Глава 4

– Вероника! Вероника, спускайся, чай остынет и мои булочки с маком.

– Иду, тетя Люба. Иду.

Девушка быстро накинула халат, выключила свет, обернулась, она хотела открыть дверь и выйти, но задержала взгляд на яркой точке за окном.

Раньше ее там не было.

Подошла ближе, чуть сдвинув тонкую вуаль штор в сторону, пригляделась внимательней. У соседей кто-то был на балконе, и этот кто-то курил. Странно, за два месяца, что Вероника жила у тетки, никто не появлялся на балконе мансарды.

Моргнув несколько раз, Вероника пригляделась снова, но ничего уже не было. Показалось? Все может быть после того, как она целыми днями не отрывается от учебников, не видит лета и вообще белого света, как говорит тетка.

– Теть Люб, а сосед… ну тот, что Зорин, курит?

Девушка спустилась вниз, на кухне пахло сдобным тестом, ванилью и чаем с мятой.

– Кто? Николай, что ли? Не знаю, может, и курит, мне вообще наплевать, что он там делает, пусть хоть пляшет на крыше.

Женщина поставила на стол блюдо, пышные булочки с маком манили к себе румяными бочками, что аж слюнки текли.

– Налетай, да в варенье макай, зря, что ли, я тебя в малину загнала?

– Ты, теть Люба, все-таки к нему неравнодушна.

– К кому? – Женщина села за стол, разлила по глубоким пиалам чай, взяла булочку и вопросительно посмотрела на племянницу.

– К Зорину. – Вероника улыбнулась.

– Вот еще, дед противный, его куры вечно лазают на наш газон, а одна недавно там яйцо оставила, так Бублик весь вымазался, еле отмыла.

Бублик понял, что говорят о нем, начал приставать к хозяйке, вилять купированным хвостом и пускать слюни. Мопс был милым, пучеглазым, но немного глупым, хотя это не лишало его обаяния.

– А еще ремонт этот затеял, месяц что-то колотил целыми днями, лаком вонял да инструментами шумел.

Любовь Генриховна наконец откусила дело рук своих – кулинарный шедевр в виде булки с маком. За свои пятьдесят бывшая прима-балерина и деятель искусства, Заслуженная артистка, почетный житель города Ульянова Любовь Генриховна стряпала булки первый раз. Кому признаться из местных, так стыда не оберешься, но балерина в отставке только сейчас могла себе позволить такое.

– Ты ешь, ешь давай, господи, как вкусно-то. И почему я раньше не бросила все к чертям и не переехала в глушь? Сцена, интриги, зависть коллег, артрит суставов, травмы, нервы… К черту балет, да здравствует деревня!

– И почему не переехали?

– А я тебе скажу почему, деточка. Это все мужчины. Все беды из-за них, они, кстати, думают так же – что все их беды от нас, женщин. Мы что-то все хотим доказать, быть лучше, красивее, талантливей всех, худеем, делаем подтяжки, уколы. И все это не ради карьеры, а чтобы понравиться, чтобы крепче любили.

– Разве это плохо? Быть лучше?

Вероника могла часами слушать тетку, она была классная. Стройная, элегантная, с невероятным тюрбаном на голове и в парчовом халате, с унизанными серебряными перстнями пальцами, тетка элегантно ела булку, дула на пиалу с чаем и учила жизни.

– Плохо, деточка моя, плохо. Ты забываешь о себе, о том, что ты личность, что ты и так прекрасна и что-то каким-то там мужикам доказывать не надо. Вообще, не влюбляйся никогда, это мука.

Вероника откусила булочку, зажмурилась от удовольствия:

– Да я и не влюбляюсь, рано еще. Очень вкусно, теть Люб!

– Нашла старую поварскую книгу от бывших хозяев, они много что интересного оставили, хорошие люди. А как же тот молодой человек, Аркадий?

– Я же говорила, учимся мы вместе, он книги привозил. Просто знакомый.

– Ну да, кому же хочется тащиться сюда шесть часов к просто знакомой? Машина у него хорошая. Родители богатые?

– Теть Люб, ну чего ты опять начала? Мы друзья, просто друзья, у него вроде как девушка была. Да и не до него и какой-то там любви, сама знаешь.

– Извини, девочка, скучно мне тут, я же привыкла, что все вокруг кипит, бурлит, страсти, интриги. Но надо привыкать с размеренной жизни, да, Бублик? Да, мой сладкий? Держи булку, вкусно, да?

Тоска накатила за секунды, вот недавно Вероника была весела, слушала тетушку раскрыв рот, а сейчас вспомнила маму, и в глазах защипало от слез. Вспомнила, как мама уходила, как было тяжело, Вероника тогда кое-как окончила школу и поступила в медицинский университет, дав обещание самой себе и маме, сгоревшей от рака за полгода, что станет самым лучшим врачом.

– Ну что, что опять? Вероничка! А хочешь, я булками Зорина угощу? Представляешь его шок, когда он увидит меня с ними? Он точно не поверит, что я сама, вот этими самыми ручками, их приготовила.

– Точно не поверит, он такой странный, а еще строгий, я его иногда боюсь, мне кажется, его куры несутся от страха.

Вероника убрала за плечо прядь светлых волос, забралась в плетеное кресло с ногами, взяла еще булочку, макнула в варенье.

– Солдафон, как муж мой первый. Налево, направо, упал, отжался, все строго по расписанию, и все должно лежать на своих местах.

– Но ты же его любила, раз вышла замуж?

– Любила, потому что дура была. Господи, увидела его в форме, чуть с пуант не упала. Красивый черт был, а эти золотые погоны на широких плечах! Ввалился в гримерку с до неприличия огромным букетом роз, а я почти голая, халатик не считается.

Вероника слушала открыв рот и хотела, чтобы вот у нее в жизни все было именно так, чтобы увидела и пропала, но чтобы навсегда и вместе. Чтобы дух захватывало, чтобы мурашки по телу от одного прикосновения и брошенной случайно улыбки. Чтобы как в книжках и в кино. Наивная она, конечно, но какая есть.

– А потом, как придавит, у меня дыхание сбивалось. Ой, о чем это я? Ты меня, девочка, не слушай, это все от тоски. Думаю, может, мемуары начать писать? Мне есть о чем поведать обществу. А тебе рано еще, береги себя для хорошего мальчика. Аркадий вроде хороший с виду, как считаешь?

Любовь Генриховна спросила тихо, отпила чай, погладила Бублика, не глядя на Веронику. Не любила ее племянница обсуждать личную жизнь, она в ее годы не такая была. А может, и правильно девочка делает, не распаляет себя, бережет, встретит еще того, единственного.

Ой, и плакать будет, Ульянова не завидовала.

У них в семье судьба такая – слезы лить от большой и бывшей любви. Что сестра ее, Вера, после отца Вероники ни с кем не сошлась, потому что забыть не могла предательства первой любви. Что сама Люба – забывала о своей, выходила три раза замуж, а все равно плакала.

– Да, решено.

– Что?

– Мемуары начну писать, завтра съездим в город, купим ноутбук, научишь меня, как там текст набирать. Назову: «Любовь Ульянова. Любовь и балет».

– А булки не понесешь Зорину?

– Перебьется, в его возрасте мучное на ночь вредно.

Глава 5

«Зай, как дела?»

«Я соскучилась».

«Хоть бы слово написал».

Телефон издал сигнал, Максим посмотрел на яркий экран смартфона, читая приходящие уведомления. Отвечать не хотелось никому. Он терпеть не мог, когда девушка навязывалась, писала, звонила, искала встречи.

Если ему надо было, он сам брал, что хотел, но без всей этой возни в виде ухаживаний. Благо доступных девиц было полно, они падали сами под колеса байка или на капот тачки, охотно скидывали коротенькие маечки и раздвигали ноги.

– Милка пишет, что все без нас скучают, тоска жуткая, в клубе тусят, гонки прикрыли, все боятся выезжать на дорогу.

– Твоя Милка прям как новостная лента.

– А ты видел, что в Интернете творится? Видео с уличных камер выложили в сеть, Дэн там так зачетно летит, с переворотом, потом падает. Хорошо никого не задел, а то мы бы валялись не на дедовских матрасах, а на нарах и если бы баланду, а не щи.

– Ты, как Милка, сочинять любишь.

– Нет, Милка врать не будет, у нее папа – прокурор.

– У вас все серьезно?

– Шутишь? Это же Милка, мы знакомы еще с тех пор, когда она лифчик не носила.

Лифчик был серьезным аргументом.

Максим лег на спину, закинул руки за голову, на темном потолке шевелились тени веток дерева, что росло прямо у балкона. В памяти возник тонкий обнаженный силуэт девушки, длинные светлые волосы, аккуратная грудь, торчащие соски.

По телу прошла легкая волна возбуждения, Максим прикрыл глаза, воображение начало рисовать картинки. Его руки скользят по спине, зарываются в волосы, а они нежнее шелка, мягкие. Накрывает ладонью грудь. Упругая, кожа гладкая, припухший ярко-розовый сосок, во рту скопилась слюна, так хотелось его облизать.

– Да черт!

Член напрягся, Макс оттянул ткань спортивных брюк, прошипел сквозь зубы.

– Ты чего там?

Никита повернулся на бок, глаза привыкли к темноте, брат был напротив. Ему все напоминало их приезды к деду много лет назад, когда ему было десять, а Максу – тринадцать. Они так же спали в этой комнате со старой мебелью, на скрипучих кроватях, а на полу были разноцветные вязаные половички.

Все изменилось. Дом. Не стало мебели, но они снова здесь. С кучей проблем, с ворчащим дедом и охранником, сосланные в чужие земли злобным орком-отцом.

– Кит, ты помнишь, кто жил в доме напротив?

– Дедовского?

– Да.

– Так вроде никто. А… нет, жили. Старики какие-то.

В окне точно была не старушка. А может, Максу привиделась девушка? Нервы, стресс, напряг отца, вся эта ситуация дурацкая.

– Зачем спросил?

– Так просто. Спи. Ты слышал, что нас завтра ждет? Яйца и куры.

– Дед шутит.

– Вот мы завтра и посмеемся.

Максим повернулся на бок, веки тяжелели, он старался не думать и не представлять себе голых женщин. Первые три минуты получалось, но стоило ему провалиться в стон, как перед лицом возникла девушка. Распущенные светлые волосы, серо-голубые глаза и улыбка – как удар под дых, лишающий воздуха.

– Подъем, салаги!

Громкий голос раздался над самым ухом, эхом прокатился по пустой комнате. Никита отвернулся к стене, накрываясь тонким одеялом, Максим поморщился, хотел сделать то же самое, но ему не дали.

– Подъем, я сказал! Шесть утра! Все, как я и обещал: вас ждут разминка на свежем воздухе и холодное обливание.

– Дед, блин, кончай этот концерт, нам вчера хватило холодного обливания.

Макс открыл один глаз, потом второй, дед нависал над ним скалой.

– Концерт будет, когда я вылью на тебя ведро воды. И ты будешь спать потом в луже. Устроить?

Нет, этот старикан точно сошел с ума. Такой сон испортил криками. Яйца гудели, член торчал колом, как и положено с утра у двадцатишестилетнего молодого мужчины. Ему бы девочку да ее сладкие дырочки… да слить сперму, а не все вот это.

У Макса Зорина так и было бы в городе, но сейчас приходилось скрипеть зубами, подниматься, чтобы не быть облитым.

Дед кашлянул, смотря ниже пояса внука:

– Никита! Тебе персональный подъем нужен? А ты штаны надень и марш на улицу.

Спускались братья медленно, на первом этаже вкусно пахло едой, видимо, Валера сегодня был за повара. На крыльце поежились и, обняв себя за плечи, вышли на улицу.

– Сука, холодно-то как.

– Отставить выражаться в моем доме!

– Мы не в доме.

– Тебе дополнительные двадцать отжиманий.

Шесть утра, уже светало, первые лучики солнца проглядывали сквозь листву. Но было прохладно, чувствовалось дыхание приближающейся осени. Выложенные камнем дорожки были мокрыми от росы, как и трава под босыми ногами. Она моментально взбодрила, Макс расправил плечи, потянулся, сон сняло как рукой.

Когда они вообще последний раз вот так выходили на улицу и смотрели на рассвет? Они с Китом чаще возвращались в это время в загородный дом или городскую квартиру из клуба.

– Так, стоим прямо, ноги на ширине плеч, руки на поясе, делаем наклоны.

– И так целый месяц? – Ник шепотом спросил у брата.

– Отставить разговоры!

Максим пожал плечами, хотелось согреться, в одних шортах было холодно, начал сам разминаться, как это делал в качалке, куда ходил в лучшие времена два раза в неделю.

– Давай, Кит, не филонь, покажи деду, что ты не слабак.

– Да пошел ты. Сам слабак.

Макс толкнул брата в плечо, потом еще и еще, Никита ответил. Бывало, что они так дурачились, имитируя драку, мама была в ужасе, отец разнимал, а братья потом смеялись. Вот и сейчас дед не понял, что это игра, что молодежь всего лишь забавляется.

Братья делали подсечки, ставили подножки, падали на газон, поднимались и снова бросались друг на друга.

– Давай, давай, ну, нападай. Получи… Ай!

– Сам получи…так тебе… так…

– Эй! Эй! Это вы… того… А ну, отставить! Кому говорю – прекратить!

Все замерли на месте, когда раннее утро оглушил выстрел.

– А ну, упали-отжались. Двадцать раз. Нет, тридцать!

Николай Иванович, признаться, слегка струхнул, когда эти два здоровых татуированных детины начали бороться. Что он скажет сыну, если дети покалечатся? Они приехали перевоспитываться, а не ломать кости. Вот и пришлось взять ружье. Валера выскочил на улицу с пистолетом, готовый защищать отпрысков шефа.

– Ладно, ладно, но ты, дед, все равно псих.