Пятнадцатого наша лодка продолжала набирать воду из течей так быстро, и погода оказалась такой умеренной, что мы решили произвести обыск слабых мест и починить их хорошо, елико возможно. После изрядного поиска и удаления настила в носовой части мы обнаружили, что главная щель оказалась следствием расшатанной доски или обшивки в днище бота, рядом с килем. Чтоб исправить это, абсолютно необходимо было иметь доступ ко дну. Как его получить, не сразу пришло нам на мысль. После минутного размышления, однако, один из команды, Бенджамин Лоренс, предложил обвязаться веревкой, взять в руку лодочный топорик и с ним уйти под воду, и держать топорик напротив гвоздя, забиваемого изнутри, с тем, чтобы заклепать его. Все это, соответственно, возымело действие, с небольшими трудностями, и ответило цели гораздо свыше ожиданий наших. Мы в тот день были на широте 21°42’ S. Духота погоды нашей продолжалась в течение всего шестнадцатого, действуя на наши здоровье и дух с изумительною силой и тяжестью. Она произвела волнения самые неприятные, которые, добавившись к неутешительной длительности штиля, громко взывали к умягчительным действиям – своего рода облегчению продолжающихся страданий наших. Сегодняшние наблюдения показали, вдобавок к прочим бедам нашим, что волнение моря отнесло нас назад противу движения нашего на расстояние в десять миль, притом все еще не ожидалось никакого ветра. В такой огорчительной обстановке дел наших капитан предложил, чтоб мы начали грести, на чем, будучи всеми поддержаны, мы порешили выдавать двойной паек еды и воды и грести в ночной прохладе, пока не подует ветер, с той части света или иной. Соответственно, когда пришла ночь, мы начали утомительную работу нашу: продвинулись очень жалко. Голод, жажда и длительное бездействие так ослабили нас, что за три часа каждый обессилел, и мы оставили дальнейшее исполнение намеренья этого. С восходом на следующее утро, семнадцатого, возник легкий зюйд-ост, и, хотя и противный, он был встречен почти безумными чувствами благодарности и радости.

18 декабря. Ветер в этот день существенно окреп и к двенадцати часам превратился в шторм, изменившись с зюйд-оста до ост-зюйд-оста. Мы снова были вынуждены укоротить все паруса и лечь в дрейф на большую часть дня. Ночью, однако, он утих, и на следующий день, девятнадцатого, была очень умеренная и приятная погода, и мы снова начали полегоньку продвигаться.

20 декабря. Это был день великого счастья и радости. Проведя одну из самых тревожных ночей во всем каталоге наших страданий, мы проснулись в утро сравнительно роскошное и приятное. Около 7 часов, когда мы сидели в лодках наших в унынии духа, молчании и угнетении, один из товарищей наших внезапно и громко крикнул «Земля!» Мы все тут же поднялись, как наэлектризованные, и кинули взгляды в подветренную сторону, где и в самом деле пред нами явилось благословенное видение, «такое явное и осязаемое», как только можно пожелать. Новый и незаурядный порыв овладел нами. Мы стряхнули вялость чувств наших, и, казалось, обрели иное, и свежее, существование. Один или двое из товарищей моих, чей усталый дух и изношенное тело начали внушать им полное безразличие к их судьбе, теперь сразу же просветлели и выразили удивительную готовность и искренность без промедленья достичь весьма желанного берега. Сначала явился низкий, белый отлогий берег, он лежал, как парадиз, перед жаждущими глазами нашими. Почти в то же самое время он был обнаружен другими лодками, и всеобщая вспышка радости и ликования охватила нас. Не может простой человеческий расчет слушателя этой истории постичь чувств сердец наших при этом случае. Ожидание, страх, благодарность, удивление и ликование поочередно владели мыслями нашими и ускоряли усилия наши. Мы устремились к нему, и в 11 часов пополуночи были в четверти мили от берега. Это был остров, по видимости, как мы могли определить, примерно в шесть миль длиной и в три шириной, с очень высоким, изрезанным берегом, и окруженный скалами, склоны гор были голы, но вершины их казались цветущими и зелеными от растительности. Проверив свои атласы, мы выяснили, что это остров Дуци^[13], лежащий на широте 24°40´52´´ ю.ш. и долготе 124°47´07´´ з.д. Для размышления хватило краткого мгновенья, и мы стали приготавливаться к высадке. Никто из нас не знал, ни обитаем ли этот остров или нет, ни что на нем есть, если есть; если обитаем, неясно было, зверями или дикарями. Мелькнула минутная тревога об опасностях, кои могли проистечь от действий без должной подготовки и осторожности. Голод и жажда, однако, вскоре сделали выбор за нас, и, взяв мушкет и пистоли, я с тремя другими произвел высадку на некие подводные скалы и прошел оттуда вброд до берега. Прибыв на берег, необходимо было немного передохнуть, и мы на несколько минут легли, чтобы дать отдых слабым телам нашим, прежде чем могли продолжать. Пусть читатель судит, если может, каковы были наши ощущения! Лишенные всех достаточных надежд к жизни на протяжении тридцати дней ужасных страданий – тела наши истощились от голода и жажды до сущих скелетов, и сама смерть смотрела нам в лицо – внезапно и неожиданно препровождены на богатый пир еды и питья, которые мы впоследствии к нашему полному удовлетворению вкушали несколько дней. Прочитав эти слова, читатель получит лишь слабое представление о том счастье, что выпало на долю нашу. Через несколько минут мы разделились и пошли в разных направлениях в поисках воды, недостаток коей был нашим главным лишением и взывал к немедленному избавлению. Не прошел я далеко в своей вылазке, как обнаружил рыбину длиной в полтора фута, плавающую близ берега. Я напал на нее и ударил, думаю, единожды, казенной частью оружия своего, и она уплыла под камень, что лежал у берега, откуда я достал ее с помощью шомпола и вытащил на берег, и немедленно стал есть. Товарищи мои вскоре присоединились к трапезе, и меньше, чем в десять минут, все было истреблено – кости, и кожа, и чешуя, и все. С полными желудками, мы воображали, что можем теперь попытаться взобраться на горы, где, как ни в какой иной части острова, вероятнее всего рассчитывали мы раздобыть воды.

Соответственно этому я с чрезмерным трудом, страданиями и муками, вскарабкался по кустам, корням и подлеску на один из утесов, тщетно оглядываясь по всем сторонам, где бы мог явить себя какой-нибудь признак воды. На расстоянии, до которого я добрался, не нашлось ни малейшего указания на влагу, хотя мои силы и не позволили мне залезть выше, чем примерно на 20 футов. Я сел на достигнутой высоте, чтоб немного перевести дух, и размышлял о бесплодности поиска моего и о последующих бедах и продолжении страданий, с необходимостью отсюда вытекающих, как заметил, что прилив с момента нашей высадки значительно поднялся и угрожал отрезать отступление наше к скалам, по которым только и могли мы вернуться на лодки наши. Поэтому я решил снова пойти к берегу, уведомить капитана и прочих о нашей неудаче в поисках воды и посовещаться относительно уместности дальнейшего пребывания нашего на острове. Я ни на мгновение не терял из виду главную возможность, кою, я полагал, мы имели: либо достичь острова, либо встретить на море какое-нибудь судно. Я чувствовал, что любое минутное промедление, лишенное равного возмещения, уменьшает эти шансы из-за потребления довольствия нашего. Когда я спустился, один из товарищей моих сообщил мне, что нашел место в скале на таком-то расстоянии, откуда малыми каплями сочилась вода, в промежутках примерно в пять минут, так что он, приложив к скале губы, добыл ее немного, но она только разожгла аппетит его и не принесла ни малейшего удовлетворения. Я немедленно решил про себя на основе этих сведений предложить остаться до утра, чтобы произвести на другой день более тщательный поиск и своими топориками расколоть новооткрытую скалу, имея в виду увеличить, если возможно, ток той воды. Мы все снова прибегли к лодкам нашим и там выяснили, что у капитана сложилось такое же впечатление об уместности нашей задержки до утра. На сем мы высадились и, вытащив лодки наши на берег, лежали в них в ту ночь, свободные от всех тревог бдения и труда, и предались посреди всех страданий наших ничем не ограниченному забытью и покою ума, которые казались такими согласными с предвкушениями, которые принес этот день. Не прошло и короткого времени, однако, как нас прервало утро – и чувство, и ощущение, и угрызения голода, и яростный жар жажды удвоили тогда желания и усилия мои снова исследовать остров. В ту ночь мы добыли немного крабов, пройдя по острову на значительное расстояние, и немного очень мелких рыб, но ждали следующего дня, лучшей подготовкой для трудов коего считали ночь освежающего и покойного отдыха.

21 декабря. Мы все еще сохранили наше обычное довольствие, но оно совсем не отвечало цели обеспечения буйных требований неба; создалась жажда такая чрезмерная и жестокая, что почти лишила нас дара речи. Губы потрескались и распухли, и во рту собирался род клейкой слюны, противной на вкус и невыразимо нестерпимой. Наши тела истощились почти до кожи и костей и были так слабы, что часто нам требовалась помощь друг друга, чтобы выполнять простейшие действия. Облегчение, стали мы понимать, должно вскоре прийти, или же прекратится естество наше. В отношении провизии нашей все еще поддерживалась полнейшая дисциплина, и всей целью нашей стало, если мы не сможем пополнить на острове наше пропитание, то добыть тем или иным образом достаточно воды, чтобы продолжать путешествие наше.

В соответствии с этим наши поиски воды начались снова с утром: каждый из нас взял себе направление и проверял всякое место, где было на нее хоть малейшее указание. Бывшие на острове листочки кустарника, от жевания во рту дающие временное облегчение и чуть больше обычного горчащие, были ее заменой чрезвычайно приятной. В ходе наших изысканий вдоль склонов горы мы также то и дело встречали тропических птиц чудесного облика и расцветки, занимающих норки по ее склонам, откуда мы их вытаскивали без малейших затруднений. При приближении нашем они не делали попыток улететь и вообще, кажется, не замечали нас. Эти птицы служили нам отличной трапезой, многие из них были пойманы в течение дня, изжарены на костре, сложенном на берегу, и съедены с величайшей жадностию. Также мы нашли растение, по вкусу похожее на клоповник, в изрядном изобилии растущее в скальных расщелинах, которое оказалось очень сносной едой, если жевать его с птичьим мясом. Все это, вместе с гнездами, иные из коих полны были птенцами, а прочие яйцами, таких мы несколько нашли в течение дня, служило нам пищей, и замещало нам хлеб, от пользования коим во время нашего пребывания здесь мы воздерживались. Но воды, великой цели всех беспокойств и усилий наших, нигде мы не находили и начали отчаиваться встретить ее на острове. Состояние крайней слабости нашей и отсутствие у многих обуви или иной одежды для ног не позволяли нам удаляться на большое расстояние, ибо из-за некой внезапной слабости или переутомления мы могли не вернуться, а ночью подвергнуться нападению диких зверей, возможно, населяющих этот остров, и не быть способными к сопротивлению без той слабой помощи, которую в противном случае могли бы друг другу оказать. Целый день был проведен таким образом – в собирании всего, что имеет съедобный вид или качества пищи – перед нами вставала еще одна ночь невзгод, без капли воды, чтоб охладить пересохшие языки наши. При таком состоянии дел мы не могли примирить себя с тем, чтобы долее оставаться на сем месте: день, и час, напрасно потерянный здесь, мог стоить нам спасения нашего. Капля воды, что была тогда в распоряжении нашем, могла, в последней нашей слабости, стать для нас самой жизнью. Я обрисовал суть размышлений моих капитану, который согласился со мной во мнении о необходимости предприятия решительных шагов в настоящей дилемме. После серьезного разговора на эту тему окончательно было решено потратить следующий день на дальнейшие поиски воды, и, если ничего не будет найдено, следующим утром покинуть остров.

22 декабря. Прошлой ночью мы были заняты разнообразными делами сообразно чувствам или нуждам людей: кто продолжал бродить по берегу или на малое расстояние в горы, все еще в поисках еды и воды, иные торчали на берегу у кромки моря, пытаясь поймать плавающих там рыб. Кто спал, нечувствительный ко всякому ощущению, кроме отдыха в то время как иные провели ночь в разговорах о положении своем и рассуждениях о возможностях на свое спасение. Рассвет дня снова поднял нас к трудам, и каждый из нас в поисках воды следовал собственному влечению. Главная надежда моя основывалась на успехе моем в отыскании скал, где днем раньше была обнаружена влага, куда я и поспешил быстро, елико позволяли мне силы мои. Это было примерно в четверти мили от того, что я могу назвать лагерем нашим, и с двумя другими сопровождающими меня я приступил к работе моей с топориком и старым долотом. Камень оказался очень мягким, и в очень короткое время я проделал изрядное отверстие, но – увы! – без малейшего желаемого следствия. Я с величайшим беспокойством следил за ним некоторое краткое время, надеясь, что по мере увеличения глубины вода потечет, но все мои надежды и усилия были бесплодны, и, наконец, я воздержался от дальнейшей работы и опустился на камни в последнем отчаянии. Повернув взгляд к берегу, я увидел, что некие люди несут от лодок бочонок с необычайным, подумал я, воодушевлением и живостью. И в голове моей мелькнула мысль, что они нашли воду и взяли бочонок для наполнения. В ту же минуту я оставил свое место и со всех ног с бьющимся сердцем поспешил к ним, и не успел я к ним подойти, как они, ликуя, сообщили мне новость: они нашли источник воды. В то мгновение я хотел пасть ниц и возблагодарить Бога за такое явление милости своей. Чувство, мной испытанное, было воистину необычным, и я никогда его не забуду. В одно мгновение я почти задохнулся от избытка радости, в другое мне требовалось облегчение от потока слез. Когда я прибыл на то место, куда спешил столь быстро, сколь слабые ноги мои могли нести меня, я обнаружил, что товарищи мои все напились вдоволь, и я удовлетворил себя с чрезвычайной выдержкой, выпивая по малому количеству воды в промежутки по две-три минуты. Многие, несмотря на протесты благоразумия и, в некоторых случаях, смысла, легли и бездумно глотали огромные ее количества, покуда не могли уже больше пить. Следствие этого не было, однако, ни так стремительно, ни так дурно, как мы воображали: вода только сделала их до окончания этого дня туповатыми и вялыми.