Глава 2

Худо ли, ладно ли, прошло четыре года. В семье Ильиных уже подрастала Светка, любимица бабки и деда, но Лена оставалась такой же неукротимой поборницей за справедливость, такой же Ленкой-чумой для всех, нарушающих кодекс совести и чести. А уж стоять на страже семьи, так это ей, не иначе, как сам Господь Бог велел.

Но Лена пресекала на корню прелюбодеяния не потому, что это в Библии грехом названо, а потому, что от этого дети страдают. Если нет детей, она не вмешивалась – пожалуйста, прелюбодействуйте на здоровье!

Произошла эта история, когда Любовь Яковлевна, врач-терапевт, ушла в отпуск, а на её место прислали молодую фельдшерицу. Конечно, замена не эквивалентна, но это только на два месяца, да и фельдшерица, как утверждал главврач их больницы, была очень даже знающая. Она и впрямь оказалась толковым специалистом, посёлку пришлась ко двору, но случился у той молоденькой фельдшерицы роман с трелёвщиком Серёгой Кораблёвым. Рецензий местных сплетниц на тот роман пока не было, но подозрения, что он имеет место быть, уже появились. Всё бы ничего, да женат был Серёга.

Увидев как-то его беременную жену с заплаканными глазами, Лена прижала её к стенке и выяснила причину слёз. Поначалу, конечно, та не хотела говорить правды, стыдно, но потом всё рассказала. Разве могла пройти мимо такого безобразия Лена, тем более что Лида была не только её соседкой, но и лучшей подругой? Конечно, нет!

Улучив момент, когда Серёга направлялся в магазин, Лена подкинула трёхлетнюю Светку свекрови и догнала его. Пристроившись рядом, она завела разговор и между всем прочим сообщила, что есть, де, у неё знакомый ветеринар, который кастрирует паршивых кобелей в человеческом облике. Для чего? Для какой-то диссертации да ещё для того, чтобы эти паршивые кобели сирот не плодили.

Не надо Серёге ржать, Лене это не нравится!

Что? Трёп? Так он сам может проверить, трёп это или чистая правда. Лена с превеликим удовольствием порекомендует Серёгу своему знакомому ветеринару в качестве исходного материала. Бояться не надо, всё пройдёт на высшем уровне! Пол-литра водки для анестезии Лена, так уж и быть, сама купит. Ничего не поделаешь, наука требует материальных затрат. А ассистировать ветеринару на операции Лена фельдшерицу попросит. Вот прямо завтра с утра и попросит. А чего откладывать?

Какую фельдшерицу? Да ту самую, к которой кобель Серёга, то есть, «исходный материал», начал шастать, наплевав на жену и будущего ребёнка! Именно из-за таких серёг многие дети потом нередко в детском доме оказываются, как, например, она, Лена.

В общем, славу и Серёге, и фельдшерице-ассистентке Лена обеспечит. Но это ещё не всё. Лена постарается – Лена очень постарается! – устроить им обоим такую райскую жизнь, что мало не покажется! Это она может, Серёга знает!

Лида, конечно, своего ребёнка не бросит, она бросит подлого Серёгу. И правильно сделает! Вот родит, сойдут с её лица коричневые пятна, и станет Лида ещё краше, чем была до беременности. После родов с женщинами завсегда так бывает, сама Лена тому доказательство. И мужик Лиде достойный сыщется, да не такой, который только для ветеринарных опытов годен, а настоящий! И не Серёгу, который по бабам шастает, а того – настоящего! – мужика сын с гордостью батей называть будет. Зачем сыну такой отец, который предал его ещё до рождения?

Ну, ладно, Лена всё сказала, а Серёга пусть теперь это проанализирует и сделает выводы. Конечно, про того ветеринара она всего-навсего своей заветной мечтой с ним поделилась, но всё остальное вполне реально.

Возвращаясь из магазина, Серёга вдруг вспомнил, какой жена была до беременности, и подумал, что вряд ли после родов она станет краше, чем в девках была. Краше ей стать просто невозможно, некуда краше быть-то. А когда представил, что муж Лиды не он, а кто-то другой, и что его сын чужого дядю батей кличет, то от злости на того мужика чуть калитку не вынес, заходя в свою ограду.

И вообще, какой дьявол его, Серёгу, «налево» направил?

И вообще, какой дьявол его, Серёгу, «налево» направил?

***

Возле дверей кабинета терапевта, где в отсутствие врача вела приём та самая коварная фельдшерица, потенциальная разрушительница семьи Кораблёвых,  сидели три старушки.

***

Возле дверей кабинета терапевта, где в отсутствие врача вела приём та самая коварная фельдшерица, потенциальная разрушительница семьи Кораблёвых,  сидели три старушки.

– Бабулечки, вы меня не пропустите без очереди? Мне только выяснить тут кой-чего надо, это недолго, – обратилась к ним Лена.

Старушки согласно закивали головами.

Лена вошла в кабинет, вежливо поздоровалась и присела на стул. Фельдшерица оторвалась от бумаг, посмотрела на вошедшую, ответила на приветствие и произнесла привычное:

– Карточка есть?

– Конечно, есть, но она не понадобится. Мне нужно только мозги вправить.

Лена пристально рассматривала молоденькую медичку. Так, голос тусклый, глаза тоскливые. Ага! Значит, Серёги вчера у неё не было. Факт!

Фельдшерица с удивлением посмотрела на странную пациентку.

– Вправить мозги? А что у вас с мозгами?

– У меня? – удивилась в свою очередь Лена. – У меня всё в порядке. Это у тебя, милая, с ними проблема.

– Не у «тебя», а у «вас».

– Правильно, – согласилась Лена, – у вас. У тебя и у Серёги. Но его проблема, судя по твоему не очень-то счастливому виду, уже решена.

– По какому праву вы лезёте в мою личную жизнь? – возмутилась фельдшерица и повысила голос. – Немедленно покиньте кабинет!

– Да не вопи ты так, я же тебя не бью, – поморщилась Лена и уточнила: – Пока не бью.

Уточнить было просто необходимо – должен же человек знать, чем может закончиться их встреча, если он займёт неправильную позицию.

– Что вам от меня нужно? – сбавила тон фельдшерица.

– Вот с этого и начинала бы, а то развизжалась, как свинья, неделю не кормленная. В коридоре, между прочим, бабушки сидят, мигом разнесут по всей деревне, как я гулящую медичку пи…, извиняюсь, воспитывала. Оно нам надо?

Лена взяла со стола жгут и, помахивая им, со всей присущей ей деликатностью изложила цель своего визита, но хозяйка кабинета не поняла её благих намерений, поправила белую шапочку, едва держащуюся на пышных кудрях, и с вызовом уставилась на Лену

– А если у нас любовь?

– Я тебе ещё раз говорю, Серёга женат! – Лена продолжала терпеливо увещевать фельдшерицу, изо всех сил стараясь оставаться вежливой и говорить только приличные слова.

– Жена не стена…

Но закончить избитую фразу девушка не успела. Поправ абсолютно все нормы приличия, Лена почти вплотную приблизила к её лицу своё, вмиг покрывшееся багровыми пятнами нешуточного гнева, и, потрясая жгутом, прошипела:

– Слышь, ты, курва в колпаке! Я тебе сейчас такую стену покажу, что ты не только забудешь Серёгино имя, но и как родную мать величать не сразу вспомнишь!

От неожиданности девушка резко отшатнулась и её шапочка слетела с пышных кудрей прямо Лене под ноги. Та её подняла, встряхнула и напялила фельдшерице на голову по самые уши.

Девушка с неподдельным страхом взирала на Лену, но женщина уже успокоилась и села на стул.

– Ладно, жену ты отодвинешь. А дитё куда денешь?

Гнева в её голосе уже не было, только укоризна.

– Какое дитё? У него нет детей…

– Пока нет. Но Лида скоро родит.

– Сергей мне ничего об этом не говорил, – растерялась фельдшерица.

– Вот видишь, значит, нет в его планах пункта на тебе жениться, иначе сказал бы. Такое не утаишь. Да и от алиментов куда бы он делся?

– А это правда? – недоверчиво покосилась на Лену фельдшерица.

– Что, правда? Планы Серёги или его ребёнок?

– И то, и другое.

– Про беременность Лиды ты у Николаевны, нашего гинеколога, можешь полюбопытствовать, только не советую – себя выдашь. Про вас в посёлке пока ещё толком никто не знает, только догадываются. А про планы тебе и так должно быть понятно – Серёга-то вчера не пришёл.

Лена подошла к девушке, поправила шапочку, выпустила из-под неё на лоб светлый завиток, полюбовалась своей работой и её миловидным личиком.

– Ты посмотри на себя, ведь такая симпатичная деваха! Зачем тебе конь под уздой, когда вокруг столько необузданных жеребцов гарцевать будет, только свистни?! А на чужом горе ты себе счастья всё равно не построишь.

Взглянула на часы.

– Ладно, пойду я. А ты, милая, подумай над тем, что я тебе сказала. Крепенько подумай! Но если надумаешь что-то неправильное, тогда я ещё наведаюсь.

Лена взялась за дверную ручку.

– Подождите, – окликнула её фельдшерица. – Вы, наверное, и есть Лена Чума?

– Она самая! – гордо произнесла Лена. – И ношу это звание, как орден Красного Знамени.

– Ой, простите, я думала это ваша фамилия, – смутилась девушка, – а прозвище – Змея подколодная.

– Ну, уж нет, – возмутилась Лена, – змеёй подколодной сроду не была, не в моём характере исподтишка кого-то жалить! Всегда в открытую… А на самом деле я Лена Ильиных.

– А я Люда.

– Вот и познакомились, – улыбнулась Лена, но тут же построжала. – Только ты всё же помни: семья – это святое, и рушить её никому не дозволено!

Вскоре Любовь Яковлевна, не использовав и половины дарованного государством отдыха, вышла на работу и фельдшерица уехала. Про то, что была такая история в Радужном, знают только те, кто к ней причастен был.

А через два месяца в посёлок приедет молодой терапевт, и начнётся новая история, в которой переплетутся и любовь, и подлость, и простые человеческие радости.

Глава 3

Ирина окончила медицинский институт, имела право на свободный диплом, но пользоваться этим не стала, а по распределению приехала в Радужный. Ей было всё равно, куда ехать. Леспромхоз, так леспромхоз. Сельская местность женщину с маленьким ребёнком устраивала даже больше: здесь дали временное жильё, пообещав со временем отдельную квартиру, и выделили вне очереди место в детском саду для Кирюши. Кто бы в городе предоставил всё это простому интерну?

Посёлок Ирине понравился, устроилась она довольно сносно, только вот никак не складывались отношения с Любовью Яковлевной, к которой её, молодого специалиста, прикрепили набираться опыта.

Любовь Яковлевна слыла среди населения очень знающим терапевтом, но человеком весьма сурового нрава и, вдобавок ко всему, была страшной грубиянкой. Однако первое по списку настолько перевешивало два остальных, что те казались блёклыми и почти ничего не значили.

С Ириной Любовь Яковлевна обходилась без церемоний, каждое неверное действие молодого врача вызывало в ней бурю эмоций. «И чему только вас нынче в институте обучают? Хотя дураков учи – не учи…» – это было самым деликатным комментарием на малейшую оплошность молодого специалиста.

От своей наставницы Ирина узнала, что интерны не только в Африке водятся, но и в их больнице; что, сколько волка ни корми, он всё равно давление быстро мерить не научится; что, оказывается, поставить такой диагноз, какой поставила стажёрка (кстати, совершенно правильный), даже их санитарка Верка сможет, и пусть Ирина Павловна за это не ждёт аплодисментов. Когда же Ирина нечаянно уронила градусник, то Любовь Яковлевна не только сразу определила, откуда у той растут руки, но и своим криком оповестила об этом всю больницу, присовокупив к оповещению три этажа ненормативной лексики. Градусник, к счастью, остался цел, но если бы он разбился…!

Присутствие Любови Яковлевны, казалось, сковывало не только все движения молодого специалиста, но и мыслительную деятельность, она всё больше и больше робела перед своей наставницей, теряла уверенность в себе и в своих знаниях. А когда Ирина совсем уж собралась поставить крест на врачебной практике и уехать, куда глаза глядят, в кабинет вошёл главврач Иван Степанович и сообщил, что три дня Ирина Павловна будет самостоятельно вести приём, поскольку Любовь Яковлевна отлучилась по неотложным делам.

– А я справлюсь? – растерялась Ирина.

– Любовь Яковлевна сказала, да.

– Она так сказала? Не может быть!

– Что, доняла вас своими придирками? Вы не первая и не последняя, – улыбнулся Иван Степанович. – Вам фамилия Язовицкая о чём-нибудь говорит?

– Конечно, Надежда Олеговна читала нам курс «Внутренних заболеваний».

Ирина не могла взять в толк, какое отношение имеет доцент Язовицкая к предмету разговора.

– Так вот, – объяснил Иван Степанович, – в своё время эта самая Надежда Олеговна каждый день горькими слезами умывалась в этом кабинете. Зато теперь к каждому празднику шлёт Любови Яковлевне поздравления. Лет двадцать шлёт, если не более. Так что если хотите стать настоящим врачом, то мой вам совет: терпите и учитесь.

Немного помолчал и завершил разговор:

После приёма загляните-ка ко мне на чашку чая, расскажете, как день прошёл, и меня, старика, послушаете.

***

За чашкой чая Ирина узнала, что Любовь Яковлевна, выпускница медицинского института сорок первого года, всю войну провела в прифронтовых госпиталях. Там они с Иваном Степановичем и встретились.

– Я ведь, Ирина Павловна, местный, – пододвигая тарелку с домашней выпечкой ближе к гостье, неторопливо вёл беседу старый врач. – Когда пришёл с фронта домой, здесь только полуразрушенный медпункт был, да и тот на замке. Сбил я старый замок, повесил новый, приступил к работе, но, чувствую, не справляюсь. Народу-то много: и местные, и эвакуированные, которым возвращаться некуда, и высланные из Прибалтики и с Украины «враги народа».

При этих словах горькая улыбка скривила губы Ивана Степановича, он тяжело вздохнул.

– А вокруг Радужного ещё четыре лесоучастка, там тоже люди живут. Народу много, да мало среди них здоровых, одному мне просто физически невозможно справиться. Разыскал Любу и Таню, Татьяну Марковну, нашего педиатра.

– И Татьяна Марковна тоже с вами на фронте была? – удивилась Ирина. – Вы тоже там познакомились?

– Нет, с ней мы ещё до войны друг друга знали, учились в одном институте, только на разных факультетах. Я с её сестрой Дашей дружил, к свадьбе дело шло, а тут – война. После войны разыскивал Дашу, а нашёл Таню. Даша погибла ещё в сорок втором, под Сталинградом.

Иван Степанович снял очки и долго протирал линзы.

– Простите, – прошептала Ирина.

Он кивнул головой, ничего, мол, и вернулся к прежней теме.