4. Непогода

 
Страшны у деревьев зеленые лица,
Когда каждый мускул на них шевелится
И шелест становится взрыдом.
– И, кажется, я себя выдам —
Раскрылась ветров разъяренная роза,
И воздуха заскрипела вискоза,
И светлые нити потускли,
И речка наморщилась в русле…
 
 
Замолкшие люди помятую кожу
Прижали засохшими складками к ложу,
Как будто их тяжкая сила
 
 
В природу ушла и застыла
В недвижном движенье шумящих растений,
В неслышном стяженье тлеющих теней,
В почти человеческом скрипе —
В сосне, и в березе, и в липе…
 
 
Но если услышишь сквозь хрип непогоды
Какие-то странные рваные всходы
Какого-то звука иного
(А может быть, даже и слова),
И сердце рвануться захочет к родному,
Не радуйся – говорит по-иному
Иной, но не дружеский идол.
 
 
– И, КАЖЕТСЯ, Я СЕБЯ ВЫДАЛ —
 

1988

The messenger

 
Там чье же лицо чумное
Под кущами косм небесных?
Зачем в стеклеющем гное
Заплылся несчастный бездух?
И чьи там губы над миром
Косятся с осклабом тайным
(Над этим дрожащим, сирым,
Чуть дышащим лепетаньем)?
Чья сверху сыплется перхоть
На край поднебесной чаши?
К чему мне, скажите, ехать
Сквозь желтый аквариум чащи?
И кем я, скажите, послан
С надеждой – той, безвозвратной —
По этим равнинам поздним,
По этой земле квадратной…
А купы в протертой коже
Заглазной звякают медью…
 
 
И кто только вздумал, Боже,
Меня посылать за смертью?
 

1988

Очерк грозы

 
Опускается, встуманяся, фортка.
В-ней-за-нею, над листвой онемелой —
Что корейская червивая водка,
Небо с молниею иссиня-белой.
Тает туча, свет косой источая.
Сверк косою – и без горлышка фляга,
И топочет, Бог весть что означая,
На осиновых жестяночках влага.
 

Август 1988

Д. Ю

 
Я привел тебя в мир, побелевший от зла,
Где и сам я живу, как слепая пчела —
Поздней кровью продрогших растений.
В мой уступчивый танец ошибка вошла:
Не нужна никому золотая смола
Из ужухнувших средостений.
 
 
Тлеет снег над заклеенным смертью летком,
Всё какой-то уступчатый каменный ком
Облетаю в исплаканном сне я.
Он облит синеватым крупчатым ледком,
Он сползает, медлительной мукой влеком,
Прямо в дымное черево змея.
 
 
Я привел тебя в мир, где и сам я не царь
(А былые цари позарылись в янтарь —
Впрок медовой смолы наносили),
Где чем меньший творец я, тем большая тварь,
Где над садом сгущается снежная хмарь,
Но покуда (и если) я в силе,
 
 
Не отдам тебя вьюге – уж коли привел! —
Ибо крови ты царской: от истинных пчел,
Неподвластных слажёному дыму.
Будем жить налету, огибая шеол,
Может, хватит нам кровного золота смол
Пережить эту вечную зиму.
 

1988

Ожиданье

 
Дождь – косой полосой нефтяною
Светлеет, безгласный, за скользкой стеною,
Воздух около зренья гася.
 
 
Что же… кажется, ночь уже вся.
 
 
Кажется вся уже пепельной, сыпкой,
Мутной – сравня с заоконною рыбкой,
Всю ночь пронырявшей в верхней ночи.
 
 
Ну и приснула. Ну и молчи…
 
 
В городе тихо. В комнате тихо.
Рукою трехпалой, зыбкой от тика,
Время сумрака шерстку прядет.
 
 
Гостем незваным Бог не придет.
 

1988

Последние стихи года

 
Скоро ль закончится этот декабрь,
Этот бессердый год,
Кротко пляшущий danse macabre,
Кровью заливши рот?
 
 
На диске подпрыгивает игла,
Все уменьшается круг —
Так сходит изморозь со стекла,
Так линии сходят с рук.
 
 
Так входит хлеб вовнутрь зерна,
Так входят в лампу лучи…
И не то что музыка – тишина
Уже не слышна в ночи.
 

1988

Стихи и хоры
1989–1998

I

Three times the same

1

 
Меркнет облик тщедушныя жизни —
Вмиг кончается, как ни начнись,
Златогрубыми в зрительной линзе
Волосками парчовых ночниц.
 

2

 
Чуть помыслишь в пере изготовить
Насекомого шороха рой —
Вмиг спирально вкружается овидь
Запятой в темно-радужный слой.
 

3

 
Не успевший довоплотиться,
Треугольником ртутных лучей
Мир вонзается – мертвая птица —
В роговые воротца очей.
 

27–28.VII, 1989

Утро

 
Сжижённый луч, стекающий со лба
долгой горы Вонзается во сны.
Твердь смутная (как ветошка, слаба)
Вся под плотскою тяжестью луны
Просела уже, звездки потая
(Углится блеск лишь на одной звезде…).
Кто же возьмется разом за края
И прочь скатерку (или быть беде)?!
Кто же возьмется..? Ясно, что не я —
Я только здесь, а нужно быть везде
(В Израиле небесном, среди тех,
Кто сорным дымом вышел из земли,
Кто кроткой кровью к Господу востек
Из горсток обмуравленной золы,
Кто – чтобы гóрам и морям помочь
Узрить смятенье Божьего лица —
Сгребает отработанную ночь
Едва она дотьмится до конца).
 
 
(Ты знаешь всё, о Господи, отсрочь.
Я сна не доглядел еще…
 

Пицунда. IV, 1989

Стихи о незримой Неве

I

 
Реки незримой искони
Неизносима кривизна.
Одни лишь небеса одни
Так же зеркальны дочерна.
Но черноверхая страна
Неотразимые огни
Отводит прочь, отречена.
 
 
На желтых лапочках фонарь
По дикому прыг-скок стеклу
За угол, где клочная хмарь
В глухую переходит мглу.
Россия мерзнет на углу,
Блестя ногами, как Фамарь,
Поднявши на лицо полу.
 

II

 
Двояковыпуклой линзы отлог —
Слитное тело реки,
Сущего мрака светящийся клок
Влачат на плечах светляки —
 
 
Сердце ли? воздух? эфирная плоть?
Просто ли блеска объем?
Как это облако тьме расколоть?
– Единственно света копьем.
 
 
Вытыкнут выспрь ледянеющий свет,
Воткнут в горящую гроздь,
Только – как будто вообще ее нет —
Проходит весь воздух насквозь
 
 
И утыкается в горний предел,
В слитное тело небес,
Будто себя, как иголку, продел
И в стоге зеркальном исчез.
 
 
Не досягает незримой воды
Воздух, отдавший объем.
К небу вернулись три зябких звезды,
Влачившие сердце втроем.
 
 
В двояковыпуклой линзе черна
Вся сердцевинная тишь…
(– Двояковогнута, кстати, она,
Коль скоро снаружи глядишь —)
 

1989

Новый фокус врага

 
         Кто замкнул окамнелой печатью
         Этой страшной баклаги края?
(Что же… сердной извилистой влаги, по счастью,
         Я не пил, дорогого питья)
 
 
         Кто огромный, округлый, тяжелый
         Наложил пятидырный замок?
(Этот грецкий орех исполинский и голый —
         Что ж, я рад… надкусить я не смог)
 
 
         И почти что еще не початы
          Эти колбочки и пузырьки
(И на каждой притиснутой к горлу печати
         Надпечаток какой-то руки,
 
 
         Что ворочала перстнем истертым
         На ключе пятиперстом сухом,
Что неслышимым звукам, блаженным и мертвым
         Преграждала дорогу на холм).
 
 
         И почти что не-видя-не-слыша,
         Я почти что пишу и пою
И висит надо мной, среди тьмы и затишья,
         Ненадкушенный плод, как в раю.
 

IV, 1989

Круглы брады у русских мулл
Из поэмы «Русский ислам»

 
Круглы брады у русских мулл
И розо-бело-ватны очеса,
И стерьвом каменным лежит Москва на черном
асфальте – Мертвом море сна,
А все ее четыреста мечетей
Громадный бледный вытрубляют газ.
 
 
А в волосатой колбе – гул,
Снует языковая колбаса,
Толкается, сочась, и камнем истончённым
(Скрип – нá зуб зуб, чмок – на десну десна)
Худеет речь. Ну как не захудеть ей,
Обсосанной в четырехсотый раз.
 
 
Не слышу звук, но вижу зрак.
И привитóе бешенство болит
В зрачках расплавленных огромной белой крысы.
Мне страшно, злая полутишь,
Ведь все твои четыреста имамов
Свивают надо мной свои брады.
 
 
Готов молиться утренний дурак,
И полумесяц попранный парит
Над махонькой Москвой. Изрозовелись крыши.
Последняя по пояс полумышь
Сквозь лесопарк предутренних туманов
Бредет, оглядываясь на свои труды.
 

III, 1989

Стихи с примесью

 
Древа октябрьского сонный шар.
Древа ноябрьского круглый пар.
Древа декабрьского взбитый взвар.
                  – Кажется, этим венчается год.
 
 
Вычитан начерно разворот.
Выскребен насеро черный ход.
Высосан набело неба свод.
                  – Так вот как я сделался стар.
 
 
Кажется, споро пошли года.
Кажется, я даже знаю куда.
Кажется, знает в крови вода,
                  Для чего же весь этот спех.
 
 
Шестиугольно пирамидальный снег
Ночью был светел, к рассвету смерк,
И щербат, как невидимый миру смех.
                  – Но для чего там, вверху, звезда?
 

XI, 1989

Без Улисса

1

 
Весна в краю, где нет весны,
Хоть и не в силах там остаться,
Но нехотя нисходит в сны
Протея, первого кронштадтца.
На прытком противне волна
Его мослы мусолит, хныча, —
Одна всё та же дрожь-блесна
Рябит из каждого обличья,
Один всё тот же страсти гнет
Вращает превращений обод,
Что в зелье пенном ни мелькнет —
То лодки бок, то спрута хобот,
То рыбья нежная щека,
То рабья скривленная морда…
…А там, где место Маяка,
Безглазая громада Форта.
 

2

 
Глядит из колкой глубины
Туда он, где, рекой распорот,
Как Пифагоровы штаны,
Расползся златобедрый город.
Три века здесь копили плоть,
Но все еще во мгле, в начале…
И македонец, вздевши плеть,
Печально скачет на причале.
Редеет кожаный гранит
От беглой кровки бормотанья,
И старец нас не охранит,
В волнах меняя очертанья.
О Боже наш, верни свечу
И участь верную означь нам.
Я заплачу – я замолчу
Молчаньем, плоти равнозначным,
Желанья нечего жалеть,
Раз меч его не будет жалить,
Но мир? отменит ли мелеть,
Наращивать больную наледь..?
 

1989

Прощание у моста

 
Грибным грубошерстным мясом
Гранит чернеет с излома,
Вдыхая всей плотью свеченье
Узенького заката —
 
 
О столь здесь река поката,
О столь здесь ее теченье
Наклонно к небу, что с лона
Соскальзывают лучи.
 
 
И этим прощальным часом
Так розовато, так серо
В каменном вертограде,
Особенно здесь, у мóста —
 
 
Лучам, тем проститься просто,
И даже на Германдаде
Несколько их осело,
Чтоб умереть в ночи.
 

1989