Глава 7

Вознесенск, 1965

Олег Будченко жил с матерью в ветхом одноэтажном доме, возле которого росла парочка чахлых яблонь, уже потерявших медную листву. Везде чувствовалось запустение, которое бросается в глаза, когда не хватает рабочих рук. Оперативникам было известно, что мать Олега уехала в небольшой городишко, находившийся в пятидесяти километрах от Вознесенска, чтобы ухаживать за парализованным отцом, и Будченко был предоставлен самому себе. Впрочем, вряд ли присутствие матери его удерживало от воровства. По неухоженному крыльцу с налипшими комьями грязи (местами от него отлетела штукатурка) милиционеры поднялись к входной двери и постучали.

Вдовин почему-то не верил, что на стук кто-то откликнется – так и случилось. Горемыкин постучал еще раз, громче, а потом забарабанил в дверь, крикнув:

– Будченко, открывай, милиция.

Его крик тоже ни к чему не привел. Никто не спешил впускать милицию в дом, никто не шуршал в коридоре, и Вдовину стало не по себе. Он не мог объяснить, почему его вдруг охватил страх, липкий, противный. По логике вещей, Будченко мог куда-нибудь отлучиться, например в магазин или в кино – тоже человек, пусть и рецидивист, однако плохое предчувствие не покидало молодого опера. Максим взялся за ручку и дернул ветхую деревянную дверь на себя. Она оказалась незапертой, и Вдовин вбежал в темный сырой коридор, буркнув под нос:

– Ну вот, так и знал.

Горемыкин устремился за ним. Старый дом встретил их тишиной, гробовой, пробирающей до дрожи. Так тихо, противно тихо, не бывает даже в заброшенных домах. На секунду остановившись возле вешалки, коллеги устремились в большую комнату и застыли. Олег Будченко (это был он собственной персоной, они узнали его по фотографиям) сидел за столом, уронив голову на скатерть.

«Может быть, жив, но пьян?» – мелькнуло в голове Вдовина, и он, подойдя к рецидивисту, приложил руку к артерии на его шее.

– Мертв? – с придыханием спросил Горемыкин, прищурившись.

– Мертвее не бывает, – отозвался Вдовин. – Ох, чуяло мое сердце… Потом обливался, когда на крыльце стоял.

– Откуда ты мог знать, что он умер? – удивился коллега.

– Шестое чувство, – пояснил Максим. – Бывает у меня такое. – Он наклонился над трупом, всматриваясь в бледное лицо. – Интересно, как же так получилось?

– Для рецидивиста умереть в собственном доме, а не в тюряге – счастье, – усмехнулся Андрей.

– А по мне – так без разницы, – буркнул Вдовин, дернув себя за золотистую шевелюру. – Беги к телефону-автомату, я на остановке будку видел, вызывай эксперта и Беспальцева.

* * *

Панков бросил саквояж на пол и с неудовольствием склонился над трупом.

– Испортил-таки мне обед, гаденыш, – прошипел он, глядя на Вдовина.

– Много есть вредно, – тон в тон ответил оперативник. – Кстати, один бутерброд ты все же проглотил.

– Змей ты, – буркнул судмедэксперт и повернулся к Беспальцеву, мерившему шагами комнату с облезлыми обоями. – Гена, я не нашел на его теле видимых повреждений и поэтому не могу сообщить точную причину смерти. Умер он не сегодня, мне кажется, около суток назад, во сне.

– Понятно, – кивнул следователь, косясь на вынырнувшего из соседней комнаты Горемыкина с каким-то свертком в руках. – Андрей, нашел что-нибудь интересное?

– Как ни странно, – съязвил оперативник. – Вот, полюбуйтесь. – Он тряхнул холстину, и из нее посыпались какие-то причудливые отвертки, иголочки и шурупы. Обычный человек не знал бы, что с ними делать – уж больно маленькие, миниатюрные. – Не буду настаивать, но похоже, что это инструмент Гольдберга.

Беспальцев растерянно взял одну отвертку и принялся вертеть в длинных пальцах.

– По показаниям его племянницы, инструменты должны быть в кожаном саквояже, – констатировал он. – Мы должны найти его, а заодно и каминные часы.

– Странно, правда? – Вдовин, поправив золотистый чуб, упавший на лоб, наклонился к Беспальцеву. – Инструменты должны быть в саквояже из натуральной кожи, дорогом, как утверждает племянница. Возможно, он для них и приспособлен. Зачем Будченко вытаскивать их оттуда и заворачивать в холстину?

– Только не говорите, что он нашел покупателя на саквояж, а не на инструменты, – хихикнул Горемыкин и показал трехлитровую бутыль мутного самогона. – Эта любушка стояла рядом с инструментами. Видно, наш покойник любил выпить.

– Любил, – отозвался Беспальцев с сожалением. – Вот именно, что любил. Теперь для него все в прошедшем времени.

Он подумал, что смерть рецидивиста помешала раскрытию преступления. Вот как бывает – нашли вещдок, причем очень важный, сняли отпечатки пальцев, вполне возможно, что эксперт признает на нем пальчики Будченко – любой следователь о таком подарке может только мечтать, – но допросить подозреваемого, выдавить из него признание и закрыть дело уже не получится. Дело закрыла смерть – неплохое название для детективного фильма. Убийство часовщика, считай, раскрыто. Но раскрыто ли?

Пока остаются вопросы, на которые нет ответа, так утверждать нельзя. А вопросов как собак нерезаных. Куда, спрашивается, делись саквояж и часы? Неужели Будченко действительно продал их и пропил? Почему же тогда оставил инструменты? По словам Софьи, они были очень ценные. Любой часовщик – не обязательно в этом городе – оторвал бы их с руками и заплатил приличную цену. Бывает, конечно, что покупатель на менее ценные вещи находится быстрее, но подходит ли это к ситуации с рецидивистом?

От напряжения лоб следователя прорезала глубокая морщина, сразу состарив его на несколько лет, и Максим, наблюдавший за майором, вклинился в его размышления:

– Думаете о том же, о чем и мы с Андреем? Почему саквояжа нет, а инструменты на месте?

– С тобой к гадалке не ходи, – усмехнулся Беспальцев и смахнул мутную каплю пота с хрящеватого носа. – Правда, Олег мог их и пропить, и продать. В пользу этого говорит эта красавица, – он указал на бутыль.

– Что-то подсказывает мне, что он этого не делал, – пробурчал Андрей. Геннадий махнул рукой:

– Давайте дождемся заключения нашего Панкова. Может быть, вскрытие направит нас в нужное русло.

– Хочется надеяться. – Максим скривил губы, тряхнув золотой шевелюрой, и все трое пошли к служебной машине, ожидавшей их у осиротевшего дома.

– Телеграмму матери отстучите, – попросил Беспальцев. – Если завтра приедет, нужно будет с ней переговорить.

– Сомневаюсь я, что о сыне она много знала, – сокрушенно отозвался Горемыкин. – Бывает: сын гад последний, преступник, но к матери относится трепетно, бережет ее покой. Разве мы это не проходили?

– Проходили, и неоднократно, – Геннадий открыл дверь машины и залез в салон на заднее сиденье. – И в таких случаях матери порой сообщали очень ценные сведения. Видишь ли, брат, материнское сердце не обманешь. Оно способно многое подмечать.

– Да я, собственно, и не возражаю, – ответил Андрей с переднего сиденья. – Сейчас выйду у почты и отстучу телеграмму. Останови, – попросил он водителя, и желтый автомобильчик притормозил у одноэтажного здания почты. – Ну, я пошел.

Он с трудом вылез из салона, в который раз пообещав себе похудеть, и, нахлобучив на лысину серую старую кепку, побрел к неказистому строению. Машина сорвалась с места, словно торопясь доставить следователя и оперативника в отделение.

Глава 8

Южноморск, наши дни

Дом дяди Виктора находился в живописной долине, окруженной, будто цепью, горами причудливой формы. На их склонах курчавился лес, в трехстах метрах протекала река, имевшая крошечный, но миленький песчаный пляж. Когда-то Виктор объяснил матери, почему построил дом не на берегу моря, а здесь.

– Понимаешь, со мной что-то произошло, – сказал он и виновато улыбнулся. – Попытаюсь объяснить. Там, где я родился, моря не было, и я с удовольствием ездил с родителями в Крым, купался до одури, готов был выпить море, думал, как забрать с собой хотя бы его кусочек… Потом моего отца, военнослужащего, перевели в наш город, и я несказанно радовался. Еще бы… море стало моим, я мог наслаждаться им в любой момент, что и делал. Мальчишкой целые дни я проводил на пляже, купался, нырял с такими же сорванцами. Если что-то мешало мне пойти на пляж, я считал, что день прошел зря. Так было лет, наверное, до сорока. А потом я начал себя заставлять. Внушал, что купание необходимо для моего здоровья. Лет пятнадцать заставлял… А потом резко перестал. Выстроил дом в долине, среди гор, далеко от моря, и не жалею. Прошлое лето просидел в нем, на море почему-то не тянуло. Если бы потянуло, сел бы в машину и поехал. Но не тянуло.

Сергей помнил, как мать улыбнулась его словам.

– Это возраст, Витя, – сказала она. – Мне хочется купаться только тогда, когда Сережа привозит меня на море. Я стала очень привередлива к пляжам, мне нужно, чтобы там было мало народа и чисто.

– И мне достаточно реки, – ответил Виктор. – Приезжайте ко мне, искупайтесь в серебряных струях, потом попейте чайку с горными травами – и вы поймете, что ничего лучше на свете нет.

Почему они с матерью так мало у него бывали? Размышляя об этом, Сергей выехал за город, любуясь морем, которое неожиданно открылось, как голубая лента. Он любил эту дорогу, пролегавшую по обрыву, и, глядя на море, подумал, что давно пора открыть купальный сезон. Говорят, вода уже градусов двадцать, в самый раз – бодрящая, но не холодная. К концу лета море нагревалось до двадцати семи, и в такую воду не хотелось заходить – она просто не ощущалась.

«Надо набраться храбрости и пригласить Марину», – решил он, вспомнив красивую однокурсницу, в которую был влюблен в студенческие годы и даже делал предложение. Разумеется, красавица его отвергла: что было у Сергея тогда? Квартира, где он жил вместе с мамой? Зато предложение богатенького Паши Битова она приняла с удовольствием, молодые поженились, и больше он о них не слышал. Отец Пашки, один из крупных бизнесменов Южноморска, обещал сыну и невестке обустроить их в Москве, и Ивашов очень удивился, встретив Марину несколько месяцев назад в центре родного города. Она постарела, на лице появились морщинки, но все равно осталась красивой.

– Здравствуй, Марина. – Он почувствовал, как сердце забилось от волнения, как несколько лет назад, когда он решился предложить ей руку и сердце.

– Ивашов? – она сразу узнала его и улыбнулась, немного грустно. – Рада тебя видеть.

– Вы с Пашей приехали повидаться с родными? – спросил он, ища глазами Битова. Было время, когда супруг следовал за ней, как тень.

– С Пашей? – удивилась она. – Ты разве ничего не знаешь?

– А что я должен знать? – он покраснел.

– А то, – в тон ему ответила женщина, – что я уже три года не имею к Битову никакого отношения. То, что так красиво начиналось, очень плохо закончилось. Я была самой красивой девушкой Южноморска, но не Москвы. Тамошние красавицы и бизнес-леди вскружили моему мужу голову. Мне надоели многочисленные измены, и я уехала. Теперь жду, пока благоверный подаст на развод, только он не торопится. А ты чем занимаешься?

– У меня адвокатская практика, – ответил Сергей. – Кстати, бракоразводными процессами я тоже занимаюсь.

Она покачала головой:

– Я сама юрист, если ты еще помнишь. Тружусь юрисконсультом в одной фирме. Платят неплохо – и ладно.

Тогда Ивашов не решился предложить ей хотя бы прогуляться по городу и сейчас об этом жалел. Хорошо, взял ее визитку. Теперь есть телефон девушки, о которой он когда-то мечтал. Интересно, согласится Марина пообедать с ним? Думая о ней, он не заметил, как въехал в дачный поселок, и чуть не проскочил добротный дом дяди Виктора.

Молодой человек нажал на тормоз, и любимая машина, недовольно взвизгнув, остановилась у забора из красного кирпича. Ворота сразу распахнулись, будто дядя Виктор ждал его во дворе (наверное, так и было), и плотный мужчина небольшого роста, с большими добрыми голубыми глазами и волнистыми густыми светлыми волосами, вышел на дорогу. Сергей вылез из салона – и попал в его крепкие объятия.

– Здорово, Сереженька. – Дядя Виктор светился от радости. – Как же давно я тебя не видел! Но я тебя не обвиняю, что забыл старика. Сам хорош! В городе часто бываю, а позвонить тебе недосуг. Столько проблем с этим бизнесом! – Он, наконец, отпустил гостя и подтолкнул к воротам:

– Да ты проходи, проходи. Я мясо еще утром замариновал в томатном соке. Помнишь, твоей матери этот рецепт подсказала коллега по работе? Мне понравилось, я только так и делаю. А мяско парное, у нас один татарин разводит баранов.

Сергей прошел на огромный участок – тридцать соток. Мать рассказывала, что дядя Виктор, собираясь строить дом, скупил несколько участков у пенсионеров, уезжавших в город к детям. Несмотря на отсутствие домработницы, все сияло чистотой и ухоженностью. Виктор начал разводить цветы, да так этим увлекся, что ездил в соседние города за рассадой и семенами.

– Эх, жалко, матери твоей нет в живых, – сокрушался он. – Как часто я возил ей букеты роз. Она очень любила сорт «глория», – хозяин коснулся одного из цветков на большом розовом кусте. Цветок был действительно красив: кремовый, с розовым оттенком, к тому же умопомрачительно пах. – А я любил суп, который она мне готовила. Кроме шашлыка я приготовил и его. Кстати, дорогой, ты помнишь, каким супом угощала меня твоя мама, когда я к вам приезжал?

Ивашов наморщил лоб, вспомнив, что матери никогда не нравилась его привычка так думать.

– У тебя прекрасная кожа, – говорила она. – Зачем ты портишь ее морщинами?

– Какая разница, есть у мужика морщины или нет, – усмехался Сергей. – Всегда говорили, что шрамы украшают мужчину.

– Поверь, когда тебе стукнет лет сорок, ты захочешь продолжать хорошо выглядеть, – уверяла его мать. – Посмотри на своего отца. Он никак не может успокоиться. Я слышала, он сделал несколько пластических операций.

Сергей отмахивался:

– Ерунда!

Сейчас он подумал, что отдал бы многое, чтобы мать еще раз укорила его за привычку. Дядя Виктор, конечно, ничего не заметил. Он сам постоянно морщился.

– Так помнишь? – повторил дядя Виктор.

– Кажется, это был… – Ивашов замялся, – борщ.

Честно говоря, он ничего не вспомнил. Борщ любила мама. Вполне возможно, она угощала им дядю Виктора. Однако мужчина покачал головой и недовольно буркнул:

– Очень жаль, что не помнишь. Она всегда к моему приходу варила суп с фрикадельками. Знаешь, моя жена тоже его часто делала, но фрикадельки не получались у нее такими нежными. Потом выяснилось, что она не добавляла свинину. – Он улыбнулся добро, грустно. – Ладно, пройдем на веранду. Хочу тебя удивить. Сегодня я решил приготовить суп с фрикадельками.

Ивашов заморгал от удивления.

– Надо же! Я не ожидал!

– Проходи, проходи, – Виктор подтолкнул его на веранду, как он говорил, самое любимое место в доме после сауны.

Ухоженная, уставленная цветами и вьющимися растениями, она напоминала летний сад. Стол и несколько стульев стояли среди зелени. Здесь всегда было прохладно и уютно. К веранде прилегала ванная комната, и Сергей вымыл руки. Виктор отлучился. Вскоре он принес дымящуюся кастрюлю, тарелки с причудливым узором уже стояли на столе, ложки лежали рядом, в хлебнице румянились лепешки. Сергей знал, что дядя Виктор никогда не покупал хлеб в магазине. Он платил татарину, проживавшему за речкой, и тот делал для него лепешки на тандыре.

– Ну, начнем священнодействовать, – приятель отца взял поварешку, зачерпнул ароматный суп и разлил по тарелкам. – Угощайся, дорогой. Я понимаю, что никогда не сделаю ничего похожего на суп твоей мамы, но я старался…

Сергей с удовольствием попробовал. Он почувствовал голод.

– Великолепно! Вы просто кулинар!

– Не преувеличивай, – усмехнулся Виктор. – Кстати, твой отец тоже любил суп с фрикадельками. Он вообще любил все, что готовила Дина.