Глава 11

Лесогорск, наши дни

Ровно в десять часов утра старенький автобус привез его в деревню Березки, и Виталий, поминутно проваливаясь в вязкие коричневые и черные лужи (наверное, дождь в этих краях не прекращался никогда), добрел до избы Пахомова. Со смертью хозяина – или ему это показалось? – она еще больше покосилась и почернела. Он только сейчас заметил, что маленький огород зарос жирным зеленым бурьяном в палец толщиной – кому его было вскапывать? Везде стояла могильная тишина, и лишь белые куры с лапами, выпачканными в грязи, искали в траве какую-нибудь еду.

– Цып-цып-цып, – раздался за его спиной тоненький женский голос, и, обернувшись, Рубанов увидел женщину, которая вчера копалась в огороде возле дома, стоявшего у дороги. Сегодня на ней был тот же черный платок, повязанный по-монашески и мешавший разглядеть ее как следует.

– Здравствуйте, – журналист шагнул к ней.

– День добрый, – откликнулась та и прищурилась. Никак вчерась тебя уже видала. Ты про избу Пахомовых спрашивал.

– Спрашивал, – согласился Виталий. – Нашел ее и поговорил с хозяином. А сегодня приехал поговорить о его смерти. Не знаете, кто обнаружил тело? – Он отметил про себя, что говорит, как следователь, допрашивавший для протокола.

– Тело я и обнаружила, – призналась женщина. – Как супруга его слегла, они корову продали. Оно и понятно, за животным уход требуется. Где уж тут ее потянуть, если на мужике жена парализованная? Только птицу и оставили, – она кивнула в сторону кур. – Себе забирать придется, не бегать же им, бесхозным, по деревне.

– И поэтому вы приносили им молоко… – продолжил за нее Виталий. Она с готовностью закивала, и платок немного сбился набок, обнажив морщинистую щеку.

– Не только молочко, но и творожок со сметанкой. А еще Вася сыр адыгейский любил, он у меня вкусный получается.

Виталий глотнул слюну, подумав, что, если бы она предложила кусочек, он бы не отказался. Вроде бы не так давно завтракал – и на тебе, уже в животе урчит. Вот что значит свежий воздух…

– А ты, извини, зачем к нему пожаловал? – Она словно пробуравила его зелеными узкими глазами. Рубанов вытащил журналистское удостоверение и помахал перед ее лицом:

– Я из лесогорской газеты, приехал к Пахомову, потому что собирался писать о нем статью.

Соседка всплеснула натруженными руками с узловатыми пальцами:

– Статью? Неужели Петрович был Героем труда али подвиг какой совершил?

– Скорее, Герой труда, – замявшись, ответил Виталий.

Женщина прищурилась, и журналист заметил, какие пушистые у нее ресницы.

– Надо же, а я никогда не спрашивала, где он работал. Да и вообще мы с ним мало разговаривали… – Она обернулась, мельком взглянула на свой дом. – С моим алкоголиком-муженьком возни, как с парализованным. Ежели тверезый – еще куда ни шло, хотя и бездельник, каких свет не видывал. А когда пьяный… Уж лучше на глаза ему не попадаться. Только и уйти из дома надолго тоже нельзя, – с горечью призналась она. – Он с пьяных глаз хатенку нашу разнесет, без жилья оставит.

– А вы его оставьте, а сами… – Рубанов не успел договорить. Соседка схватилась за щеку, будто страдая от зубной боли, и запричитала:

– Да куда же я поеду-то? У сыночка – он в Выборге живет – трое мал мала меньше. Сами еле концы с концами сводят. Я все думаю: придет время, продам дом – тогда и переехать к ним можно, все не на шее сидеть. – Она заморгала, прогоняя непрошеную слезу. – Совсем тебя заговорила. Сегодня ты тоже хотел его увидеть?

Виталий выпалил первое, что пришло ему в голову:

– Зажигалку я вчера забыл в его кабинете – подарок матери. Пришлось сегодня вернуться. Да только вот… – Он грустно улыбнулся. – Не ожидал таких новостей.

– Да, жалко Петровича, – вздохнула женщина и толкнула его локтем. – Но зажигалку тебе вернем. До приезда сына наш участковый ключики мне оставил. Я прибраться хотела. Пойдем, проведу.

Она по-хозяйски взяла его под руку:

– Идем, идем. А кур я потом отловлю.

Они поднялись на расшатанное крыльцо, и соседка сунула ключ в ржавый замок. Впрочем, он открылся довольно легко, пропустив гостей в осиротевший дом. Рубанов заметил про себя: раз участковый разрешил прибрать в доме, значит, не предполагает убийство, не боится, что затопчут улики.

– Фаю в больницу увезли, – пояснила соседка, скидывая в прихожей резиновые сапоги. – Сынок-то потом ее заберет, чай, уже в пути из Питера. – Она взяла жестяное ведро и веник, которые стояли у стены вместе с вычищенной обувью. – Полы помою. Да ты проходи в кабинет, не стесняйся, ищи свою зажигалку.

Виталий тоже разулся и с каким-то трепетом прошел в маленькую комнатку, много лет служившую хозяину местом для размышлений. Почему он так решил? Да потому что здесь стояли книги, старые общие тетрадки хранили какие-то записи, которые, может быть, прочитает когда-нибудь сын покойного, а, возможно, просто выбросит их на помойку вместе со старыми альбомами. На всякий случай выглянув в коридор, он не увидел соседки и, подбежав к столу, бегло прочитал разбросанные по нему листки бумаги. На трех красивым округлым почерком были выведены названия лекарств, а на четвертом – название то ли города, то ли поселка – Новоозерск. Рубанов что-то слышал о таком населенном пункте, который, если он не ошибался, находился недалеко от Березок. В написании названия не было бы ничего удивительного, если бы твердая рука хозяина не подчеркнула это слово тремя жирными линиями. Интересно, зачем Новоозерск понадобился Пахомову? Не зная, что еще хочет найти, Рубанов открыл дверцу шкафа. Ингаляторы, как солдатики, стояли на второй полке, ниже, чем вчера. Что-то показалось Виталию странным, но он отмахнулся от этой мысли и продолжил поиски. Наверху должна была лежать маленькая коробочка с медальоном Таньки-пулеметчицы. Старик поставил ее сюда привычным движением, значит, она всегда там и находилась. Виталий пошарил по всем полкам, посмотрел между книг, но ничего не нашел. Черт возьми, куда она делась?

Он вышел в коридор, застав соседку за мытьем гостиной. Кровать, на которой много лет пролежала больная, была аккуратно заправлена.

– Нашел? – Женщина скинула платок, раскраснелась, и Рубанов подумал, что она еще не такая старая, как можно подумать при первой встрече. В толстой косе серебрилось не так много седины, глаза блестели, как у молодой девушки, но тяжелая жизнь с мужем-алкоголиком наложила свой отпечаток. Лоб и щеки, едва тронутые загаром, прорезали глубокие, как трещины в асфальте, морщины, кожа собиралась в гармошку под глазами, когда она улыбалась. Виталий покачал головой, как бы невзначай спросив:

– В кабинет после смерти хозяина кто-нибудь заходил?

Она посмотрела на него с недоумением и покачала головой:

– Да кто мог зайти-то? Участковый и другие в гостиной топтались… В кабинете-то искать им нечего.

– Вы уверены? – уточнил Рубанов.

– Конечно. – Соседка уставилась на него в недоумении. – Меня тоже пригласили как понятую. Не помню, чтобы кто-нибудь по дому ходил. А что касается зажигалки… Знаешь, народ у нас честный, добрый. Если бы она лежала на столе, к ней бы и пальцем никто не притронулся. Так что, мил человек, ищи ее в другом месте, не у Петровича ты ее оставил.

Журналист дернул плечом и печально сказал:

– Наверное, вы правы. Ладно, тогда мне тут нечего делать, пошел я.

Женщина вызвалась его проводить. На крыльце она по-мужски пожала его руку.

– На похороны не приедешь?

Виталий ничего не ответил, и она не стала уточнять. Улыбнувшись на прощание, Рубанов зашагал по старой знакомой тропинке, стараясь как можно осторожнее наступать на набухшую землю, но это не помогало. Дождь шел сильнее, чем утром, словно оплакивая смерть человека, с которым Виталию довелось познакомиться, и парень подумал о медальоне. Куда же он делся? Если соседка права и в кабинет никто не заходил, выходит, хозяин сам перепрятал его. Но зачем? Не мог же он знать, что умрет? Нашел занятной вещице другое место? Вряд ли, это нелогично, нелепо. Напрашивалось только одно объяснение: кто-то побывал в доме раньше, чем пришла соседка. Но почему этот кто-то не сообщил о смерти пожилого мужчины? На этот вопрос тоже существовал один ответ – и тоже нелепый и нелогичный. Или… Рубанов увидел автобус, притормозивший у остановки, побежал к нему, хлюпая по лужам так, что грязные брызги разлетались во все стороны.

Глава 12

1941-й, под Вязьмой

Суп с «глазками», как говорила мама, и каша с тушенкой, подёрнутая плёночкой жира, действительно были готовы и соблазняли вкусными запахами. Больше десятка солдат и офицеров, постукивая алюминиевыми ложками, с жадностью опустошали миски. Увидев девчат, ватага заулыбалась:

– Главные едоки пришли! – констатировал коренастый солдат лет тридцати, с кудрявым чубом пшеничного цвета, вырывавшимся из-под пилотки. – Айда за стол, иначе ничего не достанется.

– Не глупи, – отозвался старший лейтенант, наказавший Марковой быть зачем-то вечером возле орехового куста. – Мы свои порции отдадим, а наших медсестер без еды не оставим. – Он сверкнул голубыми глазами, словно напоминая Татьяне о ее обещании. Маркова подумала: стоит ли говорить об этом новой подруге. Может быть, офицер хочет дать ей какие-нибудь инструкции? Она оглянулась в поисках Раисы, но та уже щебетала с высоким худым солдатом, поглаживавшим роскошный чуб. Усевшись на скамейку рядом, девушка прижалась к мужчине и что-то шептала ему на ухо. Солдат кивал, свободной рукой обнимая ее за тонкую, туго перетянутую черным ремнем талию, и Таня поняла, что у них не обычные отношения. Быстро опустошив тарелку, она снова поискала глазами Раису, однако та уже успела куда-то исчезнуть. Сполоснув свою миску, Татьяна побрела к землянке. На узенькой тропинке ее нагнал старшина Зотов.

– Райка тебя, должно быть, проинструктировала, – начал он, обдавая ее запахом махорки. Казалось, ею пропиталась вся его одежда и даже кожа коричневого оттенка. – Впрочем, инструкции инструкциями, а… – он махнул смуглой жилистой рукой, напоминавшей кору столетнего дерева. – В общем, бой есть бой, деточка. По нашим подсчетам, фрицы сегодня ночью в атаку собираются. Если это так, будет тебе проверка на прочность. Но ты, главное, не тушуйся и под пули не лезь. – Он шумно высморкался. – Раненого перевяжи и санитаров покличь. Тяжелых сама не тащи, зови санитаров. Впрочем, они сами тебя увидят. Лишний раз не геройствуй, пулю схлопочешь – кому от этого легче? Ни армии нашей, ни родным твоим… – Зотов крякнул и кинул папиросу в кусты. – Мамка-то есть?

Таня опустила голову:

– Есть.

– А любимый?

Девушка покачала головой:

– Не успела еще…

– Не успела, значит. – Старшина вздохнул. – Кто теперь знает, хорошо это или плохо. Наверное, лучше, если бы ребятеночек был. Сколько мужчин с войны вернется – никому не ведомо.

– И верно, – эхом отозвалась Маркова. Зотов по-отечески обнял ее:

– Иди, дочка, отдыхай пока. Был бы Бог на свете, ему бы молились, чтобы наша разведка ошиблась и завтра наступления не было. Да только не на Бога надо надеяться, а на свои силы… Ты иди, родная, набирайся сил… Завтра они тебе пригодятся.

Опустив голову, Таня зашагала в землянку. От волнения она спотыкалась на каждом шагу, хотя заботливые руки бойцов очистили ее от веток и сучьев. Остановившись у обгорелого пня, напоминавшего голову сраженного богатыря, она опустилась на колени и зарыдала. Слова старшины проникли в глубину души, и девушке стало страшно, как никогда. Бравада, желание показать себя куда-то исчезли. Она наконец почувствовала, где находится. Да, на войне. Если завтра бой, ее могут убить. А это значит, что она никогда больше не увидит свою мать, братьев, Люду, которая тоже где-то вытаскивала раненых с поля боя. Маркова боялась подумать, что, возможно, подруги уже нет в живых… Но это несправедливо, когда девчонки и парни умирают совсем молодыми, не успев оставить потомство…

– Что ты тут делаешь? – Рая, незаметно подошедшая к новой подруге, опустилась рядом с ней и отняла руки от лица, залитого слезами. – Ты плачешь? Что случилось?

– Я тут подумала, – рыдания душили Татьяну, спазмы сотрясали тело, – я тут подумала – мы не должны погибнуть… Мы должны выполнить наше предназначение.

– Наше предназначение. – Девушка села на усыпанную иголками траву, смахнув бойкую букашку, сразу забравшуюся ей на колено. – Скажешь тоже… Ты еще пороху не нюхала, милая. В такие дни о другом думать надо, так, по крайней мере, наш командир говорит… Знаешь, почему я с Николаем встречаюсь? – вдруг резко спросила она.

– С каким Николаем? – Тоня удивленно посмотрела на нее. Завтра обещают бой, а ее товарка думает черт знает о чем…

– Да с Федорчуком, – пояснила Рая. – Ты видела его на обеде. Чуб у него такой шикарный…

Таня кивнула:

– Вспомнила… Красивый парень. Все у вас сложится, живы останетесь – поженитесь.

– Поженимся, – усмехнулась Рая. – Забудь об этом. Женат мой Николай. Жена и двое детишек у него в селе Красный Колодезь, неподалеку отсюда, письма вот пишут. Ждут.

– Негодяй, – брякнула подруга. – Пока жена у окошка сидит, слезы проливает, он на фронте девок портит.

– Не говори так, никого он не портит, – парировала Раиса. – Он мне в первую нашу ночь признался, что семью не оставит. А я… Так, походно-полевой романчик.

Таня закусила губу.

– В первую ночь… А до ночи молчал, гад. И не нужно утверждать, что порядочный. Сволочь самая настоящая. Небось до него ты девкой была.

– Ну, была, – нехотя призналась подруга.

– И ты не обиделась после слов его гадких? – удивилась Маркова, смахнув непрошеную слезу. – Уж я бы ему сказала, уж я бы его по земле размазала…

– Размазала она, – буркнула подруга. – А я вот по-другому рассудила. Пусть несколько дней, месяцев, да мои. Если получится, вообще отсюда ноги сделаю.

Рот Тани округлился от удивления: