Цитаты из книги «Джевдет-бей и сыновья»

Нет, ты не можешь быть достойным сыном нации, живущей с мечом в руке! – Его глаза на мгновение сверкнули. – Все, что хотел, я у тебя выведал. Теперь мне все известно. Кур, стало быть, развожу! Зачем ты это сказал, a? Ты о себе такого высокого мнения, но меня провести не смог! – Профессор открыл дверь. – Растяпа!

– Я вообще не думаю, что вы можете во что-нибудь верить. Вы очень самодовольный и наглый человек. Все время пытаетесь показать, какой вы умный. – Профессор сделал несколько шагов в сторону Мухиттина, немного помолчал и заговорил снова, медленно и размеренно, как машина: – Однако вам следует понимать, что такие люди, как я, не могут воспринимать подобное поведение иначе как неуважение. Вы же один раз себя выдали. Человеку гордому и самолюбивому за такое дело браться не стоит… – Он поморщился и продолжил: – Махир задел твое самолюбие, вот ты и пришел ко мне, так ведь? А завтра пойдешь к кому-нибудь другому. Все, поговорили, и хватит. Я ведь Махира знаю, мы с ним видимся… Как ты на его дочь смотришь, а? – И профессор направился к двери.

– А раньше чем занимались? – Работал по специальности… – проговорил Мухиттин, гадая, к чему клонит профессор. – Нет, я не о том. Я знаю, вы писали стихи. – Да, была у меня одна плохая книжка! – сказал Мухиттин и подумал, что окончательно потерял нить беседы и не понимает, что на уме у Гыясеттин-бея. – Почему же плохая? – Потому что тогда я ни во что не верил. – Не верили? Стало быть, главное, по-вашему, верить, не важно во что?

– Ну, милый мой, расскажите, что они говорят? – Что у вас одни черепа на уме. – Ну, это мы знаем. Я этого и не скрываю. Что еще? – Говорят, что ваши идеи неправильны… – Это неинтересно, дальше! Что они говорят обо мне лично? – Профессор, мы будем вместе с вами работать над журналом. Какое вам дело до всяких сплетен? Мы с ними порвали! Гыясеттин-бей строго посмотрел на Мухиттина, словно желая сказать: «Ах ты, хитрец!» Покачал головой, повернулся спиной к Мухиттину, взял со стола пачку сигарет и закурил. Потом обернулся и тихо спросил: – А что молодежь? Уважает ли меня? – Они говорят, что вы у себя в саду разводите кур. Лицо профессора Каана исказилось. Щеки будто подтянула вверх невидимая рука, рот раскрылся.

Какая разница, спрашиваю? Мы не фашисты, потому что мы турки, сказал я ему. А он решил, что я с ним недостаточно откровенен, и обиделся. Но на что тут обижаться? Вы понимаете, что я хочу сказать? Вижу, не понимаете! «Да кем он себя возомнил?» – рассердился Мухиттин.

Да какая разница, что думает человек! Важно, что он говорит и делает. Мои дела и есть истина.

Осман и тоже усмехнулся. «Как славно мы живем! – думал он. – Как я люблю воскресенья! Уже двадцать минут второго… А мне еще нужно показаться в клубе!»

улицы донесся звук колокольчика.

Осман опустил газету и тоже улыбнулся. Улыбкой своей он хотел сказать: «Я и вас слушаю, и газету читаю, и живу!» Понял, что улыбка получилась именно такой, какой нужно, и обрадовался, но потом взглянул на портрет отца, и радость куда-то исчезла. «У меня есть любовница, это очень дурно! – подумал он. – Но что бы я без нее делал, ради чего жил бы – не представляю».

Осман вышел из кухни. «Раз, два, три, четыре, шесть!» – считал он, как в детстве, ступеньки. Через предпоследнюю перепрыгнул. «Да, как в детстве… Я ведь здесь родился и прожил всю жизнь! Тридцать три года…» Тридцать три года он ходил по этим ступенькам и никогда не уезжал из этого дома, если не считать нескольких коротких деловых поездок и службы в армии.