Война

Читателей сегодня было не много: две девочки-школьницы трудились над рефератами, старательно переписывали в тетрадки абзацы из книг, и листал медицинский справочник Юра, постоянный посетитель, которого в библиотеке все знали в лицо и по имени.

Нина прижалась спиной к тёплой изразцовой печке. Как хорошо так стоять… Казалось, что уходит усталость, появляется спокойствие; взгляд сам собой устремлялся в окно, где на горе возвышалась колокольня.

Когда-то в их городе была старинная деревянная церковь, построенная в низине. Она сильно страдала от наводнений, потом её окончательно уничтожил пожар. Новый храм со сверкающими золотыми куполами возвели на самой высокой точке Преображенской горы, чтобы Урал не добрался. Сейчас на горе стояла одна колокольня: церковь несколько лет назад разобрали ради кирпичей для нового завода, но так его и не построили. В итоге нет ни завода, ни храма.

Мысли Янины оборвал глухой стук и девичий крик:

– Человеку плохо, помогите!

Она поспешила в зал и увидела, как в проходе бьётся в судорогах Юра, елозя каблуками по паркету и стуча затылком о пол. Нина подбежала, схватила со стола шапку, подсунула под голову Юре, чтобы тот не ушибся.

Тёмное пятнышко внутри черепа… Янина знала: это оно всему причиной. Руки её потеплели и сами потянулись к Юриной голове, крепко легли с двух сторон. Под ладонями стало покалывать, «ток» пошёл – это хороший признак. Юра затих, будто уснул.

– У тебя руки красные…

Янина подняла глаза и заметила Асю, а рядом – растерянно переглядывающихся школьниц.

– Это от печки.

Ася присела на корточки, посмотрела на Юру с жалостью:

– Что с ним такое?

– Приступ эпилепсии. Но уже прошёл.

Юра очнулся, обнаружил себя на полу и сконфузился:

– Извините…

– Может, вас в больницу проводить? – сочувственно предложила Ася.

– Не надо… – Он неловко поднялся, сел на стул и пододвинул справочник.

Девочки вернулись к тетрадкам, старательно заскрипели перьями. Янина из-за своего стола время от времени поглядывала на Юру. Он не читал, а только делал вид, потому что смотрел в одну точку, не перелистывал страницы, праздно сложив руки.

«За что мне такое наказание?.. Две недели не было приступов – и вот опять! Да ещё перед библиотекаршами так опозорился… не приду сюда больше», – уловила Нина.

Юра поднялся, громко двинув стулом. Сдал книгу, сказал: «До свидания, Янина Павловна», и направился к выходу.

– Юрий, подождите.

Тот удивлённо оглянулся.

– Приходите завтра, – пристально посмотрела в глаза Нина, – я буду ждать.

– Завтра не смогу, только послезавтра… – не сразу ответил Юра.

– Хорошо, послезавтра. И запомните: у вас больше никогда не будет приступов. Никогда. Юрий, вы поняли?

– Да… У меня больше никогда не будет приступов, – машинально повторил он. – До свидания, Янина Павловна.

Надо немного отдохнуть, отвлечься. Нина снова подошла к печке и прижалась спиной к тёплой стенке, посмотрела на потолок с уникальной художественной росписью и бронзовыми люстрами. Говорили, что купец Владимир строил этот дом для жены и четверых детей, денег на отделку не жалел. Всё здесь сделано добротно, основательно, на века. Стоило сосредоточиться и закрыть глаза, как Янина видела всю купеческую семью: Владимира в чёрном костюме, из кармашка которого свисала золотая цепочка от золотых же часов луковицей; жену Таисию в платье с кружевным воротником, шумных мальчиков и девочек, бегающих по комнатам. Купцу не повезло, он погиб молодым в Гражданскую. Вдова ещё каких-то десять лет назад жила в этом доме.

Таисии и её детям, пусть даже взрослым, Янина сочувствовала. Она представила, что завтра кто-нибудь из власть имущих придёт к отцу и скажет: «Домик у вас хороший, он нам нужен под фельдшерский пункт. Освободите. А вам комнатку в бараке дадут». Ужасно несправедливо… Купец Владимир погиб, воюя на стороне большевиков.

Подошла Ася, поискала что-то на столе, бесцельно послонялась по залу, снедаемая любопытством, бросила на Янину несколько быстрых взглядов.

– Нин, а ты зачем тому парню руки к голове приложила? – наконец спросила Ася.

– Удерживала, чтобы не колотилась о пол.

– У тебя были такие ладони… они как будто светились.

Бледные Асины щёки заалели, она то и дело одёргивала короткую шерстяную кофточку.

– От печки покраснели. Потрогай, какие стенки горячие, – спокойно ответила Янина.

– А знаешь, мне показалось, что ты как бабка-ворожка… такой вид был… ну… странный.

Янина промолчала.

– Жалко парня, – снова начала Ася, – молодой, симпатичный – и такая болезнь.

– Ничего, выздоровеет. А ведь ты нравишься ему.

– Ему нравлюсь? Ну ты скажешь!

– Я видела, как он на тебя смотрел, догадалась. Ася, сделай первый шаг, Юра просто стесняется… Пригласи в кинотеатр.

– Пригласить самой? – опешила она.

– А что такого? Хоть в «Октябрь», хоть в «Фурор».

– Это неудобно, девушка не должна навязываться, – заупрямилась Ася. Но потом, через время, сказала, что подумает.

***

Юра пришёл в библиотеку, как и обещал. Выжидательно посмотрел Янине в глаза и попросил почитать «что-нибудь интересное». Нина принесла «Вокруг света» с романом Конан Дойла «Затерянный мир». Юрий присел, зашелестел страницами. Он пришёл к открытию, когда других читателей ещё не было, и Янина решила, что это очень хорошо: никто не помешает.

Она подошла сзади, приложила потеплевшие руки на лоб и затылок Юры. Тот дёрнулся.

– Тихо. Спать!

Он замер, глаза закрылись. Пятно внутри черепа ещё угадывалось, но было уже не таким тёмным.

«Старая травма головы привела к эпилепсии», – догадалась Янина. Ток покалывал ладони, они горели всё сильнее и сильнее. Ещё немного… лишь бы не помешали… Нина убрала руки и увидела, что у Юры на лбу осталось красное пятно. Ну да ничего, пройдёт.

Она отошла за свой стол, пододвинула чернильницу-непроливайку и стала работать с книгой учёта библиотечного фонда, то и дело посматривая на Юру. Тот сидел и клевал носом, потом встрепенулся, огляделся по сторонам (Нина сделала вид, что с головой ушла в работу), поморгал-поморгал и снова взялся за чтение.

Стали подходить и другие читатели. Янина искала на стеллажах книги, заполняла формуляры и уже не обращала внимания на Юру. Он ушёл по-английски, не прощаясь, оставив журнал на её столе.

– Нина! Нина! – Глаза у Аси горели, щёки разрумянились. – Меня Юра в кино пригласил, представляешь?

– Вот это да! Я же говорила, ты ему нравишься. И что ты ответила?

– Согласилась. В «Октябре» «Музыкальная история» идёт. Говорят, фильм интересный.

Ася лихо крутанулась на каблуках и выбежала из читального зала.

«Так-то лучше… – подумала Янина. – “У самого злого человека расцветает лицо, когда ему говорят, что его любят. Стало быть, в этом счастье”. Толстой, кажется, сказал».

***

Шёл май сорок первого года.

После работы Янина заглянула в промтоварный магазин, купила спички, туалетное и хозяйственное мыло. Тайком, чтобы не увидела мама, пронесла покупки в свою комнату и спрятала в выдвижном ящике шкафа. Тимошка, растянувшийся поперёк кровати, одним глазом посмотрел на молодую хозяйку.

«Всё запасы делаешь?» – читалось на кошачьей морде. Тимошка зевнул и снова задремал. Нина отодвинула нахала к стенке и прилегла рядом, закинула руки за голову.

Комната была небольшой, но это только добавляло уюта. Железная кровать с шишечками застелена нарядным покрывалом, кружевные занавески на окнах смягчали солнечный свет. Над кроватью висел новый плюшевый ковёр с оленями. На деревянном комоде стояла фарфоровая чернильница с узбеком в полосатом халате и узбечкой, играющих в шашки. Чернильницей не пользовались по прямому назначению – жаль такую красивую вещь! – для письма имелась обычная стеклянная непроливайка.

Над комодом висела фотография Янины, сделанная в прошлом году. Она ходила в ателье и снялась в белом платье, которое открывало руки и плечи; подобранные волосы позволяли видеть изящную шею и маленькие уши с серёжками капелькой.

Нина улыбнулась, вспомнив, как разволновалась мама, когда увидела её в этом платье.

– Янь, это ты чего, в таком виде по улице пойдёшь? Ну-ка, накинь платок. Накинь, говорю!

Платок Янина не взяла, а надела короткую кофточку из такой же материи, как платье, и сняла её только в ателье. Фотограф подкатил фотоаппарат в жёлтом деревянном корпусе и пошутил, что такую красоту не прятать надо, а в музее выставлять.

…На днях приходила Лиля. Присела за стол, бережно поддерживая руками большой живот. По-видимому, она смирилась с маленьким человечком внутри, даже была по-своему счастлива.

– Колька угомонился, слава богу, – сказала сестра, хрустя молодой редиской, – ночует дома, никуда не ходит. Остепенился… Ведь сорок пять годков, не молоденький.

– Да пора уже, – кивнула мама.

– Квартиру нам обещают в Соцгороде, как дом построят. Своя ванная, кухня… магазин на первом этаже. Так удобно, далеко ходить не надо.

– Это в пятиэтажном доме? – ахнула мать.

– Угу. Машке Прониной в новой пятиэтажке квартиру дали, она приглашала на новоселье. Какая там красота… Не смотрите, что окраина, лет через десять там самый центр будет. Скоро и мы заживём не хуже других.

– Ребёночка-то как назовёшь?

– Людмилой.

– А если мальчик родится?

– Нет, – решительно возразила Лиля, – на мальчика я не согласна, Вовка у меня уже есть. Янина обещала, что девочка будет.

– Девочка, девочка, – успокоила Нина, – не переживай.

Мирной жизни было отпущено ещё месяц с небольшим.

***

В воскресенье Янина заспалась. В доме было тихо, а из приоткрытого окна долетали звуки льющейся воды и мерный стук тяпки: мать с отцом работали на участке. Отец и в выходные по привычке поднимался рано, носил воду, колол впрок дрова, чистил в сарае у козы, заготавливал сено.

Янина рывком отбросила одеяло и вскочила с постели. Хватит валяться! Достала из шкафа рабочие брюки из чёрного сатина и старую блузку, умылась холодной ходой из рукомойника. Вытираясь полотенцем, Нина наткнулась взглядом на численник с двумя двойками. Двадцать второе июня сорок первого года, воскресенье. Эти цифры пугали, сердце ёкало. Она напилась воды из кружки, не спуская глаз с календаря, и вышла в сад через застеклённую веранду. На маленьком огородике мать засаживала с пользой каждый клочок земли – овощей и фруктов хватало.

– Яблок должно быть много в этом году, – сказал отец, пропалывая тяпкой сорняки под деревом, – если червяк не пожрёт и ветер не собьёт.

Они рыхлили землю и поливали картошку до полудня, потом вернулись в дом, не выдержав палящего солнца. Такой уж климат на Урале: зима суровая, лето сухое и жаркое.

На кухне тихо бормотал радиоприёмник. Отец насторожился и прибавил звук.

– Что-то важное передают, надо послушать.

«Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление…»

– Заявление опять… цены, что ли, вырастут? – проворчала мама.

«Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города, – раздался из приёмника голос Молотова. – Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии».

Они молча смотрели друг на друга, потрясённые страшной новостью.

Мать побелела, затряслась:

– Война? Паш, это что, война?

– Война, чтоб её! – выругался отец и добавил: – У этого сукина сына не хватило мужества самому сказать народу! Я сейчас вернусь, схожу кое-куда…

Он нахлобучил кепку и вышел за дверь.

– Что же теперь будет, а? Янь, что будет-то? – растерянно спросила мать и вытащила из выреза платья крестик на гайтане.

Со скрипом открылась незапертая дверца буфета, и стало видно его нутро с плотными рядами мешочков, кульков и банок. Мама посмотрела на них новыми глазами, как будто впервые увидела, и перевела взгляд на Янину.

– Ты что, знала?

– Догадывалась…

– А почему нам не сказала?

Янина сгорбилась на стуле и, помолчав, ответила:

– Зачем говорить? Чтобы прибавить вам год страхов и переживаний? Не надо… это я несу свой крест.

Мама села на низенькую скамейку и принялась перебирать мешочки, развязывала каждый и заглядывала внутрь.

– Гречка… пшено… горох… чечевица… хватит на какое-то время, – шептала она со слезами. – Ох, бедная Лиля, как же она теперь с дитём-то?

Когда позже Янина подумывала пойти на фронт, то вспоминала плачущую мать среди раскрытых мешочков с крупами. Как оставить без поддержки пожилых родителей, беспомощную сестру с младенцем и мальчишку-подростка?

Война набирала обороты, как набирает скорость катящаяся с горы машина без тормозов. Уже на другой день стали разносить повестки с приказом явиться на сборный пункт. Как голосили соседки, провожая своих мужей, какой вой стоял на улице! И Нина поняла, что нет отсрочки у страшного, оно началось сразу же, двадцать второго июня.

Через несколько дней было велено сдать приёмники на хранение в органы связи, а проще говоря, почтовые отделения.

«Обязать всех без исключения граждан, проживающих на территории СССР и имеющих радиоприемники (ламповые, детекторные и радиолы), в пятидневный срок сдать их органам связи по месту жительства. Обязательной сдаче подлежат также радиопередающие устройства всех типов», – говорилось в постановлении. Объясняли тем, что приёмниками могут воспользоваться враги и передать важные сведения немцам.

Отец покряхтел, повздыхал, снял с полки приёмник и отнёс на почту, а взамен купил на рынке чёрную радиотарелку на ножке.

Очень тревожила Лиля. Она долго плакала и причитала, услышав о начале войны, потом погрузилась в меланхолию. В ночь у сестры начались схватки, её отвезли в родильный дом, где к утру появилась на свет здоровая крупная девочка.

Мать носила Лиле баночки с супом и тяжело вздыхала:

– Кричала-кричала её – так и не подошла к окну.

– Может быть, вставать нельзя, – успокаивала Янина.

Она надеялась, что сестру выпишут, и новорождённая дочка поможет Лиле снова стать собой, но та сунула матери перевязанный розовой лентой свёрток, скользнула по Нине равнодушным взглядом и молча направилась к выходу.

Барачная квартира Николая по меркам Ромска считалась хорошей: две комнаты, большая общая кухня с водопроводом, ванная с титаном. У них в городе были бараки и без удобств, поэтому Лиле в какой-то мере повезло.

Дома она легла на кровать одетой и отвернулась к стене, так что была видна только круглая спина, обтянутая блузкой, и растрёпанные волосы. Малышка у Янины на руках захныкала, стала вертеть головой, ловя губками край пелёнки.

– Лиля, пора кормить.

Та не пошевелилась и не проявила никакого желания взять дочку на руки.

– Как ты её назвала?

– Никак, – глухо ответила сестра.

– Значит, Людочка, – после молчания сказала Нина. – Лиля, мне пора возвращаться на работу, я отпросилась на два часа. Ребёнок голодный, он ни в чём не виноват.

– Я её не хотела.

– Поздно об этом говорить, корми.

Сестра с тяжёлым вздохом села в постели. Расстегнула пуговицы блузки, взяла дочку на руки и приложила к полной груди. Людочка стала усердно сосать, и Лиля долго, не отрываясь, смотрела на красное маленькое личико. Глаза у неё увлажнились, по щекам побежали лёгкие слёзы.

– В войну родилась, бедняжка ты моя…

Янина выдохнула, подхватила сумочку и тихо вышла из комнаты.