Глава 5. «Княжна Тараканова»

 «В каталоге картин против произведения

Флавицкого Константина Дмитриевича

сделать отметку, что сюжет этой картины

заимствован из романа, не имеющего

никакой исторической истины».

Указ Императора Александр II

Мы сидели в тюрьме. В самой настоящей. Себастьян пожал плечами и сказал, что тюрьма самая обыкновенная. Меня, кстати, в нее сажать не хотели. Но я вцепилась в Габбриэля, как коршун и сказала, что куда они, туда и я. И вот мы сидим. Целый день уже сидим. Нас покормили всего один раз за целый день. А уже вечер, между прочим. И есть очень хочется. Тем более, что и обед был не очень сытным. Получается, ели мы последний раз еще в поезде. Кроме того, мы были все еще грязными. Нам кинули одну мокрую тряпку на всех, и мы кое-как оттерли лицо и отряхнули одежду. Но мое лицо и братьев были далеки от чистоты.

Когда мы вытащили Габби за ноги из органа, он крепко держал в руках футляр. Как мы его открывали, дрожащими от волнения руками, это просто само по себе достойно кисти художника. А потом пред нами предстал шедевр гениального мастера. Я аккуратно, предварительно вытерев тщательно пальцы об юбку, благо она у меня длинная, дотронулась до живописного полотна.

Они были очень красивы. Их лица были тонки и благородны. Классически правильные черты лица и тонкий профиль. Один из них сильно кашлял, а другой, усадив его в кресло, осторожно вынимал из тонких пальцев кисть. Это были, безусловно, братья ван Эйки. Но здесь, в этом мире, они были ван Эйрами. И тут, к моему безграничному удивлению, Губерт вдруг посмотрел прямо на меня и произнес:

– Он нарисовал её с лимоном, девочка. Их двенадцать. Найди все. Твой путь только начат.

– С кем ты говоришь? – удивился Ян, и тоже посмотрел на меня. Но, в отличие от Губерта, он меня не видел.

– С той, для кого ты нарисовал Грааль. Впрочем, неважно Ян. Не обращай внимание.

Видение исчезло. Я очнулась и с восторгом описала, что увидела. Но умолчала о словах братьев. Описала только их внешний вид. А Габби указал мне на одно из лиц в центре «Праведных судий». Я энергично закивала, подтверждая, что увидела именно этого человека.

А потом мы свалились там же, у развороченного органа, вповалку и заснули. Все-таки была глубокая ночь, и мы очень устали и перенервничали. Помню, что моя голова была на плече у Габби, а обнимал меня для тепла Себ. Второй рукой Себ прижимал к себе футляр со створкой. Так нас и застали вошедшие утром служки и священник, а также хранитель алтаря. Они же и вызвали полицию, пока мы продирали глаза и зевали. Полиция прибыла очень быстро. Мы только встать успели и попытались хоть как-то привести себя в порядок, как нагрянули стражи порядка.

И тут-то наконец хранитель алтаря и заметил у нас футляр с «Праведными судьями». К тому моменту храм уже был полон зевак, которых почему-то оказалось слишком много. И все глазели на нас, галдели и показывали пальцами. Я пряталась за братьями, которые первым делом запихнули меня себе за спины. Тут-то всеобщий крик просто достиг своей кульминации. Хранитель алтаря подлетел к Себу и выхватив у того футляр спросил, заикаясь:

– Он… на… н…настоящая?

И, получив утвердительный кивок, зачем-то упал в обморок. Слабые нервы, как сказала бы эмакум Альма. И тут как тут появились репортеры и фотографы. Нам задавали вопросы, но полиция увела нас прочь под выкрики толпы. Толпа вопила что-то про национальных героев. Когда нас уже с почетом провожали в машину полиции, меня наконец-то заметили. И крики начались по второму кругу. Что-то про то, что ребенка нельзя в камеру.

И тут я так вцепилась в Габби, что полиция смогла бы меня отцепить, только сломав пальцы. Что они, разумеется, делать не стали. Они засунули нас троих в камеру и пошли разбираться, что с нами делать дальше. И вот мы сидим. Есть хочется. А еще в ванну и домой. Именно в такой последовательности. Габби как на зло стал перечислять, что он съест в первую очередь, когда нас выпустят.

А потом из зарешеченного окна закапало. И я тут как заору. Парни перепугались, и, перебивая друг друга сказали, что это всего лишь дождик и в камеру попало лишь несколько капель.

Тогда я, стуча зубами, рассказала им про княжну Тараканову и знаменитую картину. С крысами, прекрасной девушкой, великолепным красным платьем и льющейся из зарешеченного окна потока воды. По ходу моего красочного рассказа про умирающую страшной смертью обреченную и прекрасную девушку, я наблюдала, как вытягиваются лица у братьев и приоткрываются от удивления и изумления рты. А когда я закончила описывать картину, Габби произнес:

– В каком страшном мире ты жила, если художнику в голову приходили такие ужасы.

– Да. На самом деле, княжна Тараканова не умирала во время знаменитого потопа. Она скончалась в тюрьме от чахотки за два года до наводнения, – немного успокоившись, рассказала я.

– Да какая разница-то? Если ему в голову пришли такие ужасы, значит не с ней, но с кем-то другим это могло ведь и произойти? Разве нет? Или во время наводнения в камерах не было других женщин? А ваши так называемые надзиратели в своей преступной халатности про них не забыли? – поддержал брата Себ.

– Я как-то не думала об этом, – задумалась я.

– У нас такое невозможно. У нас женщин в тюрьму сажают очень редко. И если сажают, то не забывают в камерах, – печально улыбнулся Габби.

– А как же у вас наказывают преступниц? – удивилась я.

– Если женщина совершила преступление, что бывает крайне редко, то тут есть несколько вариантов. Я, как юрист, могу тебе все описать. Если дама аристократка, то это запечатывание магии. Данное наказание сокращает срок жизни минимум на пятьдесят лет, – стал вдруг серьезным Габби.

– А если женщина не обладает магическим потенциалом? Ведь таких же большинство?

– У нас огромное количество исправительных работ. Просто огромное. И все они не очень-то приятные. Женщина, как правило, остается жить в семье, но при этом вынуждена работать на исправительном участке. А это титанический труд. Так что женщины и преступление у нас редко встречаются. В основном этим грешат мужчины.

– И потом, у нас за девушками строго следят. До двадцатипятилетнего возраста за них отвечают родители или опекун.

– Ой… Арчибальд. Что будет-то?

Словно в ответ на мой вопрос дверь открылась, и вошел полицейский. Он широко открыл дверь нашей камеры и, посторонившись, снял фуражку и склонил голову. Явно ожидая кого-то. Братья тут же вскочили и помогли подняться мне с пола, и уже привычным движением запихнули за свои спины. Меня за их широкими спинами не было видно совсем. А вот я видела многое, аккуратно подглядывая.

Камера была двухуровневая. Наверху на своеобразном балконе располагалась дверь. А мы с братьями были чуть ниже. К нам нужно было спуститься. Полицейский окинул нас встревоженным взглядом и явно был недоволен увиденным.

И тут в камеру стремительно вошел он. Я раньше думала, что такие мужчины бывают только в кино. Ну, еще в женских романах. А в реальной жизни их не существует. Но вот вошел он, и сразу куда-то разлетелись осколки моего мифа. Потому что он был реален. Я даже себя ущипнула, чтобы проверить. Очень высокий, красивый, с сурово сжатыми губами. От него веяло силой, богатством и властью.

За ним в камеру влетел Арчибальд Дрейм. Он окинул нас нечитаемым взглядом, и всё-таки разглядев меня за спинами братьев, заметно расслабился. Его напряженные плечи слегка распрямились и опустились.

– Это они? – спросил незнакомец, приятным низким голосом.

– Так точно, Ваше Сиятельство. Расхитители и осквернители национального достояния в полном составе, – гаркнул полицейский, стоявший на вытяжку.

– Расхитители? И что же эти трое расхитили, позвольте полюбопытствовать? – спросил мой опекун.

– Не могу знать, Ваше Сиятельство, – все таким же громким голосом отрапортовал полицейский, глядя при этом куда-то в потолок. Так высоко он задрал голову в своем стремлении вытянуться в струнку. Такими темпами он скоро взлетит.

– Пошёл вон отсюда, – приказал незнакомец.

Полицейский развернулся и пулей вылетел из нашей камеры.

– Трое? То есть как трое? Я вижу только двоих оболтусов. Где третий? – снова задал вопрос по всей видимости «их сиятельство».

– Третий – это я, – решилась я подать голос и аккуратно высунула голову из-за спин братьев. Полностью вылезать мне не хотелось. Ну, вот как так-то? Почему «их сиятельство» весь такой красивый, а у меня лицо все в грязи, волосы растрепались, а про платье я вообще молчу. Что я им только не вытирала.

– Вы взяли с собой на поиски ребенка? Вы двое совсем совесть потеряли? – вдруг зло, и тихо проговорил «их сиятельство».

– Я не ребенок! – Моему возмущению не было придела. – Я взрослая и самостоятельная! И вполне способна отвечать за свои поступки! – Решительно вышла вперед из-за спин братьев.

И только потом увидела, как Арчибальд закатывает глаза и закрывает лицо рукой. А этот «их сиятельство» стал почему-то еще злее. А его речь вдруг превратилась в шипение змеи. И стала еще тише. Но так как все, по-моему, забыли, как дышать, его прекрасно было слышно.

– Вы взяли с собой в собор, где собирались использовать нелицензированные химические вещества, подвергнуться аресту полиции и быть помещенными в тюрьму молодую неску, обладающую магическими способностями? Я ничего не упустил?

Вопрос был, по всей видимости, риторический, потому что отвечать на него явно братья не собирались. Они там, по-моему, языки себе откусили. Пришлось вмешаться. А то этот «сиятельный» скоро такими темпами ядом начнет плеваться.

– Это я настояла на своем присутствии. Мы подумали, что может понадобиться моя помощь в опознании сворки. Ну, когда мы её найдем. И потом мы же её нашли? Разве нет? – а про себя добавила, что поговорку «Победителей не судят» тут не знают. Судя по выражению лица «сиятельного», я снова сказала что-то не то.

– То есть вы применяли нелицензированную магию на уникальной створке алтаря? Я правильно понимаю, неска? – Его глаза стали просто двумя кубиками льда в стакане холодной воды. Глаза были голубыми, почти прозрачными, в сочетании с посеребренными волосами на молодом лице смотрелось страшно красиво. Именно так. Страшно и красиво. Жуть какая. Кажется, я погорячилась, выскакивая из-за спины братьев. Но отступать было поздно.

– Я не обладаю сильным магическим потенциалом. Моя магия признана неопасной и была много раз применима, без каких-либо вредных последствий для картин. – И я постаралась задрать голову так же высоко как сбежавший полицейский. Но он был в форме и при фуражке, а я маленькая и грязная. Так что получилось, по-моему, не очень.

И тут к моему огромному облегчению вмешался Арчибальд.

– Ваше Сиятельство, моя подопечная не обладает сильным магическим потенциалом. И ей уже исполнилось девятнадцать лет. Она преодолела порог принятия решений. Так что по закону имеет право на некоторую свободу.

– И вот это я тоже хотел бы уточнить? Ты, собственно, знал, где она у тебя ходит? Арчи, почему, магию огня мне в печень, ты не в курсе, что она ночует на полу в соборе в компании двух малолетних хулиганов?! – Слава Богу Вседержителю, он перестал шипеть и заговорил, как все нормальные люди, ну, то есть маги.

По-моему, это хороший признак, так как братья отмерли и запихнули меня снова себе за спины. А я была этому ужасно рада. Как-то совсем не хочется попадать под раздачу этому «сиятельному». И Арчибальд тоже отмер, отбросил куда-то «Ваше Сиятельство» и перешёл даже на слегка повышенный тон.