Елена Николаевна изобразила губами кислый крен к правой щеке:

– Даже не знаю, – и её недавно вспыхивающий гневом голос теперь морозил всё живое вокруг. – В прошлый раз Татьяна позволила себе такое…

– Ну пжалста, Ленвасильна, она просит прощенья, и я… У нас собачку убили, мне надо её того… А Танька опять щас орать начнёт, тут же датчик щас у нас, сами знаете. Сработает.

Альберт комкал пальцами галстук и выглядел очень глупо.

– Посидите с ней, я заплачу.

Ворча под нос какую-то «охоту-былу», Елена Васильевна пошла в комнату переодеваться. Цезарь отчётливо понимал, что некрасиво так стоять и рассматривать человека, но предложить ему пройти было неуместно, а просто уйти к себе он тоже не мог. Всё это привело к тому, что Альберт снова вспомнил о его существовании.

– Брат, ты это, – мрачно вдохновился он, с трудом подбирая слова, – не поможешь мне?

– Да, конечно. А что нужно? – сначала «Что нужно?», а потом «Да, конечно», – мысленно одёрнул себя Цезарь, но было поздно.

– Мне это, похоронить.

Мысленно ругнув себя за свою дурацкую вежливую уступчивость, он тоже пошёл переодеваться.

Танюхой оказалась не дочка, как сначала подумал было Цезарь, а жена Альберта. Та самая, которая споткнулась о чемодан и так неудачно прогулялась с собачкой. Само животное лежало в коридоре на полу, завёрнутое в полиэтилен.

Танюхино злобное мычание слышалось откуда-то из дальней комнаты. Когда они втроём вошли в квартиру, Альберт метнулся куда-то, видимо, на это мычание грудью. Через пару секунд послышался взрыв возмущения:

– Если ты хоть раз ещё меня свяжешь и рот…

Альберт ответил что-то тихо, сурово и немногословно.

– Да лучше туда, чем с тобой! – взвизгнула его жена.

Цезарь растерянно переглянулся с мамой, а та многозначительно закатила глаза.

Разговор супругов продолжался ещё минуты две, по всей видимости, Альберту удалось чем-то убедить или запугать жену. Она вышла зарёванная, раздражённая, но при этом совершенно раздавленная, не опасная для окружающих, и через силу поздоровалась с соседями.

– Эя не понимаю, чё я тя не знал? – начал выруливать из двора Альберт, после того как они погрузили тело дога в багажник. – Откудты взялся?

– Я девять лет жил в другом месте, вот и всё, – без выражения отозвался Цезарь. Он всё ещё злился на себя. Из-за этих собачьих похорон он, наверное, не успеет сегодня съездить к брату.

– Уж второй раз в доме, – как бы самому себе, как бы пережёвывая невкусные слова, бормотнул Альберт.

– Что – второй раз? – тактично осведомился Цезарь.

– Да собаки, – скривился сосед. – У вас стреляют в собак?

– У нас? Нет, не стреляют.

Приходилось немного играть дурака.

– А ты, часом, не шпион? – вдруг усмехнулся Альберт.

Цезарь искренне удивился:

– С чего ты взял?

Наконец-то он позволил себе тыкать этому парню.

– Показалось, забей.

А через некоторое время:

– Наэрно, потому что ты ни о чём не спрашиваешь.

Цезарь картинно тронул мизинцем рукав Альбертова пиджака:

– Ты заметил? Тогда пусть это останется нашей тайной.

Тот, как ошпаренный, дёрнул головой в сторону своего пассажира.

– Шутка, – отрезал Цезарь, захлопнув тему.

– А это зачем? – удивился он, когда они накрепко припарковались у сомнительно-мрачного серого домика с нелепо высоким крыльцом.

– Клуб собаководов, я щас это, – подробно объяснил его новый приятель и, хлопнув дверцей, побежал улаживать какие-то формальности по поводу смерти собаки.

Не привести ли в порядок мысли? – подумал наш герой, выкручивая ручку, опускающую окошко старого жигулёнка. – Как вот сейчас нагрянет полиция, как арестует меня, сидящего в чужой машине с мёртвой чужой собакой в багажнике. А я даже не знаю фамилии этого фрукта. Сосед…

Из собачьего клуба вышли две женщины: одна вся в красном, молодая и активная, видимо, защитница звериных прав, а другая – бабушка под восемьдесят, но не развалюха, а ещё довольно-таки твёрдая. Цезарь обратил только внимание на чёрную крупную родинку, кричавшую посреди бледного лица девушки, и снова задумался.

Итак, мысли в порядок. После этой нелепой траурной церемонии надо к брату. Пока выходной у Егора, и Зоя, наверное, дома с ребятами. Хоть посмотреть на племянников, да и…

– То есть порода вам не важна? – уточняла девушка, пока они с бабушкой спускались с крыльца.

Голос у неё был звонкий, а у собеседницы – наоборот. Цезарю показалось, что стеклянный ёлочный шарик опустили в коробку, в плотный слой ваты:

– Мне главное не порода, а возраст, – говорила пожилая женщина. – Главное, чтобы собачка уже была немолодая, а так, года три-четыре ей оставалось.

– В смысле? – остановилась на последней ступеньке девушка.

– Я, видите ли, живу одна и не хочу, чтобы она осталась после меня сиротой, – ещё раз обмотала бабуля своим голосом блестящий шар. – То есть да, чтобы нам вместе.

По дрогнувшей родинке Цезарь понял, как напряглась девушка в своём сомнении – что отвечать. И он почему-то никак не мог заставить себя посмотреть на лицо говорившей, хотя чувствовал, что ему хочется. Но для этого нужно было чуть наклониться, с его места ему было видно плохо. Только чёрная точка и алые губы над алой жилеткой. Ему казалось, что девушка неоправданно долго медлит с ответом.

– Старухи – грибы жизни, – сквозь зубы бросил Альберт, усаживаясь в машину.

Да, многое изменилось в городе. Парк, в котором они мальчишками резали берёзы, собирая весной мутноватый сок, превратился в кладбище для домашних животных.

Альберт снова оставил Цезаря в машине и побежал к жестяному вагончику, где, очевидно, прятался распорядитель кладбища.

Жестоко простуженный и чем-то обиженный мужчина вылез из вагончика, не изъявляя никакого желания помочь. Так что Цезарь с Альбертом вдвоём достали мёртвое и никому не нужное сокровище из багажника и потащили куда-то вглубь парка. Во время убогой траурной церемонии Альберт молчал. Но Цезарь грешным делом поглядывал. Зная, как часто сентиментальность и грубость оказываются рука об руку, он ожидал одним глазком появления скупой и мужской у своего новоявленного приятеля.

Всплакнуть Альберту всё же пришлось – чуть позже.

Возвращались к машине молча, Цезарь ненавязчиво следовал поодаль, решая, что ему делать дальше. Пожалуй, свою миссию помощника он уже выполнил и спокойно может…

Тут Альберт выпустил изо рта какой-то собачий звук, чуть присел и тут же брызнул матом и слезами. Задыхаясь, стуча кулаками по колену.

Цезарь взглянул.

Оба боковых зеркала Альбертовой машины, оторванные и избитые, лежали в луже собственных осколков, прямо на капоте. А на лобовом стекле красовался лист бумаги с каким-то цветным логотипом и надписью от руки: «Не паркуйся у нас на пути».

Цезарь чувствовал свою глупую неуместность, но всё же сунулся спросить:

– У вас полицию в таких случаях вызывают?

– …

– A я вот сейчас к брату собирался, – произнёс на это Цезарь отчётливо, кивком головы освобождаясь от лёгкого шока. – Не знаешь, какая маршрутка здесь до Гражданского?

Тем самым Альберт получил свою порцию прохладного душа. Ничего не ответив, он развернулся к своей несчастной машине и принялся голыми руками сгребать с капота осколки на землю. Конечно, сейчас же поранился, но вслух больше выругаться не посмел, а только брезгливо и безнадёжно махнул рукой.

*

А та воспитательница, которая 121, Одиннадцать-в-квадрате, лучше ко мне относилась. Если я впадал в безраздумье, она сажала меня за свой стол и даже говорила другим детям меня не трогать. И вообще – была очень логичной во всех своих поступках.

(Больше я о ней ничего не запомнил.)

5

Зою он знал только по фотографиям. И когда она открыла ему дверь, то – если честно – не признал. В строго-бледном, как будто мраморном лице ничего общего не было с представлением Цезаря о невестке.

Она ждала его, но, протянув для знакомства холодную руку, даже не улыбнулась.

– Егор скоро будет, он там с машиной, – неопределённо повела головой Зоя и левым носком пододвинула ему пару тапочек. – Гостевые, – зачем-то пояснила всё так же серьёзно.

– Спасибо, я так, – за двоих широко улыбнулся Цезарь и подумал, что, несмотря на кажущийся морозец приёма, здесь ему уютнее и спокойнее, чем дома.

Из комнаты выкатился повизгивающий комок детей – прямо под ноги новоявленному дяде.

– Боже мой, трое! – перепугался Цезарь.

– Да нет, третий – это соседский, приходит к нам поиграть, – пояснила Зоя, удаляясь на кухню и маня за собой гостя.

Хорошо, что никаких церемоний представления детям, познакомимся постепенно.

Конечно, и в Зое было что-то пугающее, необъяснимое, нервное, как и во всех, кто встречался Цезарю за последние сутки. Но пока точки соприкосновения, возникающие при нормальном человеческом общении, работали без перебоя, можно было спокойно окунуться в беседу. Она накормила его лёгким обедом и чаем напоила. Единственное, что удивило здесь Цезаря, – это содержимое дверцы холодильника, правда, мельком, он не успел ещё толком осознать… Он спросил её о работе, о детях, ещё о чём-то, всё как положено – перекатывая шарики непринуждённых обыденных слов. Зоя отвечала подробно, однако не таяла до конца. А потом Цезарь где-то ошибся:

– У наших-то часто бываете? – спросил он, имея в виду своих родителей.

– Так, не очень, – и вдруг показалось, что щёки её начали розоветь. Она провела ребром ладони по волосам, сама тут же рассердилась на свой неестественный жест и пошла к окну посмотреть, не идёт ли Егор.

Так-так, ну ладно.

– А значит, младший уже в детский сад?

Зоя не отвечала. Он видел, как она зацепила пальцами краешек органзовой перламутровой шторки и крутит его с усилием. Видел даже, как вздрагивает очертание скулы, действительно покрасневшей. Так выглядят со стороны сжатые зубы – чем он её разозлил?

– У них ведь крикун, – внезапно ответила Зоя, так что он сразу не понял. – Крикун, датчик крика, – теперь она повернулась к нему и спокойно уже пояснила: – Когда мы приходим с детьми, они же вон – постоянно орут, играют. Датчик срабатывает, приезжают из службы. Так что бабуля попросила нас – лучше не приходить.

Ах, вот оно что.

Он понял и тут услышал пришедшего брата.

Егор оказался совершенно лысым, каким-то испуганным, а самое странное – он вошёл и сразу стал говорить о боли в шее, тяжести в голове и покалывании в левом боку. Цезарь испугался, что это серьёзно, однако Зоя, почему-то поняв его вопросительный взгляд, тут же его успокоила:

– Гигиеническая причёска им на службе положена. А ты – хватит уже о болячках, расскажи брату что-нибудь хорошее.

– Да, чем ты на этой службе-то занимаешься? – пытаясь попасть в струю прежних отношений, кивнул Цезарь.

– Да чем ещё – психов ловлю, – ответил Егор, усаживаясь поудобнее и обматывая плечо липучкой тонометра. – Сейчас, погоди, – он нажал на кнопку аппарата и прикрыл глаза в медитативном экстазе.

– Психов? Это каких?

Зоя ответила вместо мужа, поскольку тот продолжал в молитвенном молчании измерять себе давление.

– А у нас теперь всё общество разделилось на психов и тех, кто их ловит и лечит. Он работает в Службе, так это и называется – с большой буквы. Что-то вроде полицейского, санитара и врача одновременно. Ездят по вызовам вместе с бригадой, успокаивают истериков, кого надо – в приёмники забирают, это такие заведения типа больниц. Бывают и криминальные всякие истории, – она усмехнулась устало чему-то своему и стала подавать мужу какую-то пищу на стол.

Егор измерил давление, прицокнул языком и полез в холодильник. И тут Цезарь понял, что его удивило тогда на мгновение. Вся дверца холодильника – четыре довольно широкие полки – была забита разного рода бутылочками, коробочками и пузырьками. Такого количества и разнообразия лекарств и витаминов он не видел ни в одной человеческой квартире.

– Ого, ребята, какая у вас богатая аптека, – позволил себе пошутить и даже привстал со своего места Цезарь.

Егор обернулся, шутки не понял и стал ковырять пальцем коробочки, отыскивая нужные таблетки. Зоя тоже никак не отреагировала на слова Цезаря, молча нарезая хлеб. И только щёки её снова чуть-чуть порозовели, как давеча, когда она на него так неожиданно разозлилась.

И Цезарь мысленно поклялся сам себе придерживать впредь свой язык за зубами.

Первый его день на родине закончился унылым присутствием рядом с ним мамы, папы и Лили за кухонным столом, и всё это почему-то было названо праздничным ужином. Цезарь рассказывал о клубе собаководов и девушке в красном, о похоронах соседского дога, о разговоре с Егором и Зоей, а сам думал, что завтра же найдёт подходящую квартиру, снимет её и съедет отсюда к чертям, ибо так жить, кажется, невозможно. Да, по крайней мере, первое время, пока не привыкнет, он должен пожить один.

*

Я почти не помню, как выглядят те или иные люди. Те, с кем мне приходится общаться постоянно, сидят у меня в голове в виде чисел или понятий. Пожалуй, только мама – исключение. Я могу представить её себе в любой момент, когда её нет рядом. И у мамы нет постоянного имени-числа, всё зависит от её настроения. Если она мягкая, нежная или просто расслабленная, это может быть Здоровая Чётность. Если она смеётся, острит, язвит – тут разноцветные квадратные корни. А бывает, сердится – тогда это что-то колючее, как нерешаемая задача, как шахматный пат, тупик.

Или как незапертый шкаф.

По-другому я не могу объяснить.

6

Почему-то перекрыли оба выхода, ему оставалось только прыгнуть в окно второго этажа. Хотя никто его не преследовал, а на плече сидела какая-то птица, но не было времени связать все события резиночкой причинно-следственного благополучия. Он с трудом открыл окно и вдруг содрогнулся от отвращения: по подоконнику ползли огромные тараканы. Каждый – размером с пол-ладони плюс усы. Что же ты молчишь? – сказал-подумал он своей птице. А птица заверещала пронзительно один раз и, заверещав пронзительно во второй раз, уже оказалась пробуждающим Цезаря дверным звонком.

Он выпал из сна, как из окна, но, моментально взяв себя в руки и накинув халат, пошёл открывать дверь.

А там стоял здоровенный парень в синем комбинезоне и такой же бритый налысо, как Егор. Служба-дружба – как отголосок отброшенного сна прошелестело в голове Цезаря.

– Доброе утро, мы из Службы, – полупредставился, полуизвинился парень. – Будьте добры, пройдите свидетелем в соседнюю квартиру.

Цезарь сообразил, что все его родичи ушли по делам и он дома один. И это значило – не отвертеться.

– Свидетелем? А что случилось? – качнулся он между готовностью и желанием надеть что-нибудь посущественнее.

Парень, кажется, удивился:

– Истерика, – и пожал плечами. – Разве вы никогда не присутствовали при оформлении в распределитель?

– Я долго был в отъезде, – промямлил Цезарь, чувствуя, как желание одеться одержало верх. – Извините, я на минуту, – и скрылся в комнате.

Истерика приключилась с его вчерашней новой знакомой. Альберт ушёл на работу, а Татьяна, очевидно, привыкшая гулять в это время со своим четвероногим другом, не смогла сдержать новых слёз по поводу утраты. Цезарь догадался, что у людей из Службы имеются ключи от некоторых, поставленных на учёт квартир. Более того, службисты имеют право врываться в эти квартиры в самых острых, кризисных ситуациях. Он только не понял, кто определяет степень остроты и кризисности, кто принимает решение о вскрытии квартиры. Но при всём при том тактичный закон не позволял Службе забрать человека в специальное лечебное заведение без присутствия хотя бы одного постороннего здравомыслящего человека.

Двое лысых парней в одинаковых синих костюмах заставили Цезаря заполнить тест, вроде того что он заполнял в самолёте, но покороче. Очевидно, это была формальность, доказывающая здравомыслие свидетеля. А уж потом провели его в комнату, где на диване лежала несчастная хозяйка квартиры. Цезарь вздрогнул. Руки Татьяны были накрепко привязаны к телу какими-то полосками ткани, а по расцарапанному лицу девушки подсыхающими струйками змеились слёзы и кровь.

– Господи, что с лицом? – вырвалось у Цезаря.

– Они сами себя царапают, – не грубо, но слишком уж буднично отозвался один из парней.

Цезарь понял, что формальная подпись свидетеля, то, для чего его звали, – чушь собачья. Здесь надо…

– Я поеду с вами, – обернулся он к санитарам с не терпящим возражений лицом.

– Вообще-то мы не родственников не берём, – всё же попытался возразить один из них.

Но второй что-то махнул ему за спиной у Цезаря, и вопрос был улажен. Сама идти Татьяна не могла – очевидно, её до бесчувствия накололи успокоительными. Так что пришлось уложить девушку на носилки.

Машина у спасателей из Службы была такого же, как и комбинезоны, синего цвета, а в остальном – обычная «Скорая помощь», с мигалкой. Цезарю было предложено сесть рядом с носилками больной, а сами парни устроились впереди, за перегородкой. Когда машина тронулась, Цезарь стал аккуратно протирать взятыми у санитаров влажными салфетками лицо пострадавшей. Да, это действительно следы от ногтей. Но в какое же беспамятство надо впасть, чтобы так изуродовать собственное лицо? И это молодая девушка, вполне даже симпатичная, когда не рычит.

Больная застонала, видно, бактерицидная салфетка, прижатая к ране, дала о себе знать.

– Ничего, ничего, потерпите, – пожалел несчастную Цезарь.

– Сволочь, убийца, ноэль-моэль, – совершенно отчётливо произнесла девушка, не открывая глаз.

– Что-что? – он наклонился к её лицу. – Татьяна, вы меня слышите?

Вряд ли слышала. Время от времени она выплёвывала какие-то ругательства или стонала, потом опять замолкала. Цезарь затосковал. Помощи от него, конечно, здесь никакой. Для себя он тоже вряд ли что-нибудь полезное почерпнёт. Разве что совесть его будет почище – хоть на квадратный сантиметр, если он довезёт соседку до места, а потом расскажет обо всём её мужу.

На одном из поворотов подопечная Цезаря как-то беспомощно качнулась в его сторону, и, хотя ей, привязанной к носилкам, упасть бы и не удалось, он машинально придержал её двумя руками. Не понял… В области бедра девушки его рука наткнулась на что-то необыкновенно твёрдое – сквозь её домашние лёгкие шорты он почувствовал металлический холод и скользкую тяжесть.