Собор построен у дороги,
Участок, лекарня, базар,
Идут во храм людские ноги
За упокой, здоровье и навар.
 
 
Там колокол в седом раздумье
Ведет негромкий разговор,
Ему вторят певцы латуни,
Металлов разных на подбор.
 
 
Он говорит о грозных сечах,
Вот здесь, в изгибах Иртыша,
Об интересных личных встречах,
Тех, что запомнила душа.
 
 
О войнах, землю сотрясавших,
Когда сражались брат на брат,
И помнит свет в Москве пожарищ,
Когда врагом был город взят.
 
 
Вот и сейчас речет с укором,
Что позабыт духовный мир,
Что деньги встали над законом
И заправляют дикий пир.
 
 
Сосуды будут сообщаться,
Богатство, бедность – общий мир.
Как надо к Богу приобщаться,
Пусть лучше думает банкир.
 

 
Не люблю я японское суши,
И романтики нет в харакири,
И язык неприятно мне слушать,
И сидеть из картона в квартире.
 
 
Мы сейчас подражаем японцам,
Что-то ищем себе в дзен-буддизме,
Мы уже поклонялись Солнцу
И себя истязали в марксизме.
 
 
Мы не пишем стихи по-немецки,
Гёте тоже не брался за русский,
Но в руках мы держали нецке,
Пили чай на коленках вприкуску.
 
 
Не читают японцы хокку,
Что написаны где-то в России,
И без суши прочистят глотки,
Чтобы им острова возвратили.
 
 
Мы всегда подражаем кому-то,
Все культуры своей чуждаясь,
Мы уже научились чему-то,
Потихоньку в себе возрождаясь.
 

 
Где-то в преддверии рая
Встретились два самурая.
Молоды оба, еще горячи,
Сразу скрестили друг с другом мечи.
Оба из школы сенсея Мусаси,
Оба учились в «хейко-до» классе.
Словно два друга сошлись на попойке,
Выпьют сакэ и улягутся в койки.
Оба учили «Пути всех профессий»,
Оба отличники всех школьных сессий.
Их фехтованье как «птиц пирует»,
Воинов лучше в Японии нет.
Кто из них лучший, не найден ответ,
Меч, хоть и острый, не даст им совет.
Вышел апостол с ключами от рая,
Кто за Японию здесь умирает?
Стало вдруг стыдно небесным бойцам,
Мы лишь пришли поклониться отцам.
И мы погибли в неравном бою,
Но защитили деревню свою.
Сдайте мечи, их нельзя носить в рае,
В рай не пойдем, мы – самураи!
 

 
Я умру от пронзительных глаз,
Что встречают меня каждый раз,
Стоит мне лишь куда-то пойти,
Неотлучно они на пути.
 
 
Посетил я друзей-докторов,
Все в порядке, я жив и здоров,
Но шепнул окулист, – в роговице
Вижу древней религии жрицу.
 
 
Эти жрицы красивы, как небо,
Эти жрицы податливей хлеба,
Эти жрицы страстны, как вулкан,
Сладким медом обмазан капкан.
 
 
Мне по нраву такое моление,
Дикой крови живое волнение,
И ловушка – большой достархан,
Оплетут по рукам и ногам?
 
 
Будь что будет, готов ко всему,
Пусть заманят меня на кошму,
Чтоб горячей любовью убить,
Расплетя до конца жизни нить.
 

 
До Самары путь долог,
Надо ехать на Волгу,
И там живет кардиолог,
Верный врачебному долгу.
 
 
В Самаре губернатор Титов,
Известный всем сердцеед,
В Волге разводит китов,
И осетров больше не ест.
 
 
В Самаре гречанка Таис,
Знакомая Джона Голсуорси,
Все говорят ей «кис-кис»,
Расточая вокруг восторги.
 
 
Иногда она закрывает глаза,
Как нормальная женщина,
Иногда в глазах бывает слеза,
Если в делах трещина.
 
 
Не близкая землячка Ленина,
Не героиня мировой революции,
Но миру станет известна
Синтетическая теория эволюции.
 

 
При свете маленькой коптилки
Вставала утром вся семья,
В углу иконы темнолики,
Пять мужиков и мальчик – я.
 
 
Чего ж мы баб-то не считали,
На них держался дедов дом,
Полы скобленые сверкали,
Скотина, огород, и все бегом.
 
 
Зато как весело все пели,
На зов сходилась молодежь
И долго были слышны трели
Пяти гармошек там, где рожь.
 
 
Домой все возвращались на рассвете,
Глаза закрыл – уже вставай,
Душа объятием согрета
И шепот тихий – ну, давай.
 
 
Промчалось быстро это лето,
Покос, уборка, первый снег,
Читал недавно я про это
В теньке у дома на бревне.
 

 
Сани быстро пролетели
Незнакомый хуторок,
Новогодние метели
Не оставили дорог.
 
 
Солнце спряталось за тучи
И закончился денек,
Поворачивай-ка, кучер,
В дом, где светит огонек.
 
 
Заночуем в этом доме,
Тянет всех зимой к теплу,
На перину из соломы
И сверчок поет в углу.
 
 
Вот тесовые ворота,
Справа вход, залаял пес,
Мужской голос со хрипотой:
Что за гостя Бог принес?
 
 
Открывай, хозяин, двери,
Из Москвы я, лейб-гусар,
Не доехал я до Твери,
Путь не видно, конь устал.
 
 
В чистой горнице уютно,
На божнице Спаса лик,
Пахнет щами, очень вкусно,
От порога – половик.
 
 
Из-за яркой занавески
Вышла девушка-краса,
На ушах блестят подвески
И до пояса коса.
 
 
Чарку с водкой мне выносит,
На закуску – огурец,
На поднос кладу целковый,
Улыбается отец.
 
 
Стол накрыли как на праздник,
Каша, щи, грибы и мед,
Труд крестьянина не праздный,
Знает день, что кормит год.
 
 
Звать хозяина Прокофий,
Дочку Аннушкой зовут,
Извините, барин, кофий
В доме нашем не дают.
 
 
Самовар запел нам песню
Про далекие края,
Мне в мундире стало тесно,
Где ты, трубочка моя?
 
 
За степенным разговором
Я узнал про урожай,
Что Прокофий с дочкой, вдовый,
Да и жизнь в глуши не рай.
 
 
Проезжал недавно Пушкин,
Что-то в книжечку писал,
Дочке дал сережки в ушки,
А недавно услыхал,
 
 
Что издал писатель повесть
О гусаре молодом,
От любви забыл он совесть
И увез в господский дом
 
 
Раскрасавицу-крестьянку,
Бросив батьку бобылем…
Ложись, барин, на лежанку,
Завтра в Тверь тебя свезем.
 
 
Утром выехал я рано,
Светит полная луна,
На груди болела рана
И душа любви полна.
 

 
У дороги старик,
Старый ватный халат,
Все от солнца горит
И в руке пиала.
 
 
Рядом дети играют в пыли,
Видно в гости приехал кочевник-кумли.
Сын текинский ковер расстелил
И соседи с собой, кто что мог, принесли.
 
 
Эй, начальник-урус,
Выпей с нами кок-чай,
Уважаем мы Русь,
Ты по ней не скучай.
 
 
Я попил с ними чай
И сказал им – рахмат,
Старика я встречал,
Ехал он в Ашхабад.
 

 
В «Детском мире» сплошная стрельба,
С автоматом девчонка трех лет,
И в парадном мундире стоит лейтенант,
Улыбается людям в ответ.
 
 
Может, купим мы куклу, как все,
На заставе с ней будешь играть,
Пап, купи автомат мне такой, как у всех,
Мне границу идти охранять.
 
 
Вот девчонка, приходит всегда на расчет,
Провожает, встречает наряды,
По «тревоге» всех раньше встает,
Трудно будет на базе в отряде.
 
 
В школе сельской везде командир,
Если надо, пройдется и матом,
Ей военный по нраву мундир
И мужчины, такие как папа.
 

 
На свете есть Любви наука,
Где есть немало разных правил,
Любовь не детская игрушка,
Которую в песочнице оставил.
 
 
Урок Любви дает нам Казанова,
Всех женщин любит он подряд,
И хоть он сильно избалован,
0 нем с восторгом говорят.
 
 
Другой учитель Дон Хуан,
Филуменист, играющий с огнем,
В Любви, он скажем, не профан,
Вздыхают женщины о нем.
 
 
А третий – Пушкин Александр,
Он за Любовь пошел к барьеру,
Как будто в фильме кинокадр,
Так нужно делать кавалеру.
 
 
Вот три кита, а формула одна,
Влюбляйся и люби без меры,
Любовь опасна, как война,
Вперед, в атаку, гренадеры!
 

 
Ходил лунатик на свиданья
По крышам к женщине одной,
Не говорил он до свиданья
Ни летом, осенью, весной.
 
 
Он просто спал и шел по крыше,
Затем спускался на балкон
Он говорил и сам все слышал,
И был в ту женщину влюблен.
 
 
Об этом знали все соседи,
Вздыхали женщины в ночи,
И вот решили эти леди
К себе мужчину приучить.
 
 
С балконов толстые канаты
Легко на крышу протянуть,
Но что же сделать, чтоб лунатик
Мог к ним на вечер заглянуть.
 
 
Лунатик даже по канату
Пройдет, не глядя на людей,
Он знает «Лунную сонату»
И танец «Белых лебедей».
 
 
Он молчалив и музыкален,
Ему дана большая власть,
Страсть распахнет запоры спален,
Чтоб получить от встречи сласть.
 
 
И были дамы те в печали,
Шел мимо странник по любви,
С балконов женщины кричали:
Мы здесь, любовницы твои!
 
 
Лунатик вздрогнул и упал,
Он не достался никому,
На мостовой в ночи лежал,
Не видя полную луну.
 
 
Любовь не терпит громких слов,
И ей нельзя ни с кем делиться,
Нельзя лишать влюбленных снов
И пейте чай, когда не спится.
 

 
Бурун клубился за кормою,
Стоял у рубки капитан,
Он очарован был тобою,
А ты кусала марципан.
 
 
Белы твои, как сахар, зубки,
Алеет роза на губах,
Но прозвучал гудок побудки,
В такую рань ты на ногах.
 
 
Даря рассвету страсти ночи,
Кидая радость в небеса,
Душой ты благодарна очень
За вкус шампанского в усах
 
 
Как волк седого капитана,
Как песняра в делах любви,
За скрип пружинок у дивана,
И пели где-то соловьи.
 
 
Всего лишь час до остановки,
И там стоят твои друзья,
И уходить тебе неловко,
И оставаться здесь нельзя.
 

 
В метро в час пик переполох,
Дверями девушку зажало,
А рядом парень был неплох,
Хоть без усов и без кинжала.
 
 
Он как Геракл раздвинул двери,
На руки деву нежно взял,
И каждый взгляд ему поверил,
Как парень деву обожал.
 
 
И в две секунды пролетела
Дорога к дому у нее,
И больше тело не болело,
И было ласковым белье.
 
 
Об этом дома на диване,
Отпив из кружки сладкий чай,
В каком-то сладостном тумане
Нам рассказала невзначай.
 
 
Одно лишь только омрачает,
Быть может, память подвела
Тот номер ей не отвечает,
Такие, братцы, вот дела.
 
 
У этой сказки есть начало,
Но нет у сказочки конца,
Захочешь, дерни сам мочало
Послушать песню молодца.
 
 
И эта новость две недели
Мелькала в лентах новостей,
О ней еще «нанайцы» пели
И ей встречали всех гостей.
 
 
А телефон потом ответил,
Хозяин просто был в отъезде,
Он эту девушку заметил,
Живет в соседнем с ним подъезде.
 
 
Об этой свадьбе много слышал,
Гуляло триста человек,
В пяти домах слетели крыши,
Такого не было вовек.
 
 
Потом, однако, оказалось,
Что замуж вышла не она,
Гуляли парни с трех вокзалов,
Торговцы водки и вина.
 
 
А наша дама на диване
Пила с какой-то травкой чай,
Потом помылась на ночь в ванне
И улеглась в кровать на край.
 
 
Все было тихо, благородно,
К утру затих и улиц шум,
И только где-то за дорогой
Светил огнями старый ГУМ.
 

 
Подарит монетка случайное счастье
И радости нашей забрызжет фонтан,
А, может, на улице просто ненастье
И капельки грязи прилипли к ногам.
 
 
А, может, монетка имеет две решки,
И выбора в жизни твоей уже нет,
И годы твои, как в пакете орешки,
Осталось с десяток непрожитых лет.
 
 
А, может, пуститься дорогою тяжкой,
Попробовать все, что еще не видал,
Карман оттопырен коньячною фляжкой
И другом мне станет неспящий вокзал.
 
 
Не буду считать я в пути километры,
На север ли ехать, на юг, на восток,
На станции встретят бродячие ветры
И каждому нужен из фляжки глоток.
 
 
В краю незнакомом, далеком, холодном
С тоскою я вспомню домашний уют,
Когда-то я был молодым ветрогоном,
Пора и домой, где любимые ждут.