– Он сам нашел меня, – ответил Сэм. – Мне было 18 лет, и в характере моем преобладали две черты: ревность и обжорство. Я был толстым ревнивым Сэмом! – рассмеялся он. – От меня сбежала девушка, и я был так зол на нее, что решил догнать и прикончить, и осуществил бы наверное свою затею, если б не лошадь, на которой я гнался за беглянкой. Делая прыжок через ручей, она запнулась, а я на полном скаку вылетел из седла. Помню, когда очнулся, то с ужасом понял, что не ощущаю свои ноги. Как потом сказал доктор, я здорово повредил позвоночник и вся нижняя часть тела умерла для меня. После этого я превратился в настоящее чудовище! Проклиная весь мир и всех женщин, я тиранил близких, бессильно рыдал и грыз подушки, пока однажды во время очередного приступа ярости не перерезал себе вены. Чем бы ты думала? Тонкой цепочкой на которой висел амулет с портретом той самой девицы. Я лежал весь в крови, предметы расплывались и было очень холодно. Я закрыл глаза, а когда открыл то увидел Вагнера. Он стоял у окна моей спальни, тыкал в меня пальцем и его просто перегибало от смеха. Он хохотал как сумасшедший, моя ярость утихла и мне стало жаль себя. Потом он каждый день приходил и разговаривал со мной. Он говорил со мной восемь лет и прошло еще столько же, пока я не определил свое истинное желание.

– Каким же оно было? – хриплым шепотом спросила я, совсем подавшись вперед.

Сэм открыл было рот, но вдруг повернул голову и прислушался.

– Кто – то открывает дверь, – тихо сказал он.

Я напряглась внутренне, именно сейчас мне не хотелось чтобы этот кто – то вторгался в нашу уютную беседу и разорвав круг, нарушил зыбкое равновесие, которое только начало создаваться в душе. Я слышала как открылась дверь, как некто вошел тихонько напевая торжественную аппассионату. Шаги приближались, и вот он стал в проеме двери, слегка поднял светлые брови, увидев меня. Коротко поздоровавшись с Сэмом, он снова уставился на меня, затем взгляд его стал лукавым и тряхнув белокурыми кудрями он галантно поклонился.

– Фридрих, – представился он. – Ницше.

Я замерла, казалось, что мир вокруг меня пополз по швам. Стоявшее передо мной воплощение Зигфрида никак не вязалось с именем, которое он назвал. Мысли вдруг замерли, дыхание скрылось в глубине сердца. Он улыбнулся иронично и взглянул наверх.

– Ты еще не показал фройляйн наш итальянский потолок? – спросил он. – Да и темно тут у вас….

– Пожалуй пора, – со спокойной торжественностью произнес Сэм.

Фридрих нажал на выключатель, и задрав голову я наблюдала как медленно разъезжаются две бесконечно черные створки, открывая нежную лазурь тициановских небес.

Фридрих плюхнулся рядом на диван и кокетливо оглядел меня.

– Фройляйн к нам надолго? – спросил он глядя мне в глаза, затем взял меня за руку.

– Посмотрим, – лаконично ответил за меня Сэм.

– О чем ты просишь его? – спросил Фридрих, улыбнувшись одними губами.

– Ни о чем… мы просто разговаривали о Вагнере, – я немного смутилась.

– О Вагнере! – оживился он, но тут же сделал загадочный тон. – Ты хочешь быть другой, я прочитал это в твоем сердце.

Он попал в точку.

– Я хочу найти свое желание, – сказала я.

– И Сэм исполнит его, – патетически закончил Фридрих.

– Почему? – я совсем запуталась и растерялась.

– Потому что Сэм – Тот Кто Исполняет, такова его суть и таким было его истинное желание – исполнять желания, поэтому он счастлив и бессмертен.

Сначала я подумала, что Фридрих шутит, но его ярко – голубые глаза смотрели серьезно.

– Определивший свое истинное желание становится недостижимым для смерти, она просто отступает перед силой его сердца, – спокойно заметил Фридрих.

– Но как мне определить свое истинное желание? Если я хочу слишком многого, что из этого истинно?

Фридрих выпустил мою руку и хитро прищурился.

– Будем отталкиваться от противного – от страха. Ведь обычно и боишься того, что особенно желанно и тогда стремление к этому страху делает его еще совершеннее, а жизнь острее. И если намерение пройти сквозь плотные завесы страха слишком велико, становишься на дорогу и идешь, идешь не осторожничая, а сразу и быстро. По мере продвижения из души вытряхиваются все установки, мечты, страсти и прихоти, весь устаревший тяжелый хлам и потом появляется новое – пустота. В пустоте нечего бояться, там нет ничего, только бесцветный вакуум, оглашаемый мерными ударами твоего сердца. И когда сердце остановится, ты должна будешь услышать его голос, оно останавливается лишь на миг, чтобы сказать и пойти снова. Нужно быть очень чутким к голосу своего сердца, потому что дважды не воскресают. То, что однажды сердце сказало мне отозвалось великой болью в моем теле. Но я знал, что это мой путь и иного мне не нужно.

Лицо Фридриха стало серьезным и нестерпимо красивым от этой перемены. Лишь на мгновенье опустилась на него болезненная тень, но он быстро стал прежним и продолжал уже в своем обычном тоне, но немного задумчиво рассуждать с самим собой.

– Выбор есть всегда. Хотя есть ли на самом деле этот выбор? Ведь голос сердца это по сути директива, высший приказ, противоречие которому ведет к кататонии души, к вечному аду. Тогда сесть голым задом на сковородку и смачно шипеть в собственном жиру посчастливится еще при жизни, – он усмехнулся саркастически и поправил свои волнистые пряди. – Тогда я выбрал страдания, которые даровали мне вечность. Сейчас я выбрал полную противоположность, потому что так решила душа, таково было желание Того Кто Сообщает это душе, и я понял, что сопротивление бессмысленно и милостью Божьей стал Игроком.

Хотя лицо его и выражало беспробудное счастье, нотки всколыхнувшегося прошлого едва, но звучали из его души. Я чувствовала, что та его суть – непризнанного скитальца, неприкаянного сверхчеловека, все равно оставила на его бессмертной душе толстый рубец, который уже давно не кровоточил, но при плохой погоде давал о себе знать, потому что когда-то пережитое душой не стирается ни временем, ни смертью, оно лишь затуманивается новым, но не исчезает никогда. Прошлые жизни как вечная татуировка, выжженное судьбой клеймо, которое прибудет с душой и ныне и во веки веков, пока она окончательно не вольется в святой Грааль и там смешавшись с остальными, дополнит букет напитка до более изысканного.

Плавное течение моих мыслей прервал ироничный голос Фридриха.

– Так чего же боится наша фроиляйн? – спросил он и сцепил руки на животе, будто приготовился слушать увлекательное повествование о моих фобиях.

Я пожала плечами. Сейчас я просто не осознавала своих страхов, мне было тепло и немного грустно.

– Ты могла бы станцевать сейчас? – после недолгой паузы спросил вдруг Фридрих.

Его вопрос выбил меня из потока спокойствия и плавно текущие мысли резко сбились в кучу. По спине поползли холодные мурашки, мне показалось, что я ослышалась.

– Ты смогла бы показать сейчас в танце свои чувства? Что ты чувствуешь: покой, смятение, грусть или нежную радость? Какие движения эти чувства пробудят в твоем теле?

Глаза его искрились восторгом от своей простой выдумки и от того, что он так точно смог вычислить этот страх, который поднялся из недр моего бессознательного и заполнил мозг изводящим жужжанием. Я тупо смотрела перед собой и только отразившиеся в полированном столике облака не давали мне оглохнуть окончательно.

– Я не умею танцевать, – буркнула я.

Фридрих улыбнулся и склонив по – птичьи голову смотрел на меня не мигая, а затем кивнул скучающему Сэму.

– Не обязательно быть великой танцовщицей, – сказал Сэм. – Просто слушай свое тело, а оно подскажет любые па, которым не научат тебя в балетных классах.

Несколько секунд царило напряженное молчание, а потом будто оправдываясь, я сбивчиво рассказывала о том, что умела танцевать, когда была маленькой и в голове прокручивались разные картинки из моего прошлого, которое я отбросила как ненужную и незатейливую историю моего детства. Меня всегда охватывало кромешное одиночество и скука, когда я вспоминала о нем и эта скука служила оправданием мне для самой себя в собственной несостоятельности и невозможности принять вызов, который мне бросала жизнь. Проще было уйти в Plusquamperfekt, а из него выпрыгнуть в невроз, и продолжать лелеять жалость к себе и ненавидеть собственную жизнь. Осознать себя вдруг как никчемное и слабое существо было очень болезненно и, подняв глаза к небесному потолку, я увидела маленькие ватные клочки, тихо плывущие по яркой лазури небес, будто небрежные мазки кисти маэстро, придавшие картине свободную легкость. Лазурь слепила глаза, выжигая из них крохотные колкие слезинки. Тихо шли часы, воздух плавно наполнялся ароматом сигары, которую раскуривал Сэм.

– Я слабый и никому не нужный ребенок, – едва выдавила я сквозь слезы.

Фридрих взял меня за руку и прижал к себе.

– Но мы тебя все равно любим, такую слабую и ненужную даже самой себе, – он сказал это с теплом и заботой, и я поверила его словам, и было легко плакать и также легко отпускать свою боль.

Вдруг он крепко прижал мою голову к груди и шепнул в ухо: «Слушай часы». Я слышала только мерное биение его сердца, а другим ухом старалась уловить тиканье. Наконец это удалось. Вдруг я поняла, что эти звуки совпали, но между ними вмешивался еще неровный бег моего сердца. Потом он выровнялся, оказавшись словно между двумя маятниками и меня испугало то, что случилось после резонанса. Мое сердце перестало быть моим, я слышала его звук не из себя, а откуда то сверху, и звук этот был довольно громким и пугающе властным. Я чувствовала, то, что являлось звуком было живым и имело разум, но отличный от просто человеческого. Это состояние невозможно было ни объяснить, ни понять, нечто, иное, таящее неизвестность черным плащом закрыло от меня весь прошлый опыт сознания. В голову будто ударил холодный порыв ветра, проникнув сквозь кости черепа, сковал мозг льдом, лицо замерзло и мне казалось, что я вся покрылась инеем и трясусь как в лихорадке. Я могла различать только слабое сияние ночника, да синеватые клубы сигарного дыма, которые заворачивались в причудливые спирали и эти спирали проникали в меня, пока Фридрих не закрыл мне глаза крепко прижав к лицу ладонь. Я чувствовала, что больше не дышу, слышался только гулкий звук, который постепенно сжался в точку, а затем исчез совсем.

Я висела где – то в пустоте и это состояние было сродни положению мухи попавшей в кисель. Невозможно было крикнуть, потому что дыхание просто отсутствовало, невозможно было совершить хоть малейшее движение, потому что двигать стало нечем. Но самым жутким было то, что я могла осознавать происходящее и как мне казалось, могла видеть кромешную тьму, которая сплющила меня или растворила в этом могильном пространстве. Паника вырастала из неизвестности, и пространство никак не реагировало на мои отчаянные попытки что – либо прояснить. Тогда ужас поглотил меня, я потеряла сознание.

Пробуждение как медленный выход в нирвану. Сквозь дрему чудился аромат морских волн. Под рукой струился прохладный шелк и я не сразу поняла, что касаюсь своего платья, иссиня – черный подол которого струился с дивана блестящими волнами. Все казалось новым и странным, а мягкий звук больших часов успокаивал, облачка на далеком квадратике неба заигрывали друг с другом, веселый шепот двух необычных мужчин радовал, создавая вокруг почти семейную гармонию.

Сэм заметил, что я проснулась и кивнул Фридриху, который тотчас наполнил бокалы кроваво – красным вином. Он нагнулся, поцеловал меня в лоб и протянул бокал.

– Я выпью за твое непознанное желание! – игриво произнес он.

Вино было прохладным с терпковатым и сладким привкусом вишни. Потом Фридрих стал рассказывать нам истории из своей бурной жизни, мы смеялись и милая безмятежность вливалась в мою душу. Я не хотела ничего, я была счастлива и сердце переполненное радостью, выливало ее теплым смехом, но некий таинственный голос из глубины его подсказывал, что и это волшебное действо конечно. Кто – нибудь из нас обязательно скажет заветное слово, которому суждено будет направить разговор, а с ним и настроение в другое русло и вся эта сцена переменится, как меняются узоры в чудесном калейдоскопе при одном легком движении неосторожной руки.

Речь опять зашла о Вагнере.

– Ты скоро увидишь его, – пообещал Сэм. – Он велик и ужасен!

– Почему вы зовете его великим и ужасным? – спросила я потягивая вино.

– Потому что его нет на самом деле, – помахивая бокалом сказал Фридрих. – Есть его вроде как дух и этот дух вытворяет иногда такие коленца, прямо диву даешься!

Я не совсем поняла это и попросила объяснить.

– Он больше не имеет формы, – сказал Сэм. – Он может быть тем, кем захочет.

– И никогда не знаешь наперед, кто или что явится перед тобой, – усмехнулся Фридрих. —Видишь ли, наш Вагнер большой шутник по части переодеваний. Однажды я пришел к Сэму на бокал чая, и каково же было мое удивление, когда я увидел, как наш Сэм азартно играет в покер с белым новеньким унитазом! Я думал, что он рехнулся, но унитаз весело помахал мне крышкой и пробулькал предложение присоединиться.

– А когда он проиграл из него полились какашки! – хихикнул Сэм, затягиваясь сигарой.

Фридрих сдвинул брови и поднес ладонь к губам.

– Не просто полились, они выпрыгивали оттуда как взбесившиеся лягушки! – сказал он.

– Он тогда забрызгал нас, – сказал Сэм и сморщился от смеха. – Закакал все кругом и как всегда отвалил на такси, а мы убирались потом целый вечер.

– Вот такой он наш великий! – Фридрих вздохнул, будто говорил о проказливом, но очень любимом ребенке.

– Он придет сегодня и поможет найти твое желание или твой страх, – сказал Сэм.

На секунду я представила нас всех забрызганных хохочущим унитазом и только потом услышала слова Сэма.

– Но разве желание и страх – одно и то же? – удивилась я.

– Фридрих считает, что да. У него своя теория на этот счет, – сказал Сэм. – И мы, кажется, говорили об этом до того как ты заснула.

И тут меня аж подбросило, я вспомнила весь разговор до, свою беспомощность, глупую и глубокую обиду и звук сердца, перенесший меня в пустоту. Краски сгустились, и комната стала казаться темней, все предметы выделялись четче, а звуки создавали напряжение. Вино показалось мне солоноватым и вязким.

– Это кровь, – пролепетала я, глядя в свой бокал.

– Тогда выпей ее, – спокойно сказал Фридрих, лицо его потемнело, а голубые глаза казались пронзительными и холодными.

– Я не хочу пить кровь! – испугалась я.

– Это вино, просто ты вернулась к состоянию, когда твоя кровь сгустилась, – невозмутимо произнес Сэм. – Ты опять вспомнила свою печаль и обиду.

– Почему ты возвращаешься туда, где тебе было плохо? Почему нельзя остаться в другом месте? – спросил Фридрих.

– Потому что ничего не решено! – вскрикнула я.

– Но что решать, если все стало прошлым! – не унимался Фридрих.

– Оно не отпускает меня, я не могу просто взять все и вычеркнуть!

– Но его можно изменить настоящим, – спокойно вставил Сэм.

Я не знала как это сделать и опять чувствовала смятение и тревогу.

– Мне надоело это прошлое, я устала от воспоминаний. Я хочу как – нибудь прекратить все разом.

Сэм и Фридрих замерли и в недоумении уставились на меня.

– Ты говоришь как потенциальный самоубийца, но не можешь понять самого простого, что и в случае твоего добровольного ухода из жизни твое прошлое никуда не исчезнет. Даже если ты убьешь себя несколько раз, оно все равно будет тянуться за тобой, также как оно тянется за всеми нами. И я, и Фридрих, мы помним его, мы знаем его, но мы его любим каким бы оно ни было. Ведь в нем не было ни плохого, ни хорошего, в нем была только проявленная жизнь, которая всегда имеет великий смысл. Разве ты была бы такой как сейчас, не будь у тебя твоего прошлого. Далеко не каждому удается просмотреть свои воплощения в течении каких то десяти лет!

– А попасть в нашу компанию это вообще удача! – тряхнул белоснежными кудрями Фридрих.

И тут я встрепенулась.

– Я знаю свое желание, – выпалила я. – Перестать сожалеть!

Наступила пауза.

– Оно не истинно, – проворчал Сэм и потянулся было за своим бокалом, но Фридрих проворно схватил его первым.

– Сэм, исполни его хотя бы для меня! – воскликнул он.

Сэм упрямо крутил головой.

– Но это не оно! – упорствовал он.

– Просто покажи, как будет потом, ну что тебе стоит! – энергично просил Фридрих.

– Пусть станцует, а потом посмотрим, – вдруг сказал Сэм.

Фридрих умоляюще взглянул на меня.

– Сделай так и Сэм исполнит твое желание, даже если оно и не совсем истинно, – сказал он.

Полная решимости покончить с обидами, я слезла с дивана и начала танцевать. Представление началось с движений индийского танца, первое, что пришло мне на ум, потом я почувствовала, что тело само находит новые па из фламенко, арабских и индейских плясок. Этот винегрет движений вызывал в теле необычные вибрации, в ушах стучали индейские барабаны и почему то отчетливо слышался лай собак. Потом все внезапно переменилось, откуда – то доносились проникновенные звуки цимбал, которые на короткое время умерили мой пыл до мягкости индийского мохини – аттам. А затем опять началась сумбурная свистопляска, и так мелодии и ритмы народов мира сменяли друг друга, и я погружалась в некую музыкально – танцевальную воронку, где сознание остановилось совсем, жило и двигалось только тело, и оно знало как нужно двигаться. Когда танец кончился, я рухнула на диван и залпом выпила свое вино.