Мне и грустно, и смешно. Нет ничего красивее женщин, вот только место я уже знаю. Дорогу к нему помню хорошо. И никогда не пойму одного: почему в лагере «Берёзки» совсем нет берёз.

Поворот на него мне знаком до усталой пелены перед глазами, по осени он будто залит яичным желтком – такое всё яркое. Когда я выпрыгну из автобуса, кто-то ещё успеет бросить мне в спину: «А вы к кому?» Я отвечу со смешком: «Навестить друга».

Друг снится мне ненавязчиво, раз в полгода, не чаще: просит привезти фиолетовую толстовку, погадать, смотрит знающими глазами, а иногда плачет, как ребёнок, – ребёнок и есть. Ещё один мальчик, который никогда не повзрослеет, такие живут не только в сказках.

Его видно уже с дороги, с остановки, но я, вопреки всему, замедляю шаг. Ветрено. И действительно, мне встречается много красивых женщин, мужчин и даже детей. Все смотрят будто сквозь меня: я далека от них, как от нас далёк Марс.

Я ставлю перед ним стакан с кофе и открываю свой – осень, она только для кофе и друзей. Он мне улыбается с чёрного, и я скалюсь в ответ: «Ты меня прости, но фото отстой». Я говорю это каждый раз, и каждый раз он беззвучно смеётся.

Мы с ним застыли на пороге сказки, и, может быть, он теперь мой Вергилий, а я его Данте. Мы отправляемся в путешествие. Случайный лист бросается мне в лицо, а его волос не касается вовсе, когда я спешно и сбивчиво рассказываю о новостях: «У нас тут другой мир, а тебе в твоём всегда девятнадцать».

Мой язык любви – съеденный лимон из вашего чая, вовремя захваченный кофе, упоминание о вас в моём тексте.

Мой язык любви – моя память. Я помню о вас всегда, ваши истории продолжаются и повторяются со мной. И мне чуть легче оттого, что цветы в вазе у друга свежие.

Мы говорим долго, я всё больше болтаю, он всё чутче молчит. На пороге сказки пасмурно, возможно беспощадное листопадение.

Это мне кажется всегда особо смешным: чтобы попасть в детский лагерь, где нет берёзок, нужно проехать кладбище. Автобус едет из мира в мир, по маршруту «жизнь – смерть – жизнь», за горизонт и границу сказки, через сухое подсолнуховое поле и жёлтый осенний коридор.

2

Кот был стар и сер, пах семнадцатым летом, духами Своего Человека и пылью.

Кот был примечателен дурным характером, старческой ворчливостью, безупречными манерами, а более всего тем, что сильно любил Человека.

Кот знал, что это лето будет для него последним, и каждый вечер пел Своему Человеку песню об одном: ты была всей моей жизнью, спасибо, что разделила со мной часть своей. Кот прижимался тёплым боком к бедру и спал, спал, спал. Ему снились белые сады, старые друзья, ему снились котята, снилось детство и тёплое место, снился мир, где ничего не болело, а лапы снова были лёгкими и могли нести как угодно далеко.

Кот собирался в дорогу долго: держало враз ставшее неподъёмным и глупым тело. Он ел, потому что его просил Человек, и дышал, кажется, тоже только поэтому. Слышал, как плачет Человек в соседней комнате, – и поднимался. А когда не смог подняться – пополз: «Человек плачет. Глупый, любимый Человек. Что с тобой опять случилось?» Коту было плохо, и когда Человек, скрючившись, ложился рядом с ним на полу в ванной, он мог только вздыхать. «Иди отдыхай, ну что ты грустишь?»

Кот ушёл быстро, был счастлив скинуть тяжёлое пыльное тело. Уйти – это заснуть. «Что ты плачешь, глупая? И я тебя люблю», – Коту думалось, что, наверное, это лучшие слова, которые можно сказать друг другу, при встрече и просто так. И даже на прощание. Я люблю тебя.

Кот уснул, не закрывая глаз, сохранив в янтарно-жёлтом отражение Своего Человека.

Котёнок пах маминым молоком, шампунем и детством. Он ещё совсем ничего не знал, даже собственное имя, но, как и все котята, видел удивительно яркие сны. Во сне он всё бежал, бежал кому-то навстречу, неловко переставляя лапы, спотыкаясь и падая. Пока не выкатился под лапы кому-то большому, укутанному серебром. Кому-то, кто казался безграничным. Вот так выглядит Старший?.. В серебряном мехе, с умным янтарным взглядом? Вот так пахнет Старший? Огромной любовью и покоем?

Старший Кот осторожно прижал брыкающийся комок лапой, словно говорил: «Обожди». И Котёнок затих. Он смотрел вопросительно, лизнул, спрашивая: «Можно?» Старший Кот лёг рядом – Котёнок запомнил этот надёжный тёплый бок, – и заговорил тихо-тихо: «Когда придёт Твой Человек, ты её непременно узнаешь. Она будет пахнуть совсем как я. И ни за что не дотронется до тебя, не помыв перед этим руки. Она очень ранимая и ищет тебя каждый день, даже если сама этого ещё не знает. Не оставляй её одну, и ты сам никогда не будешь одинок. Она любит…»

Старший Кот говорил долго-долго, шептал на ухо, мурлыкал песенку, и кому-то, кто сейчас был очень далеко, она показалась бы знакомой. Утро пробиралось в сон Котёнка, точно настойчивая муха. Со Старшим прощаться не хотелось, ведь увидеть его – огромная честь. Просыпаясь, Котёнок спросил тихо, словно боясь спугнуть остатки сна:

«А она будет любить меня?»

«Так же, как любила меня».

«А как?»

«Так, что я подарил ей всю свою жизнь и не жалею ни об одном дне. Ты узнаешь её сразу. Ничего не бойся, и когда почувствуешь, что тебя зовут, – иди».

Котёнок проснулся – Старший Кот побыл с ним ещё немного утренним серебряным туманом, а после растаял. С ним растаял и сон. Сны забывались легко, особенно когда дни были такими яркими. Забылся и Старший Кот, и его наставления. Котёнку жилось хорошо, его первое лето, жаркое и беспокойное, то и дело хватало его за хвост, заставляя вертеться юлой.

В дверь вошёл Человек. Вытирая на ходу мокрые руки, улыбаясь неуверенно. Котёнок замер. Среди множества братьев и сестёр его, небольшого и нескладного, можно было заметить не сразу. А если сидеть и ждать, когда тебя заметят, то можно прождать всю жизнь. От Человека пахло любовью, немного мамой – и тем серебряным туманом, в который ушёл кто-то надёжный.

Котёнок поднялся на лапы. Он долго смотрел. А после – побежал. Выкатился Человеку под ноги, весёлый и голенастый. И замер. «Моё. Смотрите, моё».

Рука была тёплой. Дотронулась до него бережно, прошлась по мягкой шёрстке, пощекотала живот. Котёнок запел. Песня была ему знакома, однажды он услышал её во сне.

Человек ушла – и вернулась через неделю: «Этот – мой».

Котёнок тогда не понял, а после ужасно гордился: «Смотрите, мы с Моим Человеком говорим на одном языке!»

Котёнок впервые спал на Своём Человеке, как взрослый: раскинув лапы, доверчиво зарывшись мягкой мордочкой в руку. Дома пахло любовью, совсем как от рук Человека. Много позже он узнал, что имена у них со Старшим Котом начинались на одну букву.

Глаза Котёнка перецвели в янтарный. Он встретил свою первую осень в настоящем доме, где из каждого угла смотрело если не приключение, то по крайней мере клочок серебряного тумана. Котёнок встречал их всех. И очень любил Человека.

Мара Гааг

Звери тумана

Ранним октябрьским утром из тумана выходят Звери. Тела их тонки и прозрачны, очертания едва различимы на границе ночи и дня. Шурх! – взлетает крупная птица, задевая крылом осиновую ветку. Листья сыплются вниз, хрустят под невидимыми лапами и копытами.

Звери тычутся мокрыми носами в случайных прохожих. Те ёжатся, вздрагивают – ух, какая влажность, до чего густой туман!

Девочку в рыжем свитере ведёт за руку женщина. Она хмурится, тянет дочь через туман за собой. Проходит сквозь мохнатого мамонта, что качает бивнями в воздухе, нанизывая кольца солнечных бликов. Шерсть мамонта впитывает свет, переливается оттенками сепии. Олень испуганно прыгает в сторону – вместо рогов у него красный коралл и вьются вокруг золотые рыбки. Полосатые ужи ныряют в древесную кору, как в воду, а под деревом зевает во все острозубые пасти трёхголовый кот. Звери тумана странные, красивые и, возможно, опасные. Девочка смотрит во все глаза. Она не знает, но чувствует: это древнее волшебство, октябрьская магия, что дарит вдохновение художникам и писателям, поэтам и музыкантам. Всем, кто умеет смотреть сквозь границы миров.

Осеннее солнце всё ярче, день ближе. Дымка тает, а вместе с ней и призрачные Звери. Девочка решается. Тайком вдыхает туман, пьёт из воздуха через невидимую соломинку, как молочный коктейль. Октябрь сразу ставит на ней метку: золотит веснушки на носу, добавляет рыжих искр в глаза и волосы.

– А мамонты бывают жёлтыми? – спрашивает она у матери. – А рыбы могут плавать по воздуху?

– Идём скорее! – одёргивает та. – И прекращай выдумывать!

Звери тумана проникают девочке под кожу, сворачиваются уютно меж рёбер, в животе, вдоль позвоночника, тепло пульсируют вместе с сердцем и шепчут изнутри: «Не прекращай! Выдумывай! Ты нужна нам. А мы – тебе».