Я не ошибся?

Мальчик неуверенно кивнул.

– Откуда вы знаете? – тихо спросил он, не сводя широко раскрытых глаз с изможденного лица мужчины. – Я никому не рассказывал, совсем никому! Об этом никто не должен знать, ведь я… мне…

Мальчик умолк, не договорив, и судорожно втянул в себя воздух.

– Откуда вы всё знаете?

Какое-то время мужчина молчал и смотрел на мальчика. И мальчик тоже молча смотрел на него – испуганно-тревожным и одновременно ожидающим взглядом.

– Дело в том, что я… что у меня… – мужчина вновь замолчал на некоторое время, задумчиво крутя в пальцах зеленую травинку. – У меня когда-то тоже было нечто подобное. Очень давно, примерно в твоем возрасте. И я…

Мужчина взглянул на мальчика, но как-то по-новому, не так, как раньше, и добавил, таинственно понизив голос почти до шепота:

– Мне тоже было страшно, очень страшно! Понимаешь?

Мальчик вновь неуверенно кивнул.

– И что было потом? – спросил он тихо, с затаенной какой-то надеждой. – Оно прошло? Само по себе прошло, да?

– Само по себе?

Сухие, потрескавшиеся губы мужчины перекосила вдруг какая-то невеселая, горькая даже усмешка.

– Да нет, не само по себе, далеко не само! Полгода я провел в психиатрической клинике… больше даже …

Он замолчал, взглянул прямо в испуганно-внимательные глаза мальчика и добавил, вновь понизив голос почти до шепота:

– А знаешь, почему?

– Почему? – тоже шепотом поинтересовался мальчик.

– Потому, что я не выдержал и обо всем рассказал родителям! Ну, а они… из самых лучших побуждений, разумеется… Скажи, – вдруг спросил мужчина, – ты тоже хочешь рассказать родителям об… об этом?

Он замолчал в ожидании ответа, но мальчик тоже молчал, и это взаимное их молчание длилось довольно-таки продолжительное время.

– Как раз сегодня ты и решил обо всем рассказать родителям, ведь так? – снова повторил мужчина. – Сегодня же вечером рассказать?

– Откуда вы знаете?! – выкрикнул мальчик, вскакивая со скамейки. Перекошенное лицо его было белее мела, в глазах, широко распахнутых, стоял самый настоящий ужас. – Как вы можете знать обо всем этом? Кто вы?

Потом, весь обмякнув, он вновь опустился на скамейку и тихо, без слёз, заплакал.

– Я просто хочу помочь тебе! – быстро проговорил мужчина, стараясь не смотреть в сторону плачущего мальчика. – Просто помочь… и ничего больше! Эти сны, они…

– Это не сны! – вдруг зашептал мальчик, и в шепоте его, торопливом и лихорадочном, тоже явственно ощущался ужас. – Сны не бывают такими, не должны быть! Я и в самом деле куда-то переношусь в это время, и там…

Он умолк на мгновение, судорожно сглотнул слюну.

– Там так страшно! И знаете, что еще?

Мальчик замолчал, настороженно обернулся, ближе придвинулся к мужчине.

– Знаете, что еще?

– Что еще? – спросил мужчина, который, казалось, прекрасно знал каждое слово ответа.

– Мне почему-то кажется, что я… что я однажды просто не вернусь оттуда! Просто не смогу вернуться…

Мальчик замолчал, впился взглядом в лицо мужчины, как бы ожидая если и не помощи, то хотя бы мало-мальски дельного совета. Мужчине стало вдруг как-то не по себе под умоляющим, затравленным этим взглядом. Невольно подумалось, что всё напрасно, что ничего нельзя изменить… да и не станет ли только хуже от неуклюжей этой попытки?

– Как ты учишься? – неожиданно спросил он. – Хорошо?

Не ожидая такого вопроса, мальчик ответил не сразу.

– По-разному, – сказал он, пожав плечами. – Как когда…

– Но в последнее время у тебя одни только отличные отметки? – теперь мужчина внимательно смотрел на мальчика. – Ты отвечаешь на любой вопрос, даже не задумываясь… а между прочим, дома почти ничего не учишь…

– Вы и это знаете? – мальчик вновь замолчал, в глазах его что-то промелькнуло. – Это сны, да?

– Да! – сказал мужчина. – Это сны! Впрочем, не только это…

– А что еще?

Мужчина вновь посмотрел на мальчика. Он смотрел молча, но мальчик вздрогнул.

– Как вы можете разговаривать, не шевеля губами? – спросил он робко. – И ваш голос… он так изменился!

– А я и не разговаривал, – ответил мужчина, – я думал. Ты просто прочитал мои мысли. Ты ведь и сейчас их читаешь, разве не так?

Не отвечая, мальчик медленно поднялся со скамейки. Мужчина тоже встал… и теперь они снова смотрели друг другу в глаза.

– Вы из будущего? – спросил мальчик.

Мужчина ничего не ответил.

– Вы – это я?

Мужчина вновь ничего не ответил. Он лишь вздрогнул, как от удара, и наконец-таки опустил глаза.

– Почему вы хотите, чтобы я продолжал видеть эти сны?

– Не знаю! Решай сам!

Теперь голос мужчины был каким-то сиплым, словно простуженным. И еще очень утомленным, что ли…

– Просто, если они исчезнут, ты будешь жалеть об этом! Всю свою жизнь ты будешь об этом жалеть!

– Как вы? – спросил мальчик.

– Как я! – сказал мужчина. – А впрочем, решай сам!

– Но там так страшно! – в глазах мальчика все-таки заблестели настоящие слёзы. Голос его предательски задрожал и сорвался. – Там со мной происходит что-то… я словно растворяюсь в пространстве… становлюсь частью кого-то другого, огромного и непонятного! Там, вообще, так много непонятного…

– Я знаю! – тихо сказал мужчина. – Я помню…

– Я не смогу больше! – мальчик смотрел на мужчину почти умоляюще. – Что мне делать?

– Это ты должен решить сам!

И мужчина, повернувшись, быстро зашагал прочь.

– Подождите! – закричал мальчик, бросаясь ему вслед. – Не уходите, побудьте еще! Не бросайте меня сейчас! Я не могу больше видеть эти сны, понимаете, не могу! Это выше моих сил, это…

Но мужчины в парке уже не было. Он исчез как-то внезапно и сразу, и мальчик растерянно умолк на полуслове. Некоторое время он так и стоял, молча и неподвижно, и всё смотрел и смотрел в ту сторону, где так загадочно и так неожиданно исчез мужчина.

Потом на глаза мальчику попался пустой спичечный коробок.

Не отрывая внимательного взгляда от коробка, мальчик медленно вытянул перед собой правую руку ладошкой вверх, весь как-то напрягся, затаил дыхание и… описав в воздухе пологую дугу, коробок мягко свалился прямо в протянутую ладонь мальчика.

Вздрогнув, мальчик невольно отдернул руку, и коробок вновь полетел в траву.

– Я всё равно не смогу продолжать это! – прошептал мальчик. – Всё равно не смогу! Ему легко говорить…

Он посмотрел на часы. Занятия в школе вот-вот должны закончиться… значит, можно уже собираться домой. Позвонить друзьям, спросить про уроки. Делать уроки, правда, не было никакой необходимости: мальчик запоминал новый материал, едва раскрыв учебник… вот только письменные работы отнимали немного больше времени…

С одной стороны, это было просто здорово… с другой же…

– Ему легко говорить! – вновь и вновь повторял мальчик, торопливо вышагивая по узкой неухоженной тропинке старого парка. – Ему легко говорить!

Судовой журнал «Паруса»

Николай СМИРНОВ. Судовой журнал «Паруса». Запись восьмая: «Дыра»

Внезапный ранний снег кажется странным. Будто летучие какие-то существа обсели гроздьями деревья, еще не успевшие сбросить листья. Все бело, серо. Погода мягкая, сырая. Волга в тумане.

На тротуаре у глухого дощатого забора перед мостиком через канавку встретились две сверстницы – как все коренные жители, знакомые еще со школьных лет. Одна статная, в черном пальто, выглядит помоложе, другая, длинная, худая, в шапочке вязаной и в пуховике – смотрится постарше.

Они разговорились у отгороженного от улицы разросшимися рябинками и акациями деревянного уютного домика, покрашенного коричневой краской. Он выделяется массивными столбами ворот из силикатного кирпича. Соорудил когда-то эти столбы-тумбы каменщик, хозяин домика. А та из женщин, что ростом повыше, в шапочке вязаной, и есть хозяйка, его вдова. Он последнее время работал уже на переправе. На улицах их видели всегда вместе, вдвоем ходили в огород, в магазины, в библиотеку. Лицо у бывшего каменщика к тому времени стало уже красным. Конечно же, и выпивал, и возраст – вот и умер внезапно, года три назад.

Вдова, живая, с большими черными глазами, ежится. Холодновато же стоять на улице среди снежных охлопьев, тающих на ветках в сыром, вялом воздухе. Разговаривая, пошли прогуляться, свернули за угол на волжский бульвар. Вдова давно живет в многоэтажке, в квартире: еще с мужем переехали туда. А в коричневом домике доживала век девяностолетняя её свекровь, а потом её младший сын, повторивший трафаретный жизненный путь: выпивал, развелся с женой, снова выпивал и умер…

Бульвар, или обрыв, как его называют, укреплен недавно диким камнем в стальной сетке, залит асфальтом. Но дорогие железные столбы с фонарями уже испорчены: где фонари побиты, а где и сами столбы выворочены. Здесь по темным вечерам бесчинствуют подростки. Крики, смех, пиво, наркотики…

Ухоженная, в черном новом пальто сверстница уже второй раз спрашивает у вдовы: ведь в доме-то родительском, отдельном, жить лучше, чем в квартире? Наследница ответила невнятно: нет, там, дескать, не очень хорошо. И замолчала… На том, заливном берегу Волги, в тумане расплываются землистые сырые цвета березняка и бедненько желтеют остатками листвы на фоне горизонта.

Помолчав, поглядев на тот берег, наследница повернулась и стала рассказывать, что одна уж она в доме жить не будет. Такой случай был, после которого и заходить туда неприятно. Как раз перед смертью мужа. Они там ночевали, и ночью она внезапно проснулась. Было тихо той, бездонно напряженной тишиной, которая стоит только в старых деревянных домах на улочках маленьких уездных городов… Вдруг дверь скрипнула… Испугалась. Подумала: кто бы это мог быть, ведь двери заперты?..

– Я почувствовала, что в доме кто-то есть… Муж спит. Вдруг опять слышу… Родители мужа, покойники, разговаривают… Где-то на кухне… Мать говорит умершему, младшему брату мужа: «Паша, это ты? Проходи»… А голос Паши спрашивает: «А где Сергей?»… «А вон он, спит»… – отвечает мать… А через две недели Сережа умер! – сказала наследница… – Мне с тех пор стало страшно бывать в доме…

Они поговорили ещё, посмотрели на землистые серые цвета того берега…

– Я чувствую, что кто-то есть в доме… И сразу узнаю… – снова повторила наследница. Она заметно волновалась. Хотя времени-то прошло уже немало с той ночи…

– А как же ты узнаешь? – удивилась знакомая – волнение перешло и к ней. В такое не верилось…

– А у собаки шерсть дыбом встаёт, – с измученным каким-то, печальным взглядом ответила вдова…

Они постояли и разошлись, чтобы, может, так же случайно встретиться через год или два, а может, уже и никогда. У той, что в новом пальто – это не шло из ума: она вечером рассказала своей старшей сестре, торговке с рынка. Теперь сестра отдыхает на пенсии, по воскресеньям ходит в церковь. Не удивилась:

– Это бесы! – сказала уверенно сестра. Кивнула на телевизор: – Вон, об этом говорили, профессор… – И сразу же забыла, засмотревшись в новый, во весь простенок, экран… Глаза у нее тоже плоские, как из синего стекла.

Оценив её скучное лицо, рассказчица пошла в магазин, где торговали хлебом из фуражного зерна, поддельными чаем, молоком и другими такими же «продуктами». Дома ей очень захотелось рассказать страшную историю мужу: как и в их городишке открылась дыра на тот свет. Он же ведь когда-то с тем каменщиком работал на стройке. Но решила не говорить «о плохом», как называла это сестра-торговка. Муж, переживший в прошлом году инсульт, сидел в кресле, чинил очки.

Серело в окне: мокрели пятна снега, туман. Таяло, расползался мир в сумерках, пока вовсе не угас – стал сам, как дыра куда-то; и в углу забалаболил, засверкал привычно яркий экран телевизора: тоже как дыра в какой-то свой, иной мир.

За темным окном замелькали вялые, крупные снежинки, похожие на белых паучков. «Опять снег пошел», – только тихо и сказала она мужу.

…А я, записав эту историю из жизни нашего города, находящегося у невидимой дыры на тот свет, – открыл наугад сентябрьский, семнадцатый нумер «Московского телеграфа» за 1832 год и стал читать с пятьдесят первой страницы:

«Вчера, когда я получил приказание отправиться на выемку, то решил пойти домой, пообедать и лечь спать, чтобы к ночи быть свежим, готовым. В голове у меня сильно шумело. Казалось мне, что я шел домой; только дивился я, что долго иду. Тут пристал ко мне товарищ, по виду такой же целовальник, как я. Мы разговорились с ним. Этого весельчака и рассказчика я не видывал, и всего чуднее, что он знал всю подноготную, и всё сказывал мне: сколько кто ворует, кто кого любит, и наконец мне самому обо мне самом рассказал то, чего, казалось мне, никто знать не может кроме только самого меня. Вдруг увидел я в стороне часовню с Образом Пресвятой Богоматери и, по христианскому обычаю, снял шляпу и перекрестился – глядь: моего товарища след простыл!

Это меня немного удивило. Я продолжал идти. И опять товарищ мой на первом перекрестке пристал ко мне»…