До Берлина шел, разумеется, ICE, но в срочных обстоятельствах пользуется этими поездами народу существенно меньше, чем прочим транспортом, и все случаи прямого проезда в Берлин из Франкфурта могли быть легко установлены. Другой вариант представлялся предпочтительнее – воспользоваться Wochenendeticket, но поездка растягивалась на несколько часов, причем возрастала вероятность попадания в камеры наблюдения тем выше, чем больше могло быть пересадок в пути.

Кроме того, главным оставалось исчезнуть как можно скорее из мест с потенциальным присмотром не только на обратном, но и на пути к цели. В принципе неплохая оставалась возможность выехать еще в пятницу вечером, разбив маршрут на несколько участков, покупая только один билет до конечного пункта, но дорога снова могла непредвиденно затянуться, а в любых серьезных случаях полиция сразу обращает внимание на массовые коммуникации, на которых налажен всеохватный контроль. Тогда его раскрытие оставалось лишь вопросом времени и педантичности поиска. В этом случае надо было исключить малейшую вероятность попадания в любые базы данных.

Опасно было ехать на машине, даже арендованной – на автобанах. Он знал это по проекту, на котором ему удалось участвовать, создания для Innenministerium централизованных баз учета автотранспорта – в том числе предусматривалась обработка баз изображений с видеокамер на трассах.

Цели обработки не разглашались, но включенный модуль запросов в суточных таблицах всех проходивших автомобилей по номерам, записываемых в отдельную закрытую таблицу, сказал о назначении всей системы больше, чем знакомство с ведомственными документами.

Несколько удивило его тогда легкомысленное (с точки зрения его опыта в другой жизни) отношение к гражданству разработчиков проекта. Хотя, как он уже неоднократно в этом убеждался, зачастую еле скрываемое отношение к иностранным участникам технического прогресса в ставшей для него уже близкой Германии, как к немного неполноценным, становилось причиной многих, не ставших достоянием публики, скандалов и утечек секретов.

Иными словами, общественный транспорт следовало избегать, если не оказывалось другого выбора. А выбор был – и в этом он оценил силу общества потребления – в использовании Mitfahrt, той изящной возможности доехать куда-угодно, оставаясь никому неизвестным, кроме пары попутчиков, которым либо не хватает либо просто жалко денег на более комфортабельные средства доставки. Достаточно зайти, даже не регистрируясь, на сайт любителей подсадки, договориться о встрече в удобном месте и доехать туда, куда нужно…

Он решил на следующий день, в среду, не заезжая домой, отправиться в город и окончательно разобраться, как, с кем и когда он поедет. Выйдет на сайт он из одного из многочисленных интернет-кафе, которых полным-полно в районе Hauptbahnhof, которые содержат турки, арабы и прочий многоголосый неясного происхождения люд, не сильно желавший встреч с полицией и занимавшийся достаточно мутным бизнесом. Особо надо было выбрать место без подключенной веб-камеры, поскольку, как он знал, эти камеры могли незаметно для пользователя даже самой безобидной порнографии включаться и сохранить то или иное изображение ничего не подозревавшего посетителя.

Чаще всего это делалось для гарантии самого заведения, но никто из держателей подобных кафе не станет возражать просьбам полиции вспомнить того или иного посетителя, особенно если сотрудничество с государством поспособствует продлению вида на жительство. У него имелось на примете крохотное заведеньице на несколько мест с убогой периферией, как раз напротив турецкой парикмахерской. Он там бывал уже несколько раз, и хозяин, афганец, должно быть его уже запомнил, во всяком случае, его очередной приход не станет подозрительным.

Следующим важным делом было оружие, но он предпочел не думать сейчас о нем, хотя, по долгосрочности намерений, он нуждался в нем прежде всего. Затруднительно крайне было планировать предстоящие акции, но по опыту прошлой жизни, который, как он сейчас это видел, в данных обстоятельствах более всего подходил для намеченного, выбор состоял в дополняющих одно другое ноже и пистолете.

Ножом он и прежде пользовался редко, только стальной заточкой-«двадцаткой» сантиметров в тридцать-сорок длины. И, конечно, «Стечкин» с глушителем, но для полной гарантии требовался еще и обычный, и по-хорошему полный цинк патронов. Проблема с пистолетом решалась небыстро, но пока терпела. Всего-то надо было найти людей, причастных к выводу из Германии бывших советских войск, они бы подсказали.

Единственное, что не терпело – это составление списка «объектов», из которых тот, к которому он собрался ехать в выходные, уже через три дня, рассматривался им как всего лишь учебный. На нем следовало отработать в новых, прежде неизвестных условиях, как на тренировке с обязательным последующим подробным разбором, важнейшие элементы всего своего плана…

Само устранение его мало заботило – как он успел уже понять в бытовых стычках с соседями – его навыки никуда не делись, их следовало лишь восстановить. Именно поэтому он, повинуясь скорее рефлексам и позывам застоявшегося тела, начал интенсивно тренироваться, ощущая радость от устававших после упражнений мышц. Сначала было тяжко и, приходя на работу, он чувствовал, как разрывается тело от мало-мальски резких движений.

Он через совсем короткое время удивился, насколько тело его помнит напряженную работу, выполненную им больше двадцати лет назад, и как возвращается сила и резкость в руки и ноги. Тренироваться он предпочитал на улице – то на балконе своей квартиры, то в рощице на берегу Нидды – но, к его неудовольствию, он не мог скрыть от других занимавшихся на открытом воздухе, специфичность своих тренировок и скоро почувствовал, как на него обращают внимание соседи.

Известность не волновала его до сегодняшнего дня, теперь же она становилась серьезной помехой, также требовавшей какого-то решения. Неприятность могла произойти от произошедшего месяца три назад конфликта вокруг помещения, как раз под его квартирой, на первом этаже, двери из которой открывались прямо на лужайку перед домом.

Помещение, как выяснилось вскоре после переезда их, тогда еще с женой, из Кельна, использовалось для празднеств и обширно заполнялось по выходным, в том числе и в святое для немцев – воскресенье-Ruhetag – для музыки и приготовления восточной пищи со специфическими запахами лука.

Начиналось все, как правило, в два часа дня. Кквартира наполнялась скрипящими и раздирающими звуками двигаемой мебели. Когда однажды стало нестерпимым, он отправился вниз под предостережения жены о терпимости и вежливости.

На стук приоткрылась дверь, и молодой, толстоватый турок с наглой уверенностью сообщил, что это их privatgemieteter Raum, за который они заплатили и могут делать все, что угодно.

Он сделал ошибку, поинтересовавшись, имеет ли для них значение, что наверху живут люди. Ответ прозвучал убедительно: «Wenn da oben Deutsche gewohnt hätten, dann hätten wir sie zu uns einladen können». Последовала вторая ошибка – он вспылил: «Ok, soll ich dann die Polizei anrufen, oder?»

Ему все-таки не хватало навыка в ссорах на немецком. Из-за плеча его собеседника уже выглядывало несколько голов и одна произнесла «А…Рюсськи…» Все захохотали и дверь закрылась…

Он в некотором раздумье постоял и отправился наверх к себе. Жена до крайности возбудилась, пошла пятнами: «Ты ничего не сказал им лишнего? Это же турецкое быдло, на них жаловаться бесполезно…»

Внизу веселье пошло громче и скоро пол, казалось, стал двигаться от громкого однообразного ритма. Громче стали и голоса – из-под пола и снаружи, перед домом. Он вышел на балкон – на лужайке собралось несколько групп – парни, мужчины, женщины, все громко – по-турецки, по-немецки – переговаривались, курили…

Увидев его, снизу стали весело кричать. Лужайка заполнялась людьми, другие выглядывали из-под низа балкона, ржали весело. Он не уходил – наконец вышел и тот, кто встретил его в дверях, тоже оглядел его с ухмылкой.

Он снова вошел в комнату, взял фотоаппарат и вышел на балкон – тот все еще стоял, курил и громко разговаривал в группе парней. В нем легко заколотился, начался тот самый лихорадочный внутренний озноб, который всегда его сопровождал при начале операций.

Сейчас для него начиналась очередная «работа», казалось отставленная уже навсегда – он неторопливо навел фотоаппарат на группку людей и щелкнул. Внизу резко подняли головы и раздались угрожающие крики: «Эй. Рюсськи…»

На балкон залетел окурок. Жена выскочила на балкон, стала перекрикиваться. Захлопали открывавшиеся двери внизу, затем раздались уже визгливые женские крики… Визг жены перекрыл все: «ich ruf die Polizei…» Она всегда забывала отделяемую приставку при возбуждении…

Музыка внизу становилась все громче, перебивая разговор в квартире и заглушая телевизор. Жена то кричала ему: «Зачем ты вообще пошел к ним!?», то выскакивала на балкон, что-то там неслышное в гуле пыталась крикнуть, потом снова упрекала его: «Кто тебя просил с этим быдлом разговаривать!?»

Он ничего не отвечая, включил компьютер и скопировал фотографию с камеры – получилось не очень четко, но того самого, что был в дверях, удавалось распознать. Затем он вырезал на экране только интересовавшее его фрагмент с лицом и распечатал его. Удалил фотографии в фотокамере и удалил их с компьютера, как бы для себе самому объясняя, что при необходимости их можно восстановить. Музыка тем временем барабанила по полу и стенам…

Все заканчивается однажды, так закончилась в тот вечер, скорее ночью, и веселье, ставшее для него спусковым крючком возврата к прежнему, которое он стремился забыть. Внизу раздавался скрип, двери под балконом хлопали, перед домом громко и разноголосо шумели мужские и женские голоса. Он вышел снова на балкон, и снова раздался ливень выкриков и угроз, на которые он никак не реагировал.

Он искал лишь того, чью фотографию недавно сделал, и разыскал – турок угрожающе приглашал его к себе, в окружении приятелей, тоже недобро посматривавших наверх. Он не стал ничего отвечать, лишь заметил, в какую сторону направилась компания – к соседнему высотному…

Бабы еще долго не расходились, кудахтали, показывали вверх неприличные жесты, но вскоре разошлись и они… Отзвуки криков медленно растворялись в загустевшей мгле. Над домом распространилась, как после отрокотавшего камнепада, неустойчивая тишина звездной ночи…

Он вспомнил про валявшиеся по дороге в Беркерсхайм бетонные панели с торчавшей арматурой. Не откладывая, взял ножовку, бывшую среди прочих инструментов, спустился, неся рюкзак со спрятанной пилой, и быстро нашел эти плиты. Они были сложены в стороне от дороги, изрядно уже заросли и не были видны прохожему.

Вылезавшие из бетона прутья оказались как раз нужного размеры – двадцатка и подходящей длины. Противный звук пилы, казалось, распугивал все живое, к счастью, никто за этот час не помешал ему, а когда проезжал велосипедист, что было слышно издалека, он замирал за кустами. Наконец нужный кусок был отпилен. Он немного прошелся под темневшим уже быстро августовским небом и сосредоточенным вернулся к себе. К сожалению, дом были слишком проницаемым, звуки скрежетавшего о ребристую поверхность напильника нестерпимо отражались от поверхностей стен и о затачивании прута ночью не могло быть и речи. Теперь встала проблема, совершенно им непредвиденная – где заточить, чтобы не привлечь к себе внимания!? Впрочем, он тут же вспомнил обилие предложений по оказанию услуг, заполнявших добрую половину любого эмигрантского издания, будь то газета, глянцевый журнал или ставший более привычным сайт в интернете. Дома у него лежала целая кипа, складываемых журналов, в которых появлялись статьи, написанные женой, видно у издательств оставалась проблема со сбытом и они щедро высылали ей десяток экземпляров. Он пролистал первый вытащенный наугад из кучи журнал, нашел рубрику «Предлагаю услуги…» Попутно заметил объявления программистов, готовых установить интернет и провести любые настройки сети, подумал, что такие наверняка могут пригодиться… Вот и то, что искал: «Выполню качественно, быстро и недорого любые механические работы…«…Ага – «…звонить в любое время.» – посмотрел привычно на стену, где еще недавно висели часы, затем на мобильник – еще только десять восемнадцать – набрал номер. Ответили практически сразу, со второго гудка. Договорились, что всего за двадцать евро ему обточат болванку прута и даже смогут привезти ее на дом. От этой услуги он отказался, сошлись на том, что через час – а мастерская находилась в Борнхайме, недалеко от Заальбургерштрассе (он хорошо знал эти полюбившиеся ему места, недавно исходил их вдоль и поперек, рассчитывая со временем перебраться поближе к Остендепарку или на Панорамабад, с которого открывался вид на котловину Зеккенхайма) – он привезет заготовку и еще через час-полтора заберет ее. Он не хотел затягивать, тем более, что завтра был намечен визит в привокзальное интернет-кафе и требовалось уже точно определиться с маршрутом.

Зазвонил мобильник – он только взглянул на цифры номера и не стал отвечать – звонила жена, а с ней ему хотелось разговаривать меньше всего. Впрочем, все незавершенные отношения следовало для меньших хлопот, ввиду предстоявших ему дел, отрегулировать так, чтобы не возникло нежелательных сложностей, да и просто нужно избегать людей, которым известно слишком многое про него. Он никогда не рассказывал, даже его нынешней, непонятно как случившейся жене, ничего о своей жизни до Германии – не хотелось, во-первых, во-вторых, он всегда чувствовал инстинктивно угрозу от того, что раскроет постороннему свою душу.

Он давно заперся ото всех и рассматривал себя, как выполнявшую некоторые ограниченные функции машину, к которой обращались лишь, поскольку не могли найти ближе и дешевле чего-то подобного. Точно так же интуитивно он ощущал, что надобности в его используемых функциях отпадут – что и произошло – и он вынужден станет использовать силу, оставленную когда-то в резерве. Ему всегда было легче, когда он знал, что им руководят и для него всегда найдется задача, которую в состоянии мог выполнить только он, и он чувствовал свою неизношенность и скрытую, но, к сожалению, оказавшуюся ненужной, мощь… Тогда он сам поставил себе задачу, которую, как он был уверен, поставили бы ему и тогда, когда он был молод, быстр как молния, и не давал сбоев…

Рокотаев, вице-консул в Генконсульстве во Франкфурте, отсутствующим взором поглядывал время от времени вокруг, когда надо было повернуть руль налево или направо или придавить педаль. Он ехал бездумно по вечернему августовскому Франкфурту и неожиданно для себя очутился на Зайланеранлаге, за которой высилась башня Боккенхаймерварте. Ему не хотелось совершенно возвращаться домой и он понял, что не сможет долго управлять машиной – до того отсутствовала в голове малейшая собранность – он съехал на обочину Боккенхаймерландштрассе на большую парковку у старого кирпичного здания брошенной фабрики, используемого для театральных постановок, и остановился. Некоторое время он сидел, решившись, выбрался наружу, энергично захлопнул дверцу и двинулся, даже не обернувшись на оставленную машину…

Рокотаев размышляя, что предпринять, посмотрел на часы – уже было восемь вечера, гораздо светлее, чем на юге, к которому он привык за много лет – и просто перешел трамвайные пути и свернул на Лейпцигерштрассе. Он любил эту уютную, узкую улочку, заполненную разноязыким народом, большими и дешевыми супермаркетами и китайскими крохотными забегаловками на двух человек. Запахи азиатской кухни защекотали в носу, Рокотаев поколебался, но решительно двинулся дальше по улице и скоро очутился на Гиннхаймерландштрассе.

Он не очень хорошо знал эту часть города, точнее, он не исходил ее еще своими ногами, отсекая привычно время и дистанцию между поворотами улиц. И сейчас он, просто чтобы отвлечься, пошагал своим ритмичным, немного пружинистым шагом, не ставшим ни на чуточку менее упругим после оставленных позади лет. Он шел и чувствовал в себе радость от упругой походки, отмахивавшей привычно левой руки, от своей прямой спины… И постепенно, с каждой сотней отмеренных шагов, делалась меньшей забота и улетала охватившая его грусть…

Сегодня утром он представлялся новому Генеральному. Прежний молодой, перспективный, с аристократическим налетом, еле заметно, как дипломат, демонстрирующий превосходство потомственной касты, устроил в середине июня торжественный прием по случаю повышения в замминистры и, соответственно, убытия в славную столицу Москву. Как водится, присутствовали все консулы и высшие городские чины. Правда, эта баба-бургомистерша, Петра, сказалась занятой выборами и вместо себя прислала шефа протокола, педантичного занудного мужика, который почему-то именно его, Рокотаева, никогда не замечал. Рокотаев припомнил ему уже после отъезда Липатова, когда он стал по рангу исполняющим обязанности консула и со злорадством прислал шефу протокола «бургомистрихи» (иначе он про себя ее не называл) приглашение на прием в связи с провозглашением независимости Южной Осетии.

Два года назад лично его, Рокотаева, Генеральный подставил под сбор заявлений от консулов, чинов городской администрации, прочих шарлатанов, возомнивших себя вдруг политическими деятелями. Дипломаты, как и подобало профессионалам, вырахались неопределенно вежливо, политиканы, как правило, не стеснялись, так что пришлось один раз вызвать Валеру, которого он знал с Бейрута и всюду брал с собой после этого, чтобы вывести охамевшего бюргера.

Валера, при всей его слегка простоватой внешности, кривоносый и не похожий на «качков», обыкновенно сопровождавших «западников», внешне очень доброжелательно, завернул руку «политику» и вывел его через служебный вход. Валера все понимал с полуслова и никогда не давал никакого повода для малейшего скандала. Особенно забавно было, что скандала тогда ждали и перед главным входом в консульство сторожила толпа всяких типов с камерами…

Но шеф протокола оказался противнее всех – после произнесенной им ничего не выражавшим голосом ноты, Рокотаев покраснел, еле сдержал себя, чтобы поблагодарить и в ответ только и смог ядовито заверить, что такое важное сообщение он передаст не иначе как президенту страны. Они оба тут же улыбнулись друг другу, как противники, оценившие силу и профессионализм друг друга. Но с того момента Рокотаев всячески показывал этому типу с усами, как он его не замечает.

Помимо протокольных мероприятий, на которых он откровенно изводился от бессмысленнейшей траты времени, ему вменялось, в гораздо меньших масштабах, чем прежде, руководство агентурой и составление рутинных информационных отчетов. Он знал, что эти отчеты никто не читал, агентуру, как таковую, особенно после того, как президентом стал «их» человек, по слухам, влюбленный в Германию, свернули, и Рокотаев маялся от бессилия, чувствую свою полную ненужность и от бессилия же понять, какие же настроения сейчас у власти в родной державе.