Цитаты из книги «Рад, почти счастлив…»

огда, не позволяя себе расходиться, смирив и скуку, и стыд, Иван принялся осваивать гитару. Он открывал ноты на какой-нибудь простенькой фуге Баха, и, уйдя в игру, ощущал, как движение пальцев по струнам успокаивает внутренние весы.

День был сухой и дымный, листья хрустели. Их хотелось погладить, поворошить, как собачью шкуру. Иван за то и любил свой велосипед, что он соединял его с прибрежными лесочками, со всей природой и погодой ближнего Подмосковья.

За десять лет успешного бизнеса состав его души претерпел изменения. Он вошёл в отчий дом чужаком. Его речь с грамматическими ошибками, с тупым, прямоугольным синтаксисом, подклеенная сленгом и матом, убила последние шансы на воссоединение. Отец выставил сына за дверь – пусть сперва вспомнит русский. А Женя влюбился в брата! И хотя родители заклинали его не приближаться к адской пропасти Интернета, он всё же приблизился, наклонился, черпнул, нырнул, поплыл… Прошлым летом Фолькер позвал Женьку в своё новое дело.

Через пару недель знакомства Костя знал историю Жени в подробностях. Женьке жилось не просто. В его семье разразился образцовый конфликт поколений. Отец был художником, трудился «для Бога», полезных знакомств не держал. Заработки искал в областях, удалённых от живописи. Мама работала детским врачом и проклинала свой труд. Профессиональный цинизм не дался ей – она плакала над каждым г

В сущности, всё, кроме здоровья ближайших родственников, было ему безразлично

У него был Костя, восемнадцатилетний мученик, выросший из вундеркиндов, но ещё не попавший на взрослый чемпионат.

продаж. Но однажды они с коммерческим директором пошли выпить пива, и как-то так душевно сложился их разговор, что Иван поверил – его участие не обязательно. Работа будет двигаться и без него. С той поры он забросил продажи с закупками, и стал следить за тем, чтобы в офисе не

Велосипед был единственной дерзостью его нынешней тихой жизни.

Если б Иван умел написать увиденное маслом – несчастный садик, солнечную, грязную даль, в которую глядит лицо женщины, то назвал бы картину: «Весна опаздывает в Москву».

Всё шиворот-навыворот! – думал он с грустью. – Наверняка ведь Бог задумал, чтобы данный человеку урок вёл его – от страдания к радости, от одиночества к единству. А кто-то взял и перевернул. И по сей день, наверно, веселится над шуткой».