II

Повышенная тревожность – это «индивидуальная психологическая особенность, заключающаяся в повышенной склонности испытывать беспокойство в самых различных жизненных ситуациях, в том числе и в таких, которые к этому не предрасполагают». Так написано в психологическом словаре, который Анечка любила полистать, когда совершенно нечего было почитать. Повышенная тревожность была ей хорошо знакома. А скорее, была образом её жизни.

Анечка всегда чего-то боялась, с самого детства. Если верить тому же словарю, «тревожность не связана с какой-либо определённой ситуацией и проявляется почти всегда. Это состояние сопутствует человеку в любом виде деятельности». Чистая правда. Анечка хорошо помнила, как совсем маленькой не могла вечерами уснуть: боялась наводнения. А всё потому, что наслушалась рассказов соседки о событиях её молодости. Анечка представляла себе бурный поток воды, несущийся по улицам, вода поднималась всё выше, начинала литься в окна… Потом, насмотревшись на горящий в соседнем дворе сарай, она стала бояться пожара, и это продолжалось недели две. А потом, под впечатлением от фильма «Горячий снег», начала бояться войны. А вдруг завтра начнется война, – засыпая, боялась шестилетняя Анечка.

Список страхов можно было продолжать и продолжать. Анечка всерьез боялась авиакатастрофы, столкновения поездов на переезде неподалеку от дома, землетрясения, схода лавины и даже извержения вулкана, хотя никаких гор, а тем более вулканов, там, где жила Анечка, не было. Но страх складывался примерно так: а вдруг я поднимусь на вулкан, окажусь в кратере, а в этот момент и начнется извержение! Во взрослой жизни были свои страхи, менее экзотические. Например, утечка газа в квартире. Или взрыв газового баллона на даче. Или короткое замыкание в электропроводке ночью, когда все спят. Или вдруг ночью потечёт кран и затопит соседей снизу. Это было не менее страшно, чем пожар и наводнение, вместе взятые, ведь весь подъезд знал, сколь страшна в гневе соседка снизу Нина Гафуровна. Не зря соседи между собой прозвали её Фурией. Но особенно боялась Анечка за своих близких. Страшно, когда болели дети. Страшно, когда сотовый кого-то из своих вне зоны доступа. Когда дети плавали в озере, Анечке было страшно до того самого момента, пока они не выходили на берег, несмотря на то, что плаванием они занимались с малолетства. Когда вся семья ночевала на даче, а она по каким-то причинам оставалась дома, в голову лезли самые разные страхи: а вдруг у печки забудут открыть заслонку и все угорят? А вдруг забудут закрыть колодец, и кто-то споткнется и упадет туда? Или от порыва ветра оборвутся высоковольтные провода, висящие над домиком. И много разных других глупостей. От подруги-психолога Анечка, конечно, знала, что повышенная тревожность – это диагноз, который требует лечения, но предпочитала верить своему словарю по психологии, где ясно написано: «Тревога и беспокойство представляют собой неотъемлемые компоненты нормальной жизни». К тому же, наблюдая за своими знакомыми, она очень рано поняла, что она такая не одна, и случай её далеко не самый тяжёлый. Например, однажды вернувшись с обеденного перерыва, она застала свою коллегу Марину Эдуардовну, женщину очень умную и организованную, в истерике и слезах.

– Что случилось? – Анечка готова была услышать что-то ужасное.

– Проводила мужа, обеих дочек с зятьями. И внуки с ними. На озёра поехали, на рыбалку. На нашей газели. Все в одной машине! Все, кого я люблю, все, кто у меня есть, – захлёбывалась Марина, – в одной машине, а ехать 200 км! А на дороге всякое бывает! Сколько вокруг аварий! Вдруг что! Я не переживу!

– Но ничего же не случилось?

– А вдруг! – и Марина Эдуардовна зарыдала пуще прежнего.

Анечка боялась всего по очереди. Но большинство её знакомых всё же боялись чего-то одного, зато всю жизнь. «Когда же человек боится чего-то конкретного, мы говорим о проявлении страха. Например, страх темноты, страх высоты, страх замкнутого пространства». Чего стоят фобии взрослых, успешных людей! Марку скоро пятьдесят. Начальник мужа.

Как-то всей компанией они поехали на лифте на смотровую площадку, открытую на крыше высотки. Все веселились, осматривали город. С высоты птичьего полета, а точнее с высоты 52-го этажа, он был похож на картонный макет будущей застройки. И вдруг заметили, что Марк сидит на полу бледный и весь в поту. Вцепился в скамейку и смотрит безумными глазами. Оторвали от скамейки, свезли его вниз. Зачем поднимался? Говорит, не хотел от компании отрываться, а последний приступ страха давно был, и под хорошее настроение он решил, что больше страх не вернется.

А вот Лида боится Марка. Лиде тоже под пятьдесят. Всю свою жизнь она работает с Марком. Марк – начальник, Лида – главный специалист в коллективе. Лида рулит. Лида принимает решения, без Лиды – никуда. Марк отлично всё понимает, но орёт на Лиду по любому поводу. То, что прощается всем, никогда не прощается Лиде, любая мелочь.

Истерики Марк устраивает почти каждый день. И Лида могла бы давно уже привыкнуть, ведь дальше криков не заходило никогда – ни премии Марк Лиду не лишал, ни докладных вышестоящему начальству не писал. Но, по признанию Лиды, как только Марк входил в комнату, у неё «падало» сердце, голова уходила в плечи, и напряжение спадало только после ухода Марка. Так продолжается уже 20 лет.

Ну, а обычными фобиями – боязнью летать на самолете или выступать с докладом перед полным залом – в наше время никого не удивишь. Как-то дети принесли домой научно-популярную книжку, где приводился целый список фобий со смешными названиями. Некоторые вполне можно было по этим названиям угадать, например, некрофобию, то есть боязнь трупов, или арахнофобию – боязнь пауков. Но большинство других были довольно забавны. Сначала дети с пристрастием изучали этот список дома, а потом унесли книжку в школу.

Несколько дней, когда список зачитывался на переменах, вся школа покатывалась со смеху. Что бы вы думали такое скотофобия? Нет! Это боязнь темноты. А педиофобия? Опять не угадали. Это боязнь кукол. Охлофобия – страх перед охламонами, кинофобия, это понятно, боязнь кинотеатров, наперебой предполагали ученики. Правильный ответ не разочаровывал, тоже смешно. И вся школа тогда выучила наизусть слово параскавидекатриафобия – боязнь пятницы, тринадцатого.

Так что лечиться Анечка пока не собиралась. Хотя завидовала спокойным и невозмутимым людям: Вот бы ей такие железные нервы, как у ее подруги Вали. Недавно Валин муж Антон вышел из дома вечером, без телефона, без ключей, без куртки. Поссорились, вышел воздухом подышать во дворе. В нетрезвом, конечно, состоянии. Через десять минут, как обещал, не вернулся. Через час тоже. На улице уже ночь – его нет. Валя всех друзей обзвонила, двор на всякий случай обошла и всё. Сидит, ждет. Волнуется, понятно, но в милицию, по больницам или моргам звонить не спешит. Анечка бы, не дай бог что, весь город бы перевернула или с инфарктом бы слегла. Муж, конечно, вернулся к утру, объяснил, что зашёл в соседний подъезд по ошибке, присел на ступеньки, да и заснул.

С Вали как раз всё и началось.

III

Вечер был душный. Анечка заскочила в маршрутку с одной мыслью, только бы сесть. Но куда там! Народу полно, и она вцепилась в спинку сиденья, к которому ее прижали. От мужчины справа так пахнуло перегаром, что она чуть не выскочила обратно. Но победило желание быстрей попасть домой после рабочего дня.

– А он что? И что говорит? А она? Вот и я ему говорю! – какая-то девушка на заднем сидении вела неспешную беседу, нисколько не смущаясь, что человек двадцать вокруг вынуждены всё это слушать.

На каждой остановке людей набивалось всё больше. Анечку раздражали и нетрезвый тип справа, и визгливая девица с телефоном, и духота. Держаться за толстую спинку кресла было ужасно неудобно. Водитель каждую минуту злобно выкрикивал:

– Сдавайт три человек! Ещё два человек сдавайт за проезд!

Мужик с перегаром вытащил из кармана банку с пивом. Он ловко открыл её одной рукой (второй он, благодаря высокому росту, держался за ручку люка на крыше), и отхлебнул. Банка в его руке теперь опасно качалась прямо у лица Анечки. Одно резкое движение маршрутки, и без синяков не обойдётся.

– Ну ладно, встретимся вечером, – девица, кажется, заканчивала разговор, и Анечка воспряла духом: слава богу, поедем в тишине.

Но не тут-то было, та тут же набрала новый номер.

– Привет! Как дела? Да, мой тоже заболел, пластом дома лежит, – беседа продолжалась, как ни в чём не бывало. – Да, курицу сварю, бульончик. Да ты что! Тоже болеют? Надо же, всей семьёй! Ага, ага. Вот-вот.

Это никогда не закончится, отчаялась Анечка. В этот момент водитель резко затормозил. Мужчина с пивом не удержался и повалился на неё, окропляя остатками баночного пойла всех соседей без разбора.

– Не дрова везёшь! – закричали было на водителя обитатели маршрутки, но быстро переключились на любителя пива.

– Ой! Да вы меня с ног до головы облили!

– Немедленно выходите отсюда с пивом!

– Вы, молодой человек, если пьёте, так зачем в маршрутку лезете!

Женщины наперебой завизжали, призывая водителя высадить пьяного из салона. Мужчины, оценив габариты и брутальный вид нарушителя спокойствия, сделали вид, что ничего такого не произошло. Анечка с трудом освободилась от объятий нетрезвого соседа, который, поставив её на ноги, теперь громко извинялся, ведь всего одну баночку после работы, всего одну, разве он не имеет права?! Но женщины продолжали взывать к его совести.

– Вот раскудахтались, курицы! – с досадой отмахнулся от них тот.

На лицах сидевших представителей сильного пола немедленно появились радостные ухмылки.

– Вы посмотрите, он ещё нас и оскорбляет! – не унимались дамы.

От разлитого пива шёл удушающий кислый запах. «Ненавижу людей! Откуда же их столько берётся!» – психанула Анечка и вытолкалась из маршрутки на одну остановку раньше. От глотка свежего воздуха ей стало легче, однако на улице её тоже окружала плотная толпа. В час пик люди быстрым шагом спешили по проспекту в сторону площади с остановками всех видов транспорта. Анечке нужно было в противоположную сторону, так что пришлось буквально пробираться сквозь людской поток, пока она не свернула в переулок. Отсюда до дома минут десять. Размышления о том, что же приготовить на ужин, прервал звонок от мамы.

– Ты где? Заходи к нам после работы, мы пирог испекли, забери детям на ужин, – предложила мама, – у тебя всегда в холодильнике пусто, я знаю. И малины мы из сада привезли.

Родители жили неподалёку. Анечка свернула в сторону их дома. Как чувствовала, что нужно выйти на остановку раньше! Мама имела привычку разговаривать сама с собой. Точнее вслух комментировать все свои действия. Это выходило так забавно, что никого не раздражало. Даже когда Мария Петровна была начальником отдела, подчинённые любили её, как мать родную и по-доброму посмеивались над вечным бормотанием себе под нос:

– График надо составить… Где же линейка-то? Вот она, вот она. Ручка не пишет! Пойду-ка чаю выпью, – и так мысли вслух целый день. Все привыкли.

Пока Анечка мыла руки и пила чай, Мария Петровна перебирала малину.

– Растишь, растишь урожай, а его то заморозок испортит, то птицы склюют, то лягушки, будь они неладны! Этим летом бабочки белые одолели! Червяков в малине сколько! Жрут малину, сволочи! – Мария Петровна накручивала себя всё больше и больше. Закончив с ягодами, она тоже налила себе чаю и пошла в комнату, где Анечкин отец Иван Семёнович с аппетитом ел ягоды, посыпанные сахаром, из большой тарелки. Супруга села напротив него и, продолжая свою мысль, глядя Ивану Семёновичу прямо в глаза, с жаром произнесла: – Растишь, растишь всё лето малину, а потом гады всякие её жрут!

Ложка с малиной в руке Ивана Семёновича замерла в воздухе.

– Кто жрёт?! – опешив, спросил он, откладывая ложку в сторону.

Немая сцена. Заметив, что Анечка за спиной Марии Петровны просто давится от смеха, он быстро понял, что к чему, но виду не подал.

– Гады всякие жрут!? Это я, значит, гад, твою малину жру?! – театрально возопил Иван Семёнович и «во гневе» отодвинул тарелку в сторону. Не будь он товароведом, быть бы ему народным артистом!

Мария Петровна, наконец, поняла, где и что сказала. Она стушевалась, засуетилась, принялась оправдываться:

– Да нет! Да я не то имела в виду! Это червяки! – но, конечно, быстро оценила комичность ситуации. Увидев, что Иван Семёнович смеётся, не выдержав, тоже расхохоталась.

Общее веселье прервал телефонный звонок. Звонила Токманцева. Было слышно, как Мария Петровна со смехом в лицах пересказывает ей только что произошедший казус.

Токманцевы – закадычные друзья Ивана Семёновича и Марии Петровны. Без них не обходился ни один семейный праздник. Они по очереди ходили друг к другу в гости, сообща ездили за грибами. У Токманцевых была большая семья – сын, дочь и четверо внуков. Жили Токманцевы-старшие по соседству с Анечкой, а их дети со своими семьями отдельно, поэтому с их детьми и внуками Анечка никогда не встречалась, как-то не довелось.

– Токманцевы за малиной не придут, – объявила Мария Петровна, вернувшись в комнату, – у них дочь разболелась и сейчас к ним внуков привезёт, чтобы их не заражать и самой спокойно поболеть.

– Кстати, Нинка звонила, у неё тоже дочь с зятем сильно простудились, и дети разболелись, все, кроме Славика, – вспомнил Иван Семёнович, – она тоже на время Славика к себе забрала.

Нинка на самом деле была профессором экономики с мировым именем. Но то, что она была однокурсницей Анечкиных родителей, давало им полное право вот уже лет пятьдесят называть ее Нинкой. Нина Станиславовна водила Славика в художественную школу рядом с домом, где жила Анечка. Иногда, когда занятия отменяли, заходила с внучком на чай. А вот другие её внуки рисованием не увлекались, и Анечка никогда их не видела.

Мария Петровна что-то бормотала, убирая посуду и пересыпая малину. Наконец, детально обсудив ситуацию сама с собой, она нашла выход:

– Анечка, так может, ты Токманцевым банку с ягодами отнесёшь? Пусть детки поедят!

Когда она подошла к дому Токманцевых, как раз подъехала машина, из которой высыпало четверо мальчишек. Токманцевы, – сразу видно по светлым макушкам и ясно-голубым глазам. Из машины вышла Соня, дочь Токманцевых, мать двоих мальчишек и родная тётя ещё двоих. Выглядела она плохо. Нос красный, глаза запали, кашляет. Соня сразу узнала Анечку, видимо, по банке с малиной, поздоровалась и представила весь свой выводок:

– Саня, Ваня, Миша, Тиша.

Анечка по очереди пожала четыре крепкие мужские ладошки и отдала банку с ягодами Соне. Руки у той были очень горячие. С Сониным мужем Анечка была давно знакома, но это была тайна, поэтому встреча с Соней её немного смутила, она невольно почувствовала тяжесть камня за пазухой. Камень, правда, был чужой, но всё равно перед Соней было как-то неудобно. Мальчишки с топотом, пихая друг друга, скрылись в подъезде. Соня, попрощалась и повернула к машине. Оступившись, она наверняка упала бы, если бы Анечка вовремя не подхватила её за локоть. Ещё раз поблагодарив, Соня уехала.

Ну, наконец, домой! Обойти детский сад, перейти дорогу – и всё.

Тут Анечка вспомнила, что давно не звонила Вале. И та что-то не проявлялась несколько дней. Анечка на ходу набрала номер. Валя ответила сразу, но голос был совсем не Валин. То есть Валин, но не веселый и приветливый, как обычно, а безжизненный какой-то.

– Ты где? У тебя все хорошо?

– Анечка… У меня всё плохо, – Валя всхлипнула. Похоже, произошло что-то серьёзное.

– Что, что!? Что случилось? Валя!

– Мама и папа. Они… Они умерли. Их только что увезли.

– Увезли? Но как? Что могло случиться? – Анечка остановилась. По спине пробежал холодок. Валины родители жили в маленьком городе, в четырёх часах езды, они были ещё молоды и очень активны. Папа Валин ещё работал, в саду сил не жалели, на море каждый год ездили. Что же произошло? И почему сразу оба?

– Со вчерашнего дня мы до них дозвониться не могли, а сегодня с утра поехали к ним. Заходим в квартиру, а там… В кровати лежат, рядом лекарства, видимо сильная простуда была, – Вале надо было выговориться, – ни врач, ни милиция не ехали очень долго. А мы сидели и ждали. Рядом с ними. Несколько часов. Только что их забрали, говорят, очень много таких случаев смертельных сегодня. Для маленького городка просто катастрофа, такого не было никогда. Я подруге маминой позвонила, чтобы сообщить, а она тоже болеет. И тётя Саша тоже, и соседка. Надо похоронами заниматься, но в похоронном бюро телефон молчит. Антон сейчас сам туда пошел, но уже вечер, скорее всего там всё закрыто.

Анечка ещё поговорила с Валей, но как тут утешишь? Хорошо, что с ней там её муж Антон. Да и друзья там у Вали есть, всё-таки родной город. Анечка позвонила одной из Валиных подруг, та обещала за Валей присмотреть, но у неё самой свекровь при смерти и племянница серьезно больна.

Дома её ждала записка от детей: «Придём полдевятого». А это через час, так что было время приготовить суп. Завтра снова на работу, и Анечка мечтала, накормив семью, вволю постоять под душем и сесть в любимое кресло перед телевизором. Но этот вечер никак не хотел заканчиваться. Произошло то, чего она уж никак не ожидала. Позвонил Губкин. За полтора года периодического общения отношения их стали почти фамильярными. Анечка не понимала, зачем она сдаёт все новые и новые анализы, проходит всевозможные обследования, но Губкин и уговорами, и обаянием убеждал её продолжать. Чего искал, объяснить он пытался, но не мог.

– Привет! Кто-то из твоих друзей заболел? – вопрос, как обычно, поставил в тупик. – Все здоровы? Родители как?

– Ну, у знакомых моих родителей вся семья болеет.

– Когда ты с ними виделась последний раз?

– Никогда, ну может, в детстве когда-то. А ещё у моей подруги родители умерли сегодня от простуды какой-то. Такой ужас!

– А с ними ты знакома была?

– Нет.

– А ещё?

– Сегодня девушку встретила, очень больную. Я с ней разговаривала. Это заразно? – начала паниковать Анечка. Умел Губкин напугать.

– А раньше ты с ней когда виделась?

– Никогда, пожалуй, только по телефону, – подумав, ответила напуганная Анечка.

– Повезло девушке, – задумчиво пробормотал доктор. – Мне нужно с тобой встретиться, срочно, приеду через час. Ты дома?

– Да, адрес… – но Губкин уже повесил трубку.

Жара к вечеру спала, и за окном стоял тихий августовский вечер, какие бывают только на излёте лета. Ни ветерка. Казалось, что так спокойно, так тепло будет всегда. По-другому просто не может быть. Когда потом, уже в другой жизни Анечка вспоминала события этого вечера, последнего вечера, она всегда удивлялась тому, какая цепь случайностей привела её с банкой малины к дому Токманцевых, сколько жизней можно было бы спасти, умей Губкин ясно выражать свои мысли или хотя бы делиться предположениями. Когда суп был почти готов, раздался звонок:

– Спустись, я подъехал.

– Так может, вы подни… – но в трубке уже пищал отбой.

У подъезда стояли четыре машины. Губкин кинулся к Анечке. Он был возбуждён, почти невменяем. Схватив за руки, он потянул её к группе людей, приехавших с ним.

– Сейчас я тебя со всеми познакомлю! Это моя жена, а это внучка, – представил он Анечке невысокую усталую женщину с годовалой девочкой на руках, – поцелуй внученьку!

Это показалось Анечке странным. Она вообще не любила целовать посторонних детей, но отнесла это к экстравагантности Губкина. Она поцеловала уворачивающуюся внучку, пожала руку жене. На этом тоже настоял Губкин.

– А это моя дочь и её муж, кстати, тоже доктор! А это сын Александр, он кардиолог. А это моя сестра и её детки.