С тех пор как по велению Кантора Йозеф навёл чистоту, его перевели на иную должность. Он больше не был экскурсоводом по мистической земле прелюдий и фуг. Отныне его делом стало сопровождение молитвы. Кантор поделился с ним частью своих земных обязанностей. Йозеф воспринял это как повышение. По-новому заскрипели отмытые досочки сердца. Радостно, мягко поплыл кораблик.
Поначалу молитвы, вплетённые в течение музыки, сбивали Йозефа с толку – так непривычно было ему узнать, о чём в действительности думают его близкие. Отка просила о том, чтобы уже сейчас, без разлук и смертей, настала вечная жизнь. И ещё о том, чтобы ангелы находили время позаботиться о собаках, у которых нет хозяев. Она занималась собачьим приютом – вот в чём дело!
Валера молился, чтобы мама простила его, чтобы детство простило его, чтобы его простила музыка – это было сплошное покаяние без единого пожелания счастья. Вот бы Йозеф не подумал, глядя на румяную и приветливую физиономию горе-настройщика!
Марианна молилась о здоровье для своей старой мамы, о дочке, уехавшей с мужем в Америку, и о том, чтобы – Господи! – как-нибудь так сложилось – и они с Йозефом провели бы старость по соседству! Йозеф чуть не упал со стула, расслышав последнее.
Что говорить – он был счастлив неосознанным и совершенным счастьем сродни тому, какое случается в детстве. Он больше не был один – это раз. Два – в саду на заросших холмиках грядок начала поспевать клубника! Йозеф никогда ещё не задерживался на даче так глубоко в лето. Звонкие голоса детей и радио на соседних дачах бывали настолько мучительны для его слуха, что он сбегал. Но в этом году каникулярный шум не раздражал его.
В день летнего солнцестояния, почуяв волшебную силу даты, Йозеф впервые вышел за калитку и с любопытством прислушался, как на другом конце улицы правление садового товарищества обсуждает вопрос укладки асфальта. Грозовой шум сходки восхитил его своей раскатистой, подобной горному эху фактурой.
Ближе к ночи Йозеф по обычаю закрыл окна и сел за пианино. К середине первой прелюдии паломники собрались, но что-то было не так между ними. Йозеф вгляделся и увидел, что Отка плачет.
Иногда она подносила руку с утюгом к лицу и тыльной стороной ладони утирала слёзы. Сквозь жёсткий и ветреный, с льдистой крошкой дождь её бессильного отчаяния Йозеф различил жалобу: подожгли загончик в лесу!
Погибла собака. «Ну да – она ведь молится за животных…» – думал Йозеф, рассеянно перешагивая из прелюдии в фугу, – и вдруг ощутил холодок пустоты. Он поспешно обвёл мыслью собравшихся: были Валера и Марианна и ещё десяток видимых не столь четко, но всё же знакомых Йозефу лиц. Но Отки он больше не различал – она выпала из пространства музыки.
Йозеф подумал, что она отлучилась на время – повесить в шкаф выглаженную рубашку, и решил дождаться её возвращения. Это был самый долгий клавирабенд из всех, что когда-либо ему доводилось отыгрывать. Под утро он закрыл пианино и вышел в зелёный сумрак июня. Ещё не успело стемнеть, а уже светало.
Тревожная мысль пришла ему в голову: раз он видел в жизни Марианну и Валеру, значит, и Отка есть на земле. Может быть, нужно выйти из цветущего, огороженного забором склепа на волю и с ветром перенестись в Москву? Людям свойственно помогать друг другу. Вероятно, это правило относится и к нему.
Мысль о поисках Отки была столь новой и беспокойной, что Йозеф даже не попытался уснуть. Он встретил солнце, подёргал траву на заросших грядках с клубникой. Постоял у смородинных кустов, глядя, как дочка соседа играет в саду.
После полудня почувствовал голод и вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего дня – только глотал воду прямо из кувшина. На кухне нашлась прошлогодняя гречка. Йозеф поболтал её в миске с водой и горстями переложил в термос. На ладони налипли зёрна. Он разглядывал их с пристальным интересом, пока не вспомнил, что кашу надо залить кипятком.
Когда чайник вскипел и крупа была заварена, Йозеф вышел в сад и сел в тенёк – ждать, пока приготовится гречка. Это был лишь предлог – на самом деле он дожидался вечера. Может быть, с наступлением времени музыки Отка вернётся?
За этим занятием, а точнее сказать, бездельем, и застал его Радомский. Он звонил вчера, но Йозеф, поглощённый исчезновением Отки, забыл об их разговоре и теперь был удивлён. А впрочем, обрадовался! Ему хотелось видеть живого человека.
Маленький круглый Павел Адамович, заранее вытянув ладонь, бежал по дорожке навстречу хозяину. В заросшем саду цвёл шиповник и огромный обсыпной жасмин, а Йозеф, встречавший настройщика у крыльца, так и остался после зимы – сломанной тёмной веткой. Но это лишь издали. Приглядевшись, Радомский увидел, что клиент в порядке – щурится на жгучее солнце и подзагоревшее лицо проявлено в мир более, чем когда-либо.
– Опять зверей приваживаешь! – воскликнул Павел Адамович, споткнувшись о блюдечко с молоком, притулившееся у ступенек. – Кто у тебя тут? – и обмахнул обрызганную брючину.
Йозеф слегка дёрнул плечами.
– Не знаю. Иногда слышу ночью… Думаю, ёжик. Потом ещё утром шелестнёт. Кошка… Тут много всех, – и вдруг, широко распахнув глаза воскликнул: – Паша, заяц ещё приходил! Вот тут стоял, где ты. Разговаривал..
– С тобой, что ли? – фыркнул Радомский.
Йозеф поднял блюдце и переставил поближе к фундаменту – чтобы гость больше не спотыкался.
Они с Радомским не были друзьями. У Йозефа и вообще не водилось друзей из числа «живых» – он более доверял ушедшим и призракам. Он решил, что не скажет Павлу Адамовичу о счастливом рецидиве болезни, случившемся с ним этой весной. А как бы тот удивился, узнав, что безумному Йозефу является теперь его зять!
Павлу Адамовичу тоже было что скрыть от Йозефа. Он ехал к своему давнему клиенту по делу, о котором не доложил напрямик, а решил выяснять околицей. Пару дней назад в откровенном разговоре со Светкой Радомский укрепился в подозрении: его дорогой зять регулярно общается с Йозефом. Учитывая человеконенавистничество и психопатию последнего, это казалось невероятным. Тем не менее влияние больного музыканта на добродушного Валерочку было столь очевидным, что бездействовать дальше Павел Адамович счёл непростительным.
Йозеф не умел шутить, хитрить и врать. Раскрутить его на правду было куда проще, чем настроить его пианино. Для пущей доверительности Радомский привёз с собой душистый хлеб и тонкое вино. Они ещё не успели допить по бокалу, а Павел Адамович уже спрашивал напрямик: не возобновились ли приходы тайных гостей? Йозеф отвернулся к жасмину, желая проявить сдержанность, но не выдержал и улыбнулся. Скоро выяснилось и насчёт виртуальных визитов Валеры.
– Тоже с утюгом, между прочим! – радостно уточнил Йозеф. – Они все всё время что-то гладят, просто какая-то мания! Как будто нельзя просто сесть и послушать.
– Йозеф… – сокрушённо проговорил Радомский и покачал головой. – Йозеф, но ведь ты сохраняешь критическое отношение, не правда ли? Ведь ты понимаешь, что это – фантазия? Игра воображения?
Сперва аккуратно, намёками, затем настойчивей Павел Адамович принялся убеждать Йозефа лечь в клинику «отдохнуть». Ну ладно, не хочет в клинику – пусть отправляется к себе в Крым. Солнце и море укрепят нервы.
Монолог Радомского затянулся. В промежутке поставили чайник. На серебряном, тронутом патиной бабушкином подносе появились чашки с лёгким слоем пыли на ободке, сахарница и молочник. Молока, правда, не нашлось. Йозеф ткнул в кувшинчик ветку жасмина.
Радомский, довольный тем, что ему не противоречат, излагал Йозефу свою теорию двух полюсов. Она заключалась в том, что семейных людей, то есть обывателей, и жрецов искусства разделяет бездна. Человек обычный, скажем, Валера, через эту бездну не перемахнёт – упадёт и сгорит. Вот всё, чего Йозеф добьётся своим безответственным миссионерством.
Йозеф слушал Павла Адамовича не возражая. «В конце концов, это всё от того, что ты один. Творчество, галлюцинации, седьмая партита – всё это, как ни крути, вопрос одиночества…» – задушевно вещал Радомский и, кажется, собрался уже углубиться в психологию человеческих отношений, но тут Йозеф сделал резкий вдох и на выдохе швырнул в него сахарницей.
Заперев за взвизгивающим Радомским калитку, Йозеф вошёл в дом, закрыл окна, пианино задвинул креслами и остаток дня пролежал на диване, скрючившись, чувствуя в себе сердце предка, погибшего под Веймаром в лагере. Постепенно видение преобразилось – он стал собакой из Откиного приюта, закольцованной в языках пламени. Любящие доброжелатели, оставшиеся за стеной огня, были бессмысленны, как ливень на другом полушарии.
Павел Адамович вернулся домой с шишкой надо лбом, липкой от растаявшего сахара.
– Сбрендивший идиот! Мистик хренов. Возомнил о себе! – высказался он, пока Светка мазала больное место троксевазином. – Поздравляю тебя, Валера! Этот чукча включил тебя в свои галлюцинации! Ты у него теперь наряду с прочими являешься слушать Баха! Что смотришь – польщён? В Лейпциг вы, оказывается, прогуливаетесь! И сотри ты к чёрту музыку его! До добра не доведёт! Я ему объясняю – болен ты, брат! А он – сахарницей!
Вечером следующего дня Валера приехал в садовое товарищество «Нарцисс» и, остановившись перед запертой калиткой Йозефа, позвал хозяина. Помолчал, позвал ещё и, не дождавшись ответа, перелез через штакетник.
В саду – на столе под дубом – стояла неубранная посуда. Два плетёных кресла валялись на боку, сбитые порывами ветра.
Хрустя по сахарному песку, Валера приблизился к крыльцу. Помедлил немного, взошёл по зыбким ступеням и постучал.
– Йозеф Германович, можно зайти? Это Валера!
Ни ответа, ни шороха. Валера тихонько толкнул дверь – открыто. Вдохнул поглубже для храбрости – и самовольно вломился в дом.
В чистейшей комнате, в углу чёрного кожаного дивана, хрупкий и невесомый Йозеф сидел по-турецки и сжимал в ладонях ключ, каким настройщики подтягивают колки.
– Слава богу! Йозеф Германович! А я уж не знал… – воскликнул Валера и в следующий миг понял, что обрадовался рано.
Йозеф, застыв в своём имени, как в колючем гнезде, немо взглянул на вошедшего.
– Я знаете почему приехал? – волнуясь, заговорил Валера, и его просторное русское лицо с кудрями надо лбом порозовело. Он сел перед диваном на корточки и в отчаянии поглядел на Йозефа. – Павел Адамович там вам наплёл… Вы плюньте вообще на этот бред! Они не знают, они у вас не были, а я был! Пошлите вы его, слышите!
И вдруг осекся, поняв, что объясняться не перед кем. Йозефа не было. Он вроде бы присутствовал в комнате, но лишь физически – а дух развеялся. Покинутая плоть морщила брови, щурила глаза, сжимала пальцы, силясь восстановить единство – но душа была вольна и не желала возвращаться в застенок.
– Почему вы ему поверили, а себе нет? Ведь всё так и есть, как вы ему рассказали! Я правда вас слушаю! – грянул Валера и выпрямился во весь рост.
Йозеф вздрогнул, как будто дух, наконец воссоединившись с плотью, ударил его током.
– Я вас слушаю! – отчаянно повторил Валера. – Слушаю вашего Баха! – И с пьяной откровенностью, какой не случалось с ним уж лет двадцать, со школы, рассказал Йозефу, как в свободный час надевает наушники и отправляется в путь. Пробирается по камням, раздвигает еловые ветви и придерживает их, натурально как в лесу – чтобы не хлестнуть идущих следом. А недавно что-то переменилось. Больше нет ни леса, ни каменных сводов – только светлое, быстрое, как ветер, пространство, в нём любая мысль моментально долетает по адресу… – Валера оборвал, видя, что слова не производят впечатления на Йозефа.
– Хотите докажу? – отчаявшись, крикнул он. – Тут у вас ещё девушка с сестрёнкой! Затем изящная такая, я её про себя почему-то назвал «француженка». И ещё длинный дядька в футболке. И дама с короткой стрижкой, говорит, по-моему, по-португальски. Ну? Они?
Йозеф беспомощно поглядел на Валеру. Чары безумия, наложенные на него сердобольным Радомским, треснули и посыпались, обжигая битым стеклом.
– Та, которая по-португальски, не помню, кто она… – проговорил он, с трудом подбирая слова. – А «француженка» – это Марианна, только давно. Когда мы познакомились в оркестре, она ещё училась. И Отка! – продолжал он, оживая. – Да, и вы были тоже. Только уже седой… Да, седой, постаревший, с барышней… Похожа на вас. Дочка?
– Может, Наташка? – улыбнулся Валера и со спазмом в груди почувствовал, что Радомский прав: конечно же, Йозеф болен. Ну а кто здоров? Может быть, он, Валера, пристрастившийся за глажкой белья прогуливаться в небесный Лейпциг?
– Послушайте, а вам не приходила в голову мысль вывернуть всё это с изнанки на лицо? – воскликнул он и, самовольно распахнув окно, присел рядом с Йозефом на сверкающий солнцем диванчик, как на камень у моря. – Надо совместить вас и ваших слушателей в одном пространстве-времени! Пусть мы соберёмся в реальности – все, кто приходит: Марианна, Отка и другие! Чем плохо? Йозеф Германович, вы слышите, о чём я? Давайте вывернем эту ткань на лицо!
Йозеф слушал, отвернувшись. Сухая и воспалённая, трескучая, как костёр, оболочка души отторгала прикосновения посторонних. Если и можно притронуться – только под смягчающим слоем музыки. Но музыки не было. Валера толкал свою речь «посуху» и боялся взять паузу – что-то будет ему за эту безудержную фамильярность!
– Прервите свой бойкот! – продолжал он, не находя мужества замолчать. – Выйдите к людям, сыграйте для них, как раньше! Мы с Павлом Адамовичем окажем всяческое содействие – я объясню, растолкую ему, вот поверьте! А у него всё-таки бесчисленное количества нитей, связей – он напомнит о вас кому нужно! Давайте хоть разок повидаемся на земле! Хоть посмотрите, какая она наяву, ваша Отка с утюгом! А знаете, я ведь тоже глажу! Очень удобно так слушать – вроде и занят, никто не придирается…
– Думаете, она и вживую с утюгом придёт? – проговорил Йозеф и, легко поднявшись, отодвинул от забаррикадированного пианино кресла.
На маленьком стадионе возле дома праздновали открытие детского аттракциона – многоярусного батута. Светка повела детей за халявными шариками и чупа-чупсами, а Валера остался – обдумать план спасения Йозефа. Он включил на кухне свой вечно виснущий ноутбук и, может быть, впервые в жизни чётко наметив цель, отправился на поиски.
«Я дерзкий! – гипнотизировал он сам себя, шныряя по чужим записям. – Я тоже дерзкий, и мне не стыдно!»
Реплик о Йозефе – возмущённых, недоуменных, нейтрально светских, благодарных, отчаянно любящих – словом, самых разнообразных, поймалось в Сети порядочно. Не только они с неведомой Откой слушали его.
Валерина «рыбалка» была в самом разгаре, когда на кухню явился Павел Адамович.
– Валерочка, не помешаю? Я быстро – чайник вскипячу и пойду, – проговорил он кротко и принялся стряпать перекус. Зажарил яичницу, подсушил в тостере хлеб. Затем, накрыв всё это тарелкой, начал тягомотно перемывать посуду. Ему хотелось разведать, чем увлечён его зять. Наконец любопытство сделалось нестерпимым.
– Валера, а ты что ищешь? – спросил он, приподнимая очки и деловито взглядывая на экран. – Всё про Йозефа? А что именно? Может, я помогу?
– Помогите! – оторвавшись от экрана и переведя оживлённый взгляд на тестя, сказал Валера. – Я хочу, чтобы он вернулся в нормальную жизнь! Ему надо увидеть своих слушателей. Надо понять, что у всего этого есть смысл, не только мистический, но и вполне земной.
Павел Адамович вздохнул. Он не был бессовестным человеком – когда шишка поджила, он простил Йозефу сахарницу, больше того, ощутил, пожалуй, и некоторое сострадание к безумцу.
– И где ж ты этих фантомов собираешься раскопать? – спросил он, присаживаясь к столу.
– Ну не фантомов, во-первых. А во-вторых, это не трудно! – бодро сказал Валера. – Люди ведь пишут! Знаете, сколько уже нашел – полно! Если любишь – обязательно выскажешься. Я сам о нём треплюсь на всех углах!
– И что, слушают? – спросил Радомский и подпер ладошкой щеку.
– Нет, конечно! Но я свяжусь с теми, кто его любит. Скажу им, что у них есть возможность услышать его вживую. Есть люди, для которых Бах Йозефа – это родина души. Родина – понимаете? Это, соответственно, первое. А второе – организационные вопросы. Он не последний ведь был человек. Надо вернуть его на рельсы – заставить исполнять предназначение, и, главное, заставить понять, что это нужно людям. Вы осознаёте, сколько он может дать другим? Это же бездна звёзд полна! – воскликнул Валера. – Вот как-то так. Павел Адамович, вы поможете?
– Нет, не буду помогать, Валерочка, – грустно сказал Радомский и, поставив перед собой тарелку с яичницей, объяснил: – Я иногда думаю: с одной стороны, жалко, большой мастер. А с другой – он вызывает к жизни энергии, которым, может быть, и не место среди людей. Извини за мистический слог. Может быть, лучше, чтобы все эти духи дремали там, где им и полагается? Ведь есть же классическая интерпретация. Она хороша – но при этом трезва, логична и, главное, безопасна для психики. Так что нет, помогать не стану, – заключил он с грустью. – И тебе не советую. Ничему тут уже не поможешь. Помогай вон лучше Светке – всё больше толку.
– Ага, и крышу у мамы перестилать не надо. Чтоб этот шифер весь на голову ей осыпался! – сказал Валера и, подхватив ноутбук, ушёл в спальню.
Со стадиона, прорываясь сквозь закупоренные окна, несся грохот детской попсы. Малолетние исполнители из какой-то там студии с придыханиями выламывали в микрофон свои нежные голоса. «Господи! Что они творят! – с ужасом думал Валера. – И Наташка там! Светка Наташку с Пашкой потащила в ад за чупа-чупсами!»
Мамин шифер стал вехой в Валериной жизни. Воссияла зелёная металлочерепица. Больше в комнату не протекал дождь и не капал в таз. Валера чувствовал, что отныне он не просто бездарный настройщик, а человек, способный на поступок. Новая задача была потруднее ремонта, но и с ней Валера справился. То, чего по трусости и застенчивости никогда не сделал бы для себя, он легко совершил для Йозефа.
Итак: введя в поисковик его имя и добравшись последовательно до самых глухих страниц, он открыл, что влияние Йозефа на его сердце не уникально. Подобных ему «Валер» было полно! Особенно прекрасным показалось ему полугодичной давности признание некой Анастасии, сотрудницы художественной студии на Ордынке. Отвечая на вопрос в «анкете» преподавателей: «А что ещё помимо живописи вас вдохновляет?» – она рассказывала о свалившемся на неё чуде музыки Баха, сыгранной проникновенным мастером, к сожалению, оставившим концертную деятельность. «Я слушаю его каждый день, просто чтобы не сбиться с жизни», – простодушно заключала неведомая Настя.
Валера взял себе на заметку адрес той студии.
К некоторым записям, пересилив сопротивление робости, Валера оставил комментарии, сообщавшие, что, возможно, вскоре музыканта снова можно будет услышать «вживую».
На третий день после того, как Валерины реплики разлетелись по интернету, ему написала, а, узнав номер, тут же перезвонила некая Марианна – должно быть, та самая «меценатка», о которой упоминал Радомский. По её голосу и интонации, тревожной и чуткой, Валера сразу признал в ней сестру по «Ордену Йозефа». Она назначила ему встречу за чашкой кофе в элегантном ресторанчике, каких Валера не посещал никогда.
Робея, он вошёл – изящная «француженка» вечно среднего возраста помахала ему рукой в перстнях. Поняв идею Валеры, она в считанные минуты разработала план кампании. Сама Марианна предпочитала действовать закулисно – не показываясь Йозефу на глаза.
– Тайно жертвуете на храм? – спросил Валера.
Она утвердительно махнула ресницами.
О проекте
О подписке