Арина
– У тебя какие-то проблемы?
Не отвечаю, смотрю в голубые глаза викинга, он и сегодня одет не по теме: рубашка, пиджак, а ему больше подойдут меховая накидка, кожаные штаны и тяжелый меч в руке.
Есть ли у меня проблемы? Проще сказать, чего у меня нет. Нет дома, семьи, перспектив и будущего, нет веры в людей и справедливость. Нет, единственного близкого человека, которого я оставила, наконец решившись сделать шаг и жить ради себя. Но пока даже этого у меня не получается.
Есть ли у меня проблемы?
Подполковник полиции Никифоров Константин Андреевич говорил, что проблема – это я. Самая настоящая, причиняющая всем и ему неудобства, а еще боль. Но он, как истинный мазохист, который любит эту самую боль, не отпускает меня, держит рядом, постоянно царапая пальцы о шипы. Это его кровь на моих татуировках, образно, конечно, но пару раз я ему пустила кровь по-настоящему.
– А у тебя?
Хозяин города – по версии одной медсестры – прищуривает глаза, вокруг них появляются лучики мелких морщинок, они ему идут, хмурит брови, о чем-то думает. Наверняка решает не судьбу мира, а лично мою. Как же я устала от этих вершителей и правителей.
– Я так тебе неприятен? – Видимо, все эмоции отразились на моем лице.
– Мне бы сейчас сказать что-то вроде «нет, что вы, вы вполне приятный мужчина, секретарша даже ходит без трусов, а это показатель», но я совру.
– Значит, неприятен.
– Как и твой друг. Ведь друг? Паршиво ты их выбираешь. И секретарша паршивая.
– Обоснуй.
Почему ему так интересны моя персона и мое мнение? Наверняка уже накопал информацию обо мне, но даже любопытно, что он конкретно знает.
– Слушайте, Тихон Ильич, вы велели меня привести к вам, чтоб обсудить ваших сотрудников и друзей? Хотя я вообще не понимаю, зачем вам они? Закатывать в асфальт врагов напарники точно не требуются.
Вздрогнула от громкого раскатистого смеха, мужчина засмеялся, запрокинув голову. Я, оказывается, очень смешная сегодня, ну, хорошо, пусть будет так.
– Я очень рада веселью, но, может, я пойду? Или вам есть что мне сказать?
Тихон перестал смеяться, подошел ближе, почему-то под его взглядом стало неуютно, он словно пытается им расковырять ранку на коже, забраться внутрь, узнать, что там у меня, какие кровяные тельца бегут вместе с кровью по венам, неся кислород в мозг, заставляя жить, дышать, чувствовать душу.
А туда даже я сама себя пускаю редко.
Там очень некрасиво. Мерзко.
Там мое прошлое, которое я бы хотела изменить. Но этому не бывать никогда.
– Давно низкий гемоглобин?
– Анализ крови не дает покоя? Так всю жизнь. Что еще нашли?
– Ты вообще бываешь нормальной?
– Что есть норма? Что есть эталон нормы? Мартышка в приемной? Наращенные волосы, ногти, ресницы, накачанные губы и груди – это для вас нормальная женщина? Или что-то другое?
– Я о поведении и общении.
Нормальной я точно не была никогда.
Начинаю уставать от нашего разговора, а еще этот Тихон Ильич очень близко, я чувствую чуть уловимый аромат его парфюма – немного пряности и дым. На пару секунд прикрыла глаза.
Точно, это дым после сражений, дым и туман, в нем стоит высокий мужчина, склонив голову, опустив руки, а с меча на стылую землю, припорошенную снегом, капает кровь врага.
Сильные пальцы сжимают плечи, открыв глаза, вижу его взгляд, и снова становится нехорошо. Я знаю такие взгляды, я видела их уже. В них жалость и желание помочь, спасти.
– Не надо.
– Что не надо?
– Не надо меня жалеть и вот так смотреть.
– Такая независимая и гордая?
– Нет, ненормальная.
Часто дышу, запах дыма заполняет легкие, острыми иголочками покалывает кончики пальцев, в груди становится жарко. Смотрю на губы мужчины, они сухие, плотно сжаты, густая щетина, на скулах играют желваки.
Вспомнила одну скандинавскую легенду о доблестном викинге Гаральде Суровом и прекрасной Елизавете, дочери Ярослава Мудрого, нашла в пятнадцать лет книжку в детдомовской библиотеке. Она завалилась между полок, ее наверняка никто не читал, кроме меня, а я заучила до дыр.
В ней Гаральд из-за Елизаветы, из-за ее золотых кос и нежного лица, отправился в Византию добывать богатство и славу, чтоб иметь честь назвать княжну своей женой. Я тогда так была впечатлена этим мифом, что приняла за отважного воина не того, жестоко ошиблась.
Тихон убирает несколько прядей, что выбились из пучка, задевает кончиками пальцев подбородок. У него прохладные пальцы, а я сжимаю свои в кулаки.
– В твоей крови нет наркотиков, в твоей съемной квартире тоже, но вот в баре, где ты работаешь, вчера был обыск. У тебя нет ни документов, ни телефона, даже отпечатки пальцев ничего не дали. Кто ты, девушка с красивыми рыжими волосами, острым язычком и взглядом, полным ненависти?
Сглатываю ком, что стоит в горле, надо уходить, прощаться с этим мужчиной с запахом дыма, с его глубоким взглядом и сильными руками. Мне не нужны сейчас никакие отношения, мне вообще нужны не они, даже секс и случайная связь мне ни к чему. Менять одного покровителя на другого не совсем хорошая идея, если ты решила начать жизнь заново.
– Меня зовут Арина, этого достаточно. Если это все, то я хочу уйти.
Он не отпускает, продолжая удерживать, одной рукой сжимая мое плечо – именно то, где набита татуировка и стебли роз с острыми, как иглы, шипами. Становится больно, словно они впиваются в мою кожу.
В том скандинавском мифе красавица с золотыми волосами не уберегла храброго викинга.
Черт! И зачем я думаю об этом? Неужели в двадцать пять лет я все еще продолжаю верить в сказки? Нет, их точно не бывает, если только страшные, но мы сами делаем себя их героями, верим, что нам кто-то может помочь, спасти, изменить жизнь, не осознавая, что за это все придется дорого заплатить.
Как это вышло?
Когда я успела расслабиться?
Рывок, Тихон целует, горячие сухие губы, мой тихий вскрик, упираюсь мужчине в грудь, но он и не чувствует сопротивления, продолжает мягко, но настойчиво ласкать мой рот языком. Расслабляюсь лишь на секунду, и именно в этот миг в груди разливается тепло, перед глазами яркие вспышки, я не отвечаю, а он не останавливается.
Так не должно быть.
– Отпусти!
С силой упираюсь ему в грудь, Тихон отстраняется, смотрит удивленно, а когда я, замахнувшись, обжигаю ладонь пощечиной, он не двигается с места и не пытается меня остановить. Вот теперь в глазах блеск гнева и ярости.
– Не надо так делать. – Почему-то не хватает воздуха, говорю медленно, голос хриплый, а самой страшно до чертиков, до ужаса. – Не надо меня использовать.
– Ты видишь это так?
– Не надо меня использовать, я не вещь и не кукла.
Еще немного – и сорвусь в истерику, а это будет некрасивое зрелище.
Внутри все клокочет от ненависти, страха, обиды. Я хочу делать все сама, сама решать, кого целовать и с кем быть, принимать решения, путь они будет неправильными, но они будут мои.
– Я хочу уйти.
– Нет.
Хорошо, что не ударил, Никифоров бы прогнул меня как надо.
– Нет?
Теперь рядом со мной именно хозяин города, жестокий, властный, не терпящий возражений.
– Пока я не узнаю, кто ты и откуда, ты не выйдешь из этого кабинета. Располагайся, скоро привезут обед, мне необходимо уехать на несколько часов, а ты подумай. И мой тебе совет рассказать правду.
Не такой он и благородный, как я себе надумала.
Арина
– И чтоб не выла мне по ночам, малявка. Ты поняла меня? Ты здесь не одна в своей розовой комнатке принцессы, здесь вас таких пятеро. А если начнут реветь все, то и получат все.
Девочка всхлипнула, прикусила губу, в больших глазах стояли слезы, за эти несколько дней, что она находится здесь, они прочертили неровные дорожки по щекам.
Мне стоит лишь прикрыть веки, вспомнить на долю секунды прошлое, и я вижу все, каждую мелочь, деталь, то, на что, кажется, не обращала внимания.
Зашарканный пол, облупившуюся от времен краску на дверях и блестящую от тысячи прикосновений ручку. Три лампочки без абажуров, тонкую пыльную паутину в углу над моей кроватью. Белые оконные рамы, трещины на стеклах, сквозняк, выцветшие шторы. Строгий голос высокой женщины с пучком волос на затылке.
Я чувствую запах: сырость, хлорка, горелое масло с кухни, сигаретный дым с лестничного пролета. Я слышу каждый шорох и звук: как баба Нюра, наша сердобольная и ворчливая уборщица, трет мокрой тряпкой пол после отбоя, как что-то шепчет во сне Катя, как скрипят половицы под шагами воспитательницы.
Я слышу свои мысли, они кричат, разрывая сознание, а сердце обливается слезами, как я сама.
Наша старшая воспитательница приходила еще не раз, я плакала по ночам несколько месяцев, пятилетний ребенок не понимал, что происходит. Пока психолог, Марина Олеговна, это я потом уже поняла, кто она, не рассказала, что мы с братом останемся здесь жить.
Но к этому времени в веселой и жизнерадостной девочке Арине что-то сломалось. Точнее, сломалось все. Где-то внутри ломается что-то важнее костей.
– Артемка, но ведь это неправда, скажи, что неправда? Мама придет за нами…
Я снова плакала, дергая брата за рукав спортивной кофты, а он просто смотрел в одну точку.
В нем тоже что-то сломалось. Это был теперь не мой Артемка – задира и хвастун, а еще самый лучший и веселый старший брат на свете. За этот месяц, что мы были здесь, он похудел, на лице ссадины, волосы отросли, в глазах пустота, а еще злость.
– Все правда, Аринка.
– Нет-нет, этого не может быть.
– Ты сама видела.
– Я ничего не видела. Артемка, где мама? Скажи, она придет за нами? Скажи, пожалуйста.
– Не придет. Она умерла, они все мертвы. Они бросили нас.
Помню свои эмоции, это был дикий, самый настоящий ужас и страх. Я так не боялась больше никогда. Он пропитывал насквозь, заполняя тело и сознание, он повелевал мной, а меня уже не было.
Нет, тогда ничего такого я не понимала, а вот потом память постоянно откидывала назад, заставляя с каждым разом ловить все новые грани ужаса.
Марина Олеговна толком ничего не говорила, смотрела с жалостью в глазах, задавала разные вопросы, но всегда спрашивала о родителях в прошедшем времени. А в столовой через пару недель ребята, что постарше, тыкали в меня ложкой и говорили, что я та самая, у кого отец забил мать молотком, а сам застрелился.
Меня тогда накрыла истерика, первый мой приступ на фоне истощенной психики. Говорят, что дети в маленьком возрасте переносят потерю легче, чем в подростковом, что ж, возможно, если их поместить в благоприятную среду. Наш детский дом так назвать нельзя было.
Несколько раз ко мне приходила женщина в погонах, показывала фотографии людей, спрашивала, знаю ли я их. Что вообще можно было узнать у пятилетнего ребенка? Все дяди и тети, что приходили в наш дом, были для меня хорошими, дарили подарки, угощали сладостями. Как я могла разглядеть в них врага?
– Только не плачь, малявка, не плачь. Ты должна быть сильной. Сильнее всех, кто так говорит о них. Нас бросили, но мы будем сильными.
– Но ведь папа не мог, он не мог так сделать. Он не такой, он любил маму.
Как только мы встречались с братом в коридоре или в столовой, не могли не говорить об этом, потому что это все не укладывалось в голове, это все было не с нами. Но с каждым днем жестокая правда накрывала с головой и утягивала на дно реальности.
Я понимала, но еще не могла поверить, что мама не придет. Все равно плакала ночами, но уже тихо глотая слезы, в таких местах ты вообще быстро принимаешь установленные правила, адаптируешься, чтобы выжить.
У каждого воспитанника детдома есть своя история, в которой за ними обязательно кто-то придет и заберет. Мама уехала на заработки, папа пропал в тайге на охоте, но они скоро обязательно приедут. Но все гораздо проще: мать безбожно пила, а отец сидит в тюрьме.
За нами с братом никто не пришел. Оказывается, у нас нет ни одного родственника. Разве такое возможно?
Все эти годы я часто просыпаюсь ночами от звуков глухих ударов и хруста ломающихся костей. Он пробирает до дрожи, тело покрывается липкой испариной. Я знаю, кто и что делает, и от этого хочется выть, срывая голос, царапая свою кожу до мяса, чтоб не представлять так живо этот звук.
Я все еще чувствую запах сырости и хлорки, это запах моего страха и обреченности. Спусковой крючок сознания, готового за секунду сорваться в пропасть паники.
Я все еще помню вкус своих детских слез и тепло маминых рук. Я никогда не поверю, что мой отец мог забить до смерти молотком мою мать. Но я лично читала уголовное дело с формулировкой: «Убийство, совершенное на почве ревности».
Тихон спросил, есть ли у меня проблемы. Да, у меня их полно – от растоптанного счастливого детства до ложных надежд и постыдной роли любовницы.
– Ты меня слышишь? Эй!
Возвращаюсь из воспоминаний в реальный мир. Я стою у большого окна, холодно, убираю руки в карманы, сжимаю ледяные пальцы.
– Из тебя хуевая секретарша, никакой субординации. Он ведь трахает тебя?
Не оборачиваюсь, но представляю, как искажается гримасой ненависти лицо девушки.
– Ты совсем охренела? Здесь никого нет, я ведь могу тебя и послать. Тихон Ильич уехал, но привезли обед.
– А слушай, пошли, – вот прям громко и от всей души, – давай пошли, а я пойду.
Быстро развернулась, подошла к девушке, она выше меня на каблуках, резкие черты лица. Яркая красота, брови, ресницы, губы, темные, ниже плеч, прямые волосы, хочется все стереть и нарисовать заново, сделать ее более естественной. Неужели у викингов такой отвратительный вкус?
– Совсем больная?
– Как тебя зовут?
– Света.
– Слушай, Света. Я ведь тебе до чертиков неприятна – и кулер сломала, и стакан разбила, и вела себя хамски, нас в детдоме не учили манерам. А еще у меня два привода по малолетке по хулиганке, мы тогда с парнями девице одной вроде тебя лицо порезали, кровищи было жуть.
О проекте
О подписке