Талисман

Еще не взошло солнце, когда мать стала собираться на реку, чтобы занять хорошее место для стирки, не преминув напомнить мне, что я должен заботиться о доме.

– Наши негодники соседи положили глаз на мой талисман, – ворчала она, разламывая на куски твердый темный хлеб, который подавала нам на завтрак. – Почти все они воры, и позволю себе заметить, что в городе немного домов, где нашелся бы такой же красивый талисман, как мой.

Я искренне пообещал заботиться о талисмане.

– Не выходи из дому, – приказала мать. – И никаких игр на улице.

– Ладно, мам.

Старый Мути, живший по соседству, начал тарабанить в перегородку так, что маленькие кусочки сухой грязи засыпали весь пол.

– Иду! – заторопилась мать, взвалив корзину с грязным бельем на плечи. – Я не разрешаю вам трогать хлеб до моего прихода. В нашем доме почти не осталось еды. – С этим словами она вышла.

Я и отец сидели в темноте скрестив ноги, не зажигая лампы, чтобы сэкономить масло, и медленно жевали хлеб, наблюдая, как слабый серый свет в дверном проеме становился светлее. Отец дал мне глоток пива. Он всегда так делал, когда мы оставались одни, при этом молчал, приберегая силы для долгого рабочего дня, в течение которого ему приходилось таскать тяжести на длинных веревках. Когда очертания домов на другой стороне улицы, видных в дверном проеме, стали четкими, отец вышел, шаркая ногами, как делают все рабочие, чтобы не растрачивать силы. Я закончил свой завтрак в одиночестве.

Работа по дому не заняла много времени. Я расправил тростниковые подстилки, служившие нам постелью, несколько раз провел по грязному полу метлой из прутьев, и мне показалось, что комната стала чистой. Я внимательно осмотрел кувшин, в котором хранилось зерно, и глиняную печать, которой он был запечатан. Неплохо было бы пожевать горсточку зерна, и я бы не упустил случая сделать это, но знал, что получу трепку, если мать обнаружит, что кувшин открывали.

Я не посмел сломать печать на кувшине с зерном, поставил его на место и направился к двери, чтобы выглянуть на улицу. Я вспомнил, что мне надо было еще подмести улицу перед домом. Моя мама воспитывалась в зажиточном доме. Вокруг дома был двор, а посередине двора росло инжирное дерево, под которым обычно отдыхали хозяева. Она так и не смогла привыкнуть к коркам от дыни и к рыбьим головам, которые люди выбрасывали на улицу и которые обычно скапливались около нашей двери, потому что мы жили в конце улицы, прямо у городской стены. Я поднял пару гнилых луковиц и изо всей силы швырнул их, прицелившись в пятую дверь, где, как я знал, жили девчонки, слишком трусливые, чтобы отругать меня. К несчастью, луковицы попали в дом Сети, а так как он знал, что у нас был день стирки, не раздумывая швырнул их обратно, причем вернулись они гораздо быстрее. Одна попала мне точно в лоб, когда я выглядывал из-за двери. Какое счастье, что я не начал уборку улицы с чего-нибудь потяжелее.

После этого не было смысла продолжать уборку улицы. Сети был по крайней мере на два года старше меня и достаточно рослым, чтобы уже ходить на работу со своим отцом, чего и я желал от всей души.

– Я покажу тебе, как бросать мусор к моему двору! – вопил он. – Я соберу половину рыбьих голов со всего города и свалю их перед вашей дверью, и только посмей не убрать их!

Он отлично знал, что мама выпорет меня, если ей придется переступать через мусор, когда она вернется домой.

Теперь не приходилось ожидать ничего хорошего, если день так ужасно начался. Мои друзья были уже на улице, и, если бы не Сети, я мог бы присоединиться к ним. В городе увлекались новой игрой, которую уже знали все дети, и мы играли в нее всего лишь три или четыре дня. Мы чертили на земле квадраты ногой и бросали черепок от разбитого горшка, а потом прыгали на одной ноге из одного квадрата в другой, пиная эту битку. Это была хорошая игра, потому что мы загадывали победителя и могли выиграть веревку, или цветной камень, или кусок настоящей медной проволоки. Накануне вечером отец принес мне сокровище, стоящее действительно хорошего пари, – кусок от плитки, выброшенной строителями от нового дворца фараона, с изображением головы утки.

Я решил забраться на крышу, взяв с собой голову моей утки, и наблюдал оттуда, что делали мои друзья. Позже, когда все успокоится, я смогу спуститься и участвовать в игре. Но, хорошенько подумав, я пошел к глиняному сундуку, в котором хранились самые ценные вещи, и достал талисман. Пока я буду на крыше, кто-то может войти, и поэтому я решил, что талисман надежнее взять с собой.

Талисман матери, плоское, широкое оплечье, вышитое крошечными синими бусинками, расположенными близко друг к другу, сзади свисавший широкой полосой, на которой ярко-красными нитками были вышиты священные знаки, передавался в маминой семье из поколения в поколение и всегда доставался самому красивому ребенку. Мать, единственная из одиннадцати детей, кому достался талисман, очень верила, что когда-нибудь наступит день, и эта драгоценная вещь принесет ей необыкновенную удачу, тем более что до сих пор ей в жизни не очень везло.

Маленькие дети никогда не носили одежду, и я не был исключением. Только в дни праздников я надевал короткое опоясание, поэтому мне ничего другого не оставалось, как надеть оплечье-талисман на себя так, что красные знаки, свисавшие вдоль спины между лопатками, отпугивали дьяволов, как если бы у меня на затылке были глаза. Когда я вырасту, талисман будет моим, хотя, честно говоря, это не делает чести единственному ребенку в семье.

Распластавшись на животе на краю крыши, я свесил голову и наблюдал за игрой, происходящей на улице. Тая стояла на одной ноге во втором квадрате покачиваясь и не сводила взгляда с осколка от горшка, который лежал прямо у линии третьего квадрата. Я знал, как трудно выиграть в таком положении: Тая должна прыгнуть в третий квадрат и одновременно пнуть битку в четвертый так, чтобы не коснуться ногой линии. Девочка зажала в руке яркий красноватый камень, и в ее глазах сверкали слезы от страха, что она может проиграть.

– Вперед, давай! – раздалось насколько голосов ребят, которые стояли вокруг.

Тая нагнулась вперед, чтобы прыгнуть, но резко изменила решение и выпрямилась, теряя равновесие.

– Ну, сдавайся, Тая! – вопил Пепи, с нетерпением протягивая руку.

Девочка встала на две ноги и зарыдала.

– Это нечестно! Ты подтолкнул меня, – всхлипывала она.

– Это не я! – кричал Пени с негодованием. – Отдавай камень.

– Он не толкал! – закричал я, до пояса свесившись с крыши, и бросил сороконожку на шею Таи. Пепи был моим другом.

Тая закричала и со всей силы швырнула в меня драгоценным камнем. Так как она была девчонкой, то, конечно, промазала, и в эту же минуту Пени схватил ее за волосы, и они стали кататься по земле. В ответ я хотел облить ее грязной водой, но случайно окатил других ребят, и вскоре на меня посыпались палки, камни и прочий мусор.

Я посчитал, что будет разумнее скрыться, поэтому спрятался между навесом и стеной. Навес представлял собой самодельное неуклюжее сооружение, огороженное с трех сторон и покрытое крышей, а четвертая сторона открывалась ветру. В такие дни, как сегодня, под навесом было нестерпимо жарко, но зато душными вечерами, когда нагретый воздух поднимался от зловонной дорожки, под нашим навесом дышалось прохладным чистым воздухом. За навесом была стена вдвое выше меня, даже когда я стоял на его крыше. Эта стена тянулась с одного конца города до другого. За ней, насколько мне было известно, располагались дома, в которых жили стражники и слуги, а также другие важные люди, кому фараон доверил строительство этого города и для которых отец таскал камни, привезенные по Нилу баржами.

Я достал кафельную плитку с изображением утки и ее острым краем стал выцарапывать на стене грубый портрет Таи, испугавшейся сороконожки, которая попала ей на шею. Вдруг большой кусок грязи размазался на стене и испортил рисунок. Дело в том, что стена и город были возведены временно, только для того, чтобы приютить рабочих, пока не будет построен город, который по своей красоте должен превзойти Фивы. И как только фараон закончит его строительство, и стена, и жилища рабочих рассыплются в прах. Иногда казалось, будто между новым городом, который рос на глазах, и временным, который вот-вот должен рухнуть, существует соревнование. И вдруг меня осенило, что я могу проковырять в стене дырку своей плиткой. И если бы мне удалось зацепиться за что-нибудь, мог бы посмотреть через стену.

Я начал процарапывать еще одну дырку немного выше. Возможно, я смогу подняться вверх, так как стена несколько сужалась. Опасность состояла в том, что грязь будет рушиться под моим весом, и я рискую упасть. Царапать сломанной плиткой, держа ее над головой, оказалось не так просто. Два или три раза мне пришлось прилечь в тени, чтобы отдохнуть, но я упорно продолжал ковырять стену, тем более что все равно мне нечем было заняться, чтобы скоротать время. Сначала я царапал очень осторожно, но спустя какое-то время осмелел, и работа пошла полным ходом.

Щелк! Край моей драгоценной плитки отломился и просвистел мимо моего уха. Я с ужасом понял, что клюва у моей утки больше нет. Очень огорчившись, я бросил вниз плитку и вернулся на край крыши.

Драка внизу давно закончилась, а мои друзья все еще не успокаивались и продолжали кричать. Сети, все еще крутившийся поблизости, уже успел пожалеть о том, что ввязался в историю с луковицами, иначе он отправился бы к своей любимой девушке, которая жила на другой улице.

В ужасном настроении вернулся я к стене и хотел продолжить работу. Но, едва притронувшись к стене, вдруг почувствовал, что один из кирпичей шатается. В следующую минуту я вытащил его и просунул руку в отверстие. Край стены оказался шероховатым.

Я запрыгал от радости. Кирпичи составляли только верхний слой, а внутри стены были щебень и камни. Легко ухватившись рукой за твердый выступ и просунув ногу в дырку, я начал раскачивать следующий кирпич. Мне предстояло сделать еще четыре дырки, чтобы ухватиться за верхний край стены. Пришлось несколько раз откладывать работу и отдыхать, а один раз даже идти за водой, чтобы смыть пыль и пот. На крыше было нестерпимо жарко, но мне это было на руку, поскольку никто не обращал на меня внимания. Я тяжело дышал, а сердце бешено стучало, и его стук отдавался в голове. Наконец мне удалось ухватиться за край стены сначала одной рукой, потом другой и заглянуть внутрь.

Я не смог ничего разглядеть, разве несколько кустов и пруд. На некотором расстоянии был виден дом, наполовину скрытый за деревьями. Приложив усилия, я взобрался на стену и повернулся лицом к улице. С разодранных коленок струйками стекала кровь. Победившая сторона вернулась к игре.

– Эй! – тихонько позвал я, бросив маленький камешек, чтобы привлечь их внимание. – Эй, посмотрите на меня!

Пепи резко повернулся и от удивления вытаращил глаза. Он открыл рот и тут же закрыл его рукой.

– Ух ты! – воскликнул он. – Как тебе это удалось? Если тебя увидят, то тебе не жить.