– Можно зайти в палату? – спросила дочь и часто-часто заморгала, пытаясь не заплакать.

– Нет, этого нельзя.

Коридор, лестница, люди – всё поплыло перед глазами, закрывающиеся двери лифта превратились в мутное радужное пятно. Я всё ещё видела Веронику, слышала её голос…

В отделении меня с рук на руки передали постовой медсестре. Та приняла документы, мельком глянула на титульный лист истории болезни и коротко бросила:

– Чурбанова… в четвёртую палату.

Так я узнала «свою» фамилию…

3

Из четырёх коек занята была только одна: на подушке лежал кулёк из свёрнутой одежды, на тумбочке – коричневая косметичка и керамическая кружка с ручкой в виде фигурки лисы.

Первым делом я вытащила из пакета телефон и пластиковую папку с документами, привычно стала шарить по покрывалу рукой, разыскивая футляр для очков, которого не было, разумеется. Очки оказались не нужны: зрение у Милы было хорошим.

Её паспорт… Чурбанова Мила Михайловна, тридцати пяти лет. Зарегистрирован брак с Сергеем Васильевичем Чурбановым тридцати восьми лет, имеет сына Степана, проживает по адресу: улица Космонавтики, дом… квартира… Полис, СНИЛС… Вот ещё свидетельство о рождении, положенное в папку на всякий случай.

Клюева Мила Михайловна. Отец – Клюев Михаил Иванович, мать – Клюева Валентина Константиновна – вот и всё, что удалось узнать о той, чьё тело я вынуждена носить. Аккуратно сложила документы в папку и убрала в тумбочку.

Бедная моя Вероника… Я даже не могу подойти к ней, заговорить, успокоить… Она будет мучиться всё время, пока… пока что? Пока я не вернусь в своё тело.

На чужой койке затренькал-завибрировал смартфон. Я скосила глаза и увидела светящийся экран на покрывале, а чуть дальше, на подушке, спящего ребёнка-грудничка, которого я приняла за свёрток с одеждой. Младенчик в розовых ползунках, распашонке и чепчике с топорщившимися кружевами спал, зажмурив глазки и сморщив крошечное личико. Как крепко спит, даже телефон его не разбудил. Интересно, а разве можно здесь лежать с ребёнком?

Я подошла, отодвинула подальше телефон и тут заметила, что младенец – девочка, судя по розовому наряду – не дышит, не подрагивают губки и пальчики, не шевелится животик. Коснулась пальцем ручонки и почувствовала не живую плоть, а твёрдую резину. Кукла. Но до чего похожа на настоящего младенца!

Слышала, слышала я про таких. С первого взгляда и не поймёшь, что это не живое дитя, а всего лишь дорогостоящее произведение какого-нибудь мастера из интернета. Вероника говорила, что многие женщины, вышедшие из детского возраста, с ума сходят по таким куклам, покупают им одежду на все сезоны, подгузники, коляски, смеси для кормлений, ну или готовят что-то похожее на молоко из воды и белой акварельной краски. Сумасшедшие… или занять себя больше нечем. Я представила себя, гуляющей с куклой и готовящей для неё смеси из краски и мела, и не сдержалась, улыбнулась.

Распахнулась дверь, и в палату вошла молодая женщина, годящаяся мне в дочери, одетая в белую майку и шорты, с куцым хвостиком волос, стянутых на затылке резинкой. Она кивнула вместо приветствия и заговорщицким шёпотом с улыбкой спросила:

– Не плакала?

– Кто? – опешила я.

– Дочка, Сонечка.

Ну вот, посчастливилось лично познакомиться с такой заигравшейся. Я усмехнулась:

– Нет, не плакала. Куклы не плачут.

– Куклы? А, ну да, она хорошенькая, как куколка. А я переживала – задержали на процедурах. Тебя как зовут? Меня Марина.

– Людмила Павловна, – быстро ответила я, но тут же спохватилась: – Можно просто Мила.

Соседка взяла куклу на руки, заговорила с ней, улыбаясь и сюсюкая, сняла ползунки, поменяла совершенно сухой подгузник на новый, взятый из упаковки в тумбочке. Я следила за происходящим во все глаза.

– Ты не переживай, она у меня спокойная, лишний раз и не пискнет, – подняла голову Марина. – Сейчас я её покормлю!

Она привычным движением задрала майку, высвободила из бюстгальтера грудь и сунула сосок в резиновый ротик куклы.

Это уже слишком! Мне захотелось сказать что-нибудь резкое и обидное. Что время игр с пупсами давно прошло, чтобы прекращала этот дешёвый театр, убрала куклу в пакет и родила себе настоящего ребёнка для усмирения материнского инстинкта. Хотела, но вовремя прикусила язык: кто я такая, чтобы судить? Здесь, в нейротравме, не просто так оказываются… Приди мне в голову охота рассказать свою историю с чужим телом, то через пару недель окажусь я в областной психиатрической больнице с диагнозом шизофрения…

Марина «покормила» реборна и осторожно, поддерживая кукольную головку, уложила на подушку:

– Как хорошо, что Сонечка на грудном вскармливании, с бутылочками здесь возиться некогда, стерилизовать негде. А у тебя есть дети?

– Да, у меня дочь.

– Маленькая? Сколько ей?

– Для меня она всегда будет малышкой, – отшутилась я. – Как вам разрешили пронести ребёнка в отделение?

– Говори мне «ты», – улыбнулась Марина. – Понимаешь, они все здесь такие доверчивые. Я говорю, что это кукла, и они, представь, верят!.. Нет, конечно, они не сумасшедшие, просто наивные, глуповатые…

– Это врачи-то? – рассмеялась я, но Марина, кажется, не поняла иронии и стала рассказывать, как она сюда попала.

Ей жутко ей не повезло: неудачно упала во время катания с велосипеда, сильно ушиблась, в том числе и головой. В итоге – сотрясение мозга. Ребёнка девать было некуда, поэтому пришлось взять с собой.

Повисла пауза, и по выжидательному взгляду я поняла, что соседка ждёт моей истории.

– Меня сбила машина.

У Марины округлились глаза. Она быстро окинула мою фигуру и, не заметив переломанных рук, ног, вывихнутой челюсти и ран, удивлённо протянула:

– Ты легко отделалась, в рубашке родилась. Знаешь, каких сюда привозят после аварий?

Я опустила глаза, вспомнив своё несчастное тело с дыхательной трубкой во рту, и вздохнула. А эту истеричку Милу автомобиль, скорее всего, совсем не задел.

В палату заглянула медсестра:

– Чурбанова, на анализ. Пешком сможете? Голова не кружится?

Голова не кружилась, я пошла в процедурную. Сестра натянула тонкие резиновые перчатки, аккуратно и ловко взяла анализ крови, попав в вену с первого раза, а потом проводила меня в кабинет врача, женщины средних лет с холёным лицом и красивой стрижкой. Я присела в предложенное кресло, по привычке опираясь руками о подлокотники, оберегая суставы.

– Чурбанова?

– Нет… то есть да. – Как тяжело привыкнуть к чужой фамилии!

– Состояние ваше в целом удовлетворительное, повреждений костей черепа нет, – сказала врач, бегло листая историю болезни и просматривая снимки. МРТ вам делали?.. А, вижу, делали… Место работы не записали… – увидела пустую графу и нацелилась ручкой. – Где и кем работаете?

Я замешкалась всего на секунду:

– Не работаю, домохозяйка.

Работающая женщина вряд ли окажется на улицах города в дневное время, да ещё и с ребёнком, поэтому рискнула предположить. Хронические болезни и операции отмела сразу, из детских болезней назвала ветрянку, ребёнка оставила одного, поскольку он один и был вписан в паспорте в графе «дети».

В палате я застала умилительную картину: Марина играла с «дочкой», воркуя и тряся над головой маленькой погремушкой.

– У тебя телефон звонил, – она оторвалась от куклы, покосилась в мою сторону, – Сонечку разбудил.

Телефон разразился громкой трелью, едва я протянула руку. На светящимся маленьком экранчике была лаконичная надпись – «Муж».

А кто у нас муж? Вот и он объявился, знакомься, Люся. Несколько секунд я таращилась на экран, не решаясь ответить, пока Марина не начала шипеть, что Сонечка пугается громких звуков.

– Да.

– Привет… Как ты? – Голос «моего» супруга был глуховатым, как будто натужным и сдавленным. Я попыталась вообразить, как мог выглядеть обладатель такого голоса.

– Привет. Нормально.

– Мне сказали, что тебя перевели из реанимации. Скоро выпишут?

– Не знаю. – Меня тяготил этот разговор с незнакомым человеком, хотелось быстрее отделаться от него.

– Мы со Стёпкой собираемся к тебе в больницу. Что-нибудь привезти?

Вот тут я разволновалась до потных ладошек. Подскочив с постели и забегав взад-вперёд по узкому пространству между койками, я стала уверять «мужа», что ни в чём не нуждаюсь, что у меня постельный режим, который нельзя нарушать, приезжать не надо.

– Как же я не приеду? – удивился тот.

– Нет-нет, не сегодня, в другой раз.

Он запнулся, обескураженный отказом, скомканно попрощался и сбросил звонок.

Я перевела дух. Как бы сейчас не посыпались звонки от родни и подруг! Отключила телефон и сунула в тумбочку.

– Извини…

– Что?

– Мила, извини, дело это не моё, конечно… но здесь разрешены посещения. Почему ты не позволила мужу приехать? Это ведь муж звонил, да? – Марина уложила куклу на подушку и внимательно наблюдала за мной.

Я промолчала, разглядывая свои ногти.

– Вы поссорились?

– Нет, мы не ссорились… Это не мой муж, – невольно сорвалось с языка.

И я ей всё рассказала… И про магазин, про ребёнка на пешеходном переходе, про реанимацию и чужое тело. Как-то само собой получилось. Ведь не собиралась, а расчувствовалась, расплакалась и выложила всё.

Марина молча протянула мне бумажную салфетку.

– Ты мне не веришь, понимаю, это звучит как выдумка.

– Какой тебе резон обманывать? Верю… ты ведь тоже не сомневаешься, что Соня – живой ребёнок? – Марина испытывающе посмотрела мне в лицо.

Я стойко выдержала взгляд и ответила, что не сомневаюсь. И даже на мгновенье, глянув на куклу не своим, а её взглядом, увидела гукающего и улыбающегося младенца, сучившего ножками в ползунках.

Телефон вновь запищал.

– Её мать звонит!

– Сними трубку, – прошептала Марина, – если не ответишь – она разволнуется и примчится сюда, чего доброго.

Мне ничего не оставалось, как глубоко вдохнуть и принять вызов.

– Алло.

– Милочка! Слава богу, ты жива! – запричитал женский голос. – Как ты себя чувствуешь? Мы так волновались!

– Уже всё хорошо, мам, со мной всё в порядке, – пробормотала я, сделав над собой усилие. Странно было называть мамой женщину-ровесницу.

– Как же ты так неосторожно! Я ведь много раз говорила: держи Стёпу за руку на переходе, ведь знаешь, какой он нервный и своевольный, – всхлипнула она. – Сейчас мы приедем, знаю, как ты соскучилась. Котлеток твоих любимых нажарила, бутербродиков сделала… Приедем, тогда и поговорим. Целую! – выпалила она и отключилась.

Забиться бы куда-нибудь в кладовку и там пересидеть визит её родственников. А ещё лучше – уснуть и не просыпаться, пока не вернусь в своё тело.

– Ну? Что там? – нетерпеливо спросила Марина.

Я вытянулась на койке, закинув руки за голову:

– Ничего хорошего. Её мать едет сюда, даже не одна. Она сказала: «Мы приедем».

– А ты не хочешь? Боишься?

– Мариночка, мне шестьдесят четыре года, я умею поддержать разговор, умею и отказать безо всяких там реверансов. Но они – тоже люди. Любят свою дочь, переживают за её здоровье. Вот чего я не умею, так это притворяться, они поймут, что им не рады, что хотят побыстрее отделаться.

– Люся… можно тебя так называть? Люся, а она о тебе думала, когда толкала под машину? – выпалила Марина, неожиданно зло сверкнув глазами. – С какой стати тебе думать о её родне?

– Мне кажется, она не нарочно…

– Ай, нарочно или не нарочно – не имеет значения, следователь разберётся.

Следователь! Как же я не подумала об этом? Если было ДТП с причинением тяжёлого вреда здоровью, то обязательно заведут дело. А вдруг меня посадят?

Круглыми от страха глазами я уставилась на соседку и повторила вслух:

– А если меня посадят?

– За что? – удивилась Марина. – Это водителя посадят. А тебе придётся говорить, что бабушка споткнулась и упала. Что ты так смотришь? Осудят её, а сидеть тебе. Не думай об этом, решай проблемы по мере поступления. Сейчас Милины родители приедут… да и муж, скорее всего. Подготовься морально.

4

«Как в воду глядела Марина», – сказала я себе, увидев на пороге палаты людей в белых накидках. От волнения показалось, что их много, целая толпа, а на самом деле всего трое.

– Мама! – прозвенело на всю палату.

Тот самый мальчишка с пешеходного перехода, утонувший в накидке до пят, бросился ко мне и повис на шее. Мне захотелось оттолкнуть, отодрать эти цепкие ручонки от своей майки и прошипеть: «Я тебе не мама!», но не осмелилась, конечно же, чуть приобняла его и похлопала по спине. От него пахло улицей, ветром и мальчишеским потом.

– Доченька! – Как лодка под парусом, раскинув руки, на меня надвигалась невысокая полная женщина с крашеными светлыми волосами.

Объятия, поцелуи, причитания… Марина деликатно вышла, накрыв покрывалом куклу.

– Мы и Серёжу с собой взяли, – высморкавшись и вытерев платком глаза, сказала мать. – Как же это так, что муж к жене в больницу не придёт? Неправильно это, не по-человечески. Серёжа, где ты там, подойди, обними свою жену.

Вот чего не люблю, так это таких вот беспардонных предложений: поди поцелуй, поди обними… Да и не хочу я обниматься с чужим мужиком, которого ни разу не видела! Я бросила затравленный взгляд на дверь, где застрял «муж», занявший крупной фигурой весь проём.

Довольно молодой человек, на вид лет сорока или чуть моложе, был очень некрасив. Встретишь такого на улице, так подумаешь: «М-да… красота для мужчины – не главное. Может, он добрый и замечательный человек». Широкий выдающийся нос, светло-карие маленькие глаза, невыразительный рот, узкий лоб и кожа, как говорят, проблемная. Очень коротко стриженные рыжеватые волосы торчали ёжиком.

Он оторвался от двери и с улыбкой направился к моей койке, но, к счастью, ограничился пожатием руки.

– Ой, что это я… совсем забыла, я же тебе покушать принесла. Серёжа, дай сумку… – Мать стала выгружать из пакета судочки и контейнеры, завёрнутые в полотенца. – Вот здесь котлетки с капусточкой и картошкой, бутерброды с яичком и помидором, булочки… Ты кушай, кушай, пока горяченькое!

– Спасибо, – пробормотала я, не поднимая головы.

– Мила, что с тобой? – забеспокоилась мать. – Болит что-нибудь? Ты сама не своя.

Как это верно сказано, в самую точку!

– Да, у меня всё болит.

– Ох… мы уж Стёпочку ругали-ругали… Обещал больше так не делать и всегда маму слушаться. Съешь котлетку, здесь-то кормят неважно, я знаю.

От контейнеров шёл такой аппетитный запах, что невольно захотелось есть, я подцепила вилкой котлету и начала жевать, взяла бутерброд с кружочками яйца и помидора.

– Ну, мы в коридоре обождём, а вы пока с Серёжей поговорите. – Она поймала Стёпкину руку и выволокла его, упирающегося, в больничный коридор.

Я чуть не поперхнулась бутербродом. Остаться один на один с ним, с Милкиным мужем! А вдруг он будет меня трогать? Ну, то есть её, но всё равно меня, меня! Я ведь всё вижу, осязаю, чувствую… Я, а не она.

Сергей осторожно присел на краешек постели, сцепил в замок большие руки. На меня поглядывал украдкой, не прямо, что показалось мне странным – стесняется, что ли?

– Ну… как ты тут? – натужно сказал он.

– Нормально.

– Когда выпишут?

– Я не знаю…

– Мила, расскажи, что там произошло?

Там – это на переходе, понятно без уточнений. Да пожалуйста, я не собираюсь выгораживать эту Милу.

– Твоя дорогая жена уткнулась в телефон и совершенно не обращала внимания на ноющего ребёнка. Тот обиделся и решил на зло маме отморозить уши – выбежал на дорогу.

С мстительным чувством я наблюдала, как меняется его лицо, как темнеют глаза, расширяются зрачки, отвисает челюсть, дыхание становится сбивчивым. Сергей поперхнулся и закашлялся.

– Надо было его за руку держать, ты ведь знаешь. – Он совершенно не обратил внимания, что я вела разговор в третьем лице.

– Надо! Что ж ты своей жене не внушил это?

– Да ведь я говорил…

– Пострадала совершенно посторонняя женщина, она в коме, состояние тяжёлое.

Сергей опустил глаза:

– Она хотела оттащить Стёпку…