Малаша уснула и не заметила, как лошадь вкатила в ее новую деревню. Собаки подняли недовольный вой, растревоженные под самое утро. Демьян подъехал к дому, стоявшему на крутом берегу Мостовки. Резные ворота ограды, щедро покрытые изморозью, открылись и выпустили счастливых родителей Демьяна. Едва очнувшаяся ото сна Малаша спрыгнула с саней и упала им в ноги, прошептав:

– 

Христос посреди нас.

– 

Есть и будет, родимушка! – услышала она в ответ.

Убеленный сединами отец и покрытая ярким платком матушка крепко обняли будущую сноху и повели ее в дом.

Русские пришли на Ирюм с Руси, Урала и сибирской тайги. Сюда, где лес встречался с дикой степью, хлынули крестьяне, страдающие от закрепощения; раскольники, бежавшие от власти Антихриста; рабочие уральских заводов, не выдержавшие тяжкого заводского труда; служилые люди, остывшие к государеву делу. Щедрая и плодородная зауральская земля принимала всех без разбора.

Ирюмские староверы помнили, что семена раскола здесь посеял сам огнепальный протопоп Аввакум, три года служивший в Тобольске и навещавший на Исети твердого в отеческой вере старца Далмата. Государь, отправляя Аввакума в Сибирь, рассчитывал избавить стольный град от смуты. Великий князь не мог помыслить, что, удаляя назойливого протопопа с глаз долой, он своей рукой зажег раскол за Уралом.

Находясь в пустозерской яме, за тысячи верст от Сибири, Аввакум продолжил руководить зауральским расколом и благословил первую в русской истории гарь. Тогда в деревушке Березовка под Ялуторовском вспыхнул живой костер, в котором огненное крещение приняли тысячи христиан – мужиков, баб, чистых душою детей.

В Тобольске Аввакум сошелся с местным сыном боярским, Алексеем Венгерским. Истовая проповедь протопопа запала Алексею в душу, и вскоре он принял постриг с именем Авраамий, став послушником в полунощном Троицком монастыре. Знаменитая обитель находилась в 800 верстах от Тобольска, на реке Оби. Вскоре инока отправили в Москву по монастырским делам, откуда Авраамий вернулся ярым приверженцем древнего благочестия. За раскол монаха сослали еще дальше – в далекий туруханский монастырь на Енисей. Авраамий не загиб на чужбине и вскоре всплыл на Исети, в Кондинской заимке Троицкой обители.

Здесь Авраамий сызнова принялся обличать никоновские новины. Крестьяне с ужасом узнали, что на московском престоле и в православной церкви воцарился Антихрист. Когда на царство помазали юных царевичей Ивана и Петра, Авраамий склонил зауральских крестьян не присягать великим князьям. Тобольские воеводы снарядили карательный отряд, чтобы схватить старца, но тот нашел укрытие в Ильино на Ирюме.

Спустя десяток лет власти выследили ирюмский раскольничий скит и заточили Авраамия в Тобольске. Однако в столице Сибири было немало друзей раскола. Вскоре дерзкий старец сбежал из подвалов тобольского Знаменского монастыря и отправился доживать свой век на новую родину – Ирюм. После смерти благочестивого старца с почестями похоронили на Бахметских болотах, в месте, названном в его честь. С тех пор Авраамиев остров превратился в святое место для староверов.

Когда архиепископ нижегородский Питирим учинил разгром Керженских скитов, десятки тысяч кержаков хлынули на Урал и в Сибирь. Зауральские староверы тут же организовали собор в Кирсаново: нужно было решить, как подружиться с пришлыми кержаками и что делать с отсутствием священства – доживали свой век последние священники дониконовского рукоположения. Решили брать пример с кержаков, принимающих в раскол беглых попов господствующей церкви. Так Ирюм получил своего нового пастыря – отца Симеона. Он сменил уважаемого на Ирюме старца Тарасия, замученного до смерти в тобольских казематах. Симеон пришел с Яика и смог убедить собор в Кирсаново, что вера его крепка. Он с ревностью продолжил дело убиенного старца: крестил, исповедовал, венчал и обличал никонианскую ересь.

Немногочисленное сибирское духовенство безуспешно боролось с раскольниками – на бескрайних просторах за Уралом у них не было ни сил, ни большого рвения собирать в никонианство свою крестьянскую паству. Тобольск, Тюмень, Верхотурье скрепя сердце приняли новые обряды Никона. Однако крестьянское большинство Зауралья упрямо держалось старой веры. Раскольничьи деревни росли по Исети, Ирюму и Мостовке, как грибы после дождя. В непроходимых ирюмских лесах находили покой и поддержку десятки бродячих старцев, проповедующих о воцарении Антихриста.

Родина Демьяна – Дворцы – началась как пашенная заимка все той же Троицкой обители на Великой Оби. Монахи отдали землю в обработку крестьянам и поставили здесь свои скотные дворы, которые в народе назывались просто – дворцами – отсюда и пошло звучное название. Иноков ничуть не смущало, что на них работают раскольники – главное, чтоб дело делали – а на работу староверы были заядлы.

Демьян был младшим братом в семье, но самым статным. Во Дворцах он считался первым красавцем, отнимая сон у местных девок и молодушек. Демьян знал себе цену и не торопился жениться. Когда он повстречал Малашу на ярмарке, то скоро выяснил, что она уже сосватана за тюменского купца. Что ж, рассудил Демьян, чем он хуже городского купчишки? Чего тут было больше – любви или гордыни – того не знал и сам жених.

Свадьбы на Ирюме играли по старому чину – строго между Рождеством и Крещением. В другую пору замуж выскакивали только пересидки, не ценившие ни чести, ни закона. Свадебный сезон был тяжелым временем для отца Симеона – единственного беглого попа на всю округу. Во Дворцах его ждали со дня на день и Демьян понимал, что нужно действовать быстро. Спустя день после побега Малаши он встал ни свет, ни заря, бегло поклонился образам и выскочил во двор. Стоял жгучий предутренний мороз, когда за две версты слышно, как хрустит снег под валенком ходока. Демьян запряг коня и выскочил в темноту январской улицы – он направлялся в Ильино, чтобы замириться с отцом Малаши.

В то утро дед Макар лежал на печи и стеклянными глазами смотрел в потолок. Он не спал уже вторую ночь и забросил всю работу по хозяйству – им занимались жена и дети. Он ворошил в памяти события своей длинной жизни, которую прожил ровно, без дури и лиходейства. Макар никак не мог взять в толк, почему любимая дочь вдруг предала его. Малаша всегда была его отдушиной, всегда наполняла его стремлением жить и работать на износ, а когда повзрослела – то стала единственным смыслом жизни. Малаша оказалась поздним первенцем в семье Макара – до сорока лет Бог не посылал им с женой детей. Вместе с долгожданным чадом в семью пришел достаток, удача в делах и другие дети. Старик считал красавицу-дочь божией наградой за праведную жизнь. Он верил, что не ему, а самому Господу было угодно сделать Малашу богатой купчихой. Так горько Макар не ошибался никогда. Господь страшно поглумился над ним, сделав седого старика посмешищем всей округи. Макар безропотно смирился со своим позором, увидев в этом промысел Божий. Прежнего Макара, самого крепкого хозяина на деревне и отца первой красавицы Ирюма, больше нет. Отныне он просто дряхлый старик на печи, не сумевший распорядиться своим счастьем.

Демьян въехал в Ильино, когда деревня уже проснулась. Конь медленно вышагивал под ним и опасливо озирался по сторонам – должно быть, помнил, как давеча участвовал в воровстве. Демьян подъехал к знакомому дому Макара и привязал лошадь к могучим воротам, створки которых были забраны в ёлочку. Окно, через которое сиганула Малаша, закрыли ставнями. Татарин забрался в конуру и жалобно скулил – хозяин так обозлился на него, что даже не стал наказывать. Демьян настойчиво забарабанил по воротам, но к нему никто не выходил. Ухмыльнувшись, он отворил незапертые ворота и вошел на ограду. Жизнь словно остановилась в хозяйстве Макара: коровы угрюмо топтались в пригоне, лениво пережевывая сено; по двору бродила усатая кошка, вынюхивая, чем поживиться; за ночь намело с вершок снега – его никто не торопился убирать. Демьян недовольно осмотрел хозяйский двор, снял шапку, взошел на высокое крыльцо и отворил дверь в избу.

В доме пахло кислыми щами, свечным огарком и холодом. Демьян затворил дверь и не сразу заметил, что напротив него, возле русской печки, сидела сутулая женщина, повязанная белым платком. Демьян поклонился образам, перекрестился и обратился к Агафье:

– 

Мир дому сему!

Не услышав ответа Демьян ничуть не смутился и спросил:

– 

Где хозяин, мать?

Женщина тяжело вздохнула и кивнула головой в сторону печной лежанки. Демьян, не снимая валенок, подошел к печи и отдернул занавеску. Среди разбросанных по кирпичам сапог, осиновой щепы и кучи лохмотьев лежал дед Макар, седой и угрюмый. Демьян нахмурил лоб и поприветствовал старика гулким басом:

– 

Здорово, отец!

– 

Пошто пришел? – не сразу отозвалась куча. – Али не все забрал у стариков? За меньшой вернулся? Гарем хочешь устроить, бусурман?

– 

Мне чужого не надобно, – смиренно ответил Демьян – Я только свое беру.

– 

Бог тебе судья, молодчик. Но знай – благословения моего тебе не видать, как Эдемского саду.

Демьян широко улыбнулся, оголив частокол белоснежных зубов.

– 

Давай слезай, дед Макар, – промолвил он – Встречай гостя по-христианскому обычаю.

– 

Какой ты мне гость? – возмутился старик и вскочил на четвереньки – Ты вымесок волчий, паскудник бесстыжий, ворюга проклятущая! Как посмел в избу мою прийти и говорить со мной?

– 

Ну-ну, будет, – развел руками Демьян, – Я на слова незлоблив, да и ты знай меру. Пришел тебя на свадьбу звать, а не собачиться. Богатый калым положу за Малашу.