У меня появилась мысль, впрочем, весьма еще расплывчатая. Возможно, ее появлению способствовало знакомство с Кохэгеном, которого я причислил к категории неприятных типов. Во всяком случае, я за такого точно не голосовал бы. Очевидно, чтобы мысль оформилась до конца, мне стоило познакомиться и с мистером Харконеном лично. Поэтому, поблагодарив гостеприимного Барта, я покинул президентское крыло. Напоследок мы с Бартом покурили на крыльце (при этом автомат он беспечно оставил прислоненным к дверному косяку).

– Так где вы остановились, у Харконена? – спросил он, безмятежно выпуская клубы дыма.

– Нет, в «Дыре», – ответил я.

– Ах, да, я же знаю… Одобряю, – кивнул Барт, вино явно затуманило мозги этому бдительному стражу. – Мэри большая умничка, но тягаться с «Харконен Энтерпрайзес» ей тяжело. Большинство приезжих даже не знают о том, что в городе есть еще одна гостиница. Хорошо, что вы ее поддержите.

Я покачал головой:

– Возможно, Мэри-Сьюзен стоило бы активнее заняться маркетингом? Под лежачий камень, знаете ли…

– Бесполезно. Все приезжающие в город туристы – клиенты «Харконен Энтерпрайзес». Автоматически… Ну, если не все, то процентов восемьдесят. Но Мэри все равно держится.

– У нее приятная гостиница. – Я докурил, а затем достал одну из своих визиток. – Работает только последний телефон. Возьмите, на всякий пожарный.

– Спасибо, док, – Барт впервые использовал это слово по отношению ко мне, а я призадумался. Я немного разбирался в медицине, поскольку биология была одним из направлений моих исследований, и, если мне суждено осесть здесь, почему бы не заняться этим делом? Тем более что один из моих дипломов давал мне право частной практики, правда, только в Великобритании. Но, судя по тому, что Ариэль училась в Лондоне, это в Хоулленде не будет препятствием.

Судя по зубам Барта, с медициной у них в стране как-то не очень – лишний врач, пусть даже такой, как я, не помешает.

По словам Барта, «Роллс-Ройс» принадлежал Кохэгену, а агрессивная BMW – его заклятому партнеру по политическим играм. Но это отнюдь не значило, что Харконен на месте – он мог быть у себя в компании (благо это через дорогу) или еще где угодно, даже дома. Но я твердо решил, что увижусь сегодня с летучим хоуллендцем, и направился сначала к его приемной.

По дороге я имел возможность наблюдать миниатюрного подростка с восточными чертами лица, наклеивавшего на тумбу перед президентской администрацией афишу. На афише, еще пахнущей свежей типографской краской, подмигивал лепрекон, явно срисованный с моряка Папая, но получивший рыжую бороду веником и зеленый цилиндр с четырехлистником клевера. Текст афиши сообщал, что в связи с выздоровлением мистера Кэрригана цирк возобновляет свою деятельность и сегодня, а также завтра для жителей городка состоятся открытые бенефисы в рамках подготовки к пятничному шоу. Однако, похоже, приезд Ариэль действительно поставил ее отца на ноги. Пришедшую вслед за этим мысль о том, что необходимо посетить цирк, я воспринял как нечто само собой разумеющееся.

С мистером Харконеном я столкнулся на крыльце его приемной. Он выглядел куда моложе президента и внешне напоминал Вустера из известного комического сериала. Вот только харизмы, присущей Хью Лори, у него не было напрочь. Хотя сам он, вероятно, был совершенно противоположного мнения. Высокий, тощий и бледно-рыжий, с блеклой веснушчатой кожей и лошадиными зубами, он был одет как типичный метросексуал – в таком изысканном костюме и туфлях не стыдно было бы показаться и на красной дорожке в Каннах. Когда мистер Харконен налетел на меня, он как раз активно общался с кем-то по телефону, причем держал его так, чтобы сразу бросалось в глаза, что это настоящий оригинальный «Верту».

– …А я тебе говорю, что надо сейчас это сбагрить, чтобы потом не иметь проблем. Короче, как я сказал, так и делай и неч… – тут он буквально напоролся на мою скромную персону так, что я с трудом удержался на ногах, а он ненароком завершил свой деловой разговор. – Какого черта!.. в смысле кто вы? Чем могу служить?

– Вы случайно не мистер Харконен? – поинтересовался я.

– Я мистер Харконен, и отнюдь не случайно, – мой собеседник взял себя в руки почти мгновенно, хотя мы буквально столкнулись и даже стукнулись. С другой стороны, он же живет в городе, населенном такими, как я. Мог бы быть повнимательнее. – Вы ко мне? Прошу простить меня за то, что налетел и толкнул вас.

Его манера общения напоминала смерч. Тебя буквально захватывало и начинало кружить, как домик девочки Элли.

– Фокс Райан, – представился я и сразу взял быка за рога: – Намерен поселиться в Хоулленде и хотел бы узнать, можно ли здесь получить второе гражданство?

– Устали от большого мира? – подмигнул Харконен. Вроде бы вопрос был почти тот же, что задал мне Барт, но произнесен он был совсем по-другому. Без сочувствия, почти с издевкой. – Мы рады всем, кто приезжает в наш городок. Конечно, мы можем дать вам второе гражданство. Никаких проблем. Идемте.

Он приобнял меня за плечи и развернул в сторону своей приемной. Мне это не понравилось, но виду я не подал.

– У вас нет при себе двух фотокарточек? – деловито спросил он. – Не беда, я вас сам сфотографирую. Да, учтите, получение паспорта обойдется вам в тысячу фунтов.

– Сколько? – с нескрываемым удивлением уточнил я. Черт, ну и цены у него! – Британский паспорт с доставкой на дом мне обошелся всего в сотню.

– Ну, вы понимаете, – канцлер издал дежурный вздох. – В Британии все оборудование визового центра быстро окупается, а для нашей дыры это поистине огромные деньги. Потому и расценки такие. – Но он тут же перешел на мажорный тон: – Зато паспорт у нас самый современный! Биометрический! С JPS-чипом, чтобы его можно было найти, если вы его потеряете! А главное – вы получите эксклюзивный бланк паспорта, изготовленный в типографии нашего президента из экологически чистых натуральных материалов!

«Ага, а мой старый британский паспорт, выходит, насквозь искусственный и по ночам даже светится…» – саркастически подумал я, поднимаясь вслед за канцлером на второй этаж.

Там Харконен немедленно взял меня в оборот. Он сам сфотографировал меня в профиль, анфас и портретной съемкой. Затем, распечатав при мне упаковку шприцов, сам взял у меня каплю крови из вены, сам же выпустил ее в приемник какого-то футуристического аппарата. После чего, опять-таки лично, сделал фото глазного яблока, снял отпечатки пальцев (понятное дело, моих). Наконец извлек из ящика письменного стола, совершенно неуместного в этом более напоминающем лабораторию помещении, бланк паспорта и сунул его в то самое устройство, куда до этого капал моей кровью. Все это напоминало какой-то магический ритуал. Мне даже стало несколько не по себе. Сейчас заколдует, засунет в бутылку и запечатает ее на долгие века.

– Мы выносим из своих сокровищниц старое и новое, – сказал он, вводя в компьютер данные из моего британского паспорта. – Соединяем веяния прогресса с давними традициями! Это девиз моей партии, и раз уж вы теперь мой новый соотечественник, я прошу вас проголосовать за меня на предстоящих выборах.

– Я всерьез подумаю об этом, – пообещал я, думая, однако, над тем, есть ли в Хоулленде еще какая-нибудь партия. Отчего-то мне не хотелось отдавать свой голос ни Харконену, ни Кохэгену.

Наконец этот навязчивый, оборотистый канцлер взял меня под локоть и потащил в смежную комнату. Посреди этой комнаты стоял небольшой пюпитр с гербом в виде горшка монет. Из кучи монет торчал четырехлистник клевера. На пюпитре лежала толстая книга в кожаном переплете, скорее всего, Библия. Кстати, пюпитр был слишком высоким для таких людей, как я.

Пока я озирался, канцлер успел извлечь откуда-то паспорт, а также чернильницу с некогда белым пером и маленький пульт и сейчас что-то корябал пером в моем новом удостоверении личности. Наконец, он закончил и ткнул какую-то кнопку на пульте, одновременно убирая чернильницу с пером под крышку пюпитра. При этом я смог обозреть лежавшую поверх пюпитра книгу, действительно оказавшуюся Библией, к тому же, вероятно, старинной. Открыта она была на книге Экклезиаста.

Заиграли «Зеленые рукава».

– Это наш официальный гимн, – заявил Харконен тоном экскурсовода. – А вот это, – он ткнул пультом в рисунок с горшком и клевером, – герб. А вы теперь полноправный гражданин Хоулленда, – добавил он, отдавая мне паспорт. – Поздравляю. Хоулленд – самое лучшее государство на земном шаре.

Вся эта тирада была произнесена тоном, каким говорят экскурсоводы в музеях типа Лувра или Британского музея: «…эта картина принадлежит кисти выдающегося гения эпохи Возрождения…»

– Весьма рад, – ответил я. – И очень впечатлен вашей оперативностью. Вам тысячу сейчас отсчитать?

– Конечно, но если у вас нет с собой таких денег…

Такие деньги у меня с собой оказались, а кроме того, я не хотел оставаться должником такого человека, как этот Харконен.

– Как глава Лейбористской партии Хоулленда, прошу вас на предстоящих выборах президента голосовать за представителя именно нашей партии, – настойчиво повторил он, пожимая мне руку.

– То есть за вас? – уточнил я, глядя ему прямо в глаза. Он ничуть не смутился:

– То есть за меня. Я считаю, что достоин этого поста. Поскольку я искренне болею за будущее Хоулленда и под моим руководством наша страна уверенно сможет ответить на вызовы времени.

Вообще-то у меня уже сложилось определенное мнение о политической жизни Хоулленда. Выражалось оно известной шекспировской цитатой: чума на оба ваших дома. И в своей прошлой жизни я бы просто плюнул на обоих власть имущих субъектов вкупе с их политическими силами. Но в той, прошлой жизни я стал бы гражданином Хоулленда разве что от очень высокой температуры, так как я практически не напиваюсь и не употребляю наркотиков.

Поэтому я принял еще одно неожиданное для себя решение и ответил:

– Собственно, я практически решил так и поступить, но… разрешите мне задать вам несколько нелицеприятных вопросов?

Харконен расплылся в улыбке. Вот у него с зубами, кстати, было все в полном порядке:

– Все, что угодно! Лейбористской партии в моем лице не за что краснеть перед избирателями.

– Вы ведь уже были президентом, – сказал я.

– Да, три раза, – подтвердил он. – И горд тем, что в мое президентство Хоулленд действительно развивался.

– В каком смысле?

– Ну, я построил «Харконен-центр», закупил для города общественный транспорт, облагородил бульварную часть Тринити-лейн.

– Почему же вас не оставили президентом на следующий срок?

Харконен вздохнул:

– Из-за интриг моего визави. Вы даже не представляете, насколько у нас в стране интенсивная политическая жизнь!

Он снова приобнял меня за плечи, и хоть я и не могу назвать себя воинственным человеком, мне захотелось заехать ему локтем в пах, чтобы освободиться из его дружеских объятий.

– Вот что, – сказал он, и я почувствовал, что его дыханье пахнет перечной мятой, – вы, я вижу, образованный человек. Я был бы рад видеть вас в своей партии. Возможно, у вас огромное политическое будущее…

«Ну да, конечно. В семейном предприятии имени Харконена?» – подумал я, но вслух не ответил, точнее, ответил, но другое:

– Очень лестное предложение. Я обязательно обдумаю его.

Кажется, и здесь речь пошла о делах государственной важности.

– Работа, конечно, на общественных началах, – добавил он, – но, сами понимаете, политическая деятельность открывает огромные возможности…

– Понимаю, – кивнул я, мысленно добавив: «Особенно если у тебя фамилия Кохэген или Харконен».

– Надеюсь, мы сработаемся, – обрадовался он. – Вы в каком номере живете?

– Я остановился в «Дыре», – честно ответил я.

Физиономия Харконена моментально стала кислой.

– Почему? «Дыра» – это же… дыра!

– Эта дыра моему сердцу мила, – непринужденно ответил я. – Не люблю шума, люблю уединение.

– Жаль, очень жаль. Отель «Харконен-центра» предоставляет сервис высшего разряда!

– Не сомневаюсь, – подмигнул я. – Ну, я пойду, пожалуй.

– Надеюсь, скоро увидимся, – сказал он, энергично тряся мою руку.

Распрощавшись с канцлером, я неожиданно для себя (похоже, это начинает входить у меня в привычку) вернулся в приемную президента. Барт вытаращился на меня, словно увидел свою покойную бабушку на роликах.

– Можете меня поздравить. Я теперь гражданин Хоулленда, – сказал я ему приветливо.

– За такое не грех и выпить. Хотя повод, по правде говоря, сомнительный, – заявил бравый страж.

– Выпьем, но попозже. У меня есть дело к президенту. Он еще не уехал?

– Разве что на почве алкоголя, – ответил Барт. – Сидит у себя, как обычно.

Я поднялся на четвертый этаж и постучал в двери к президенту моей новой родины. Дождавшись разрешения, вошел.

– Опять вы? – удивился мистер Кохэген.

Я кивнул:

– Теперь я ваш потенциальный избиратель, – заявил я, усаживаясь на стул у стола для совещаний. Кстати, в кабинете Кохэгена мебель не была удобной для карликов, его оппонент, впрочем, тоже посетителей моего калибра удобствами не баловал, словно в Хоулленде все ростом с Майкла Джордана. По-моему, популярности такое небрежение им не прибавляло. – Я немного пообщался с вашим политическим оппонентом и практически решил, что на следующих выборах проголосую за вас.

Улыбка у Кохэгена была неприятной: его большой рот с толстыми губами вызывал лично у меня неаппетитные ассоциации с ротовым отверстием рептилии. Вообще нижняя часть лица президента сильно портила впечатление – безвольный округлый подбородок и повисшие щеки никого не красят.

– Я очень рад, – хрипло сказал он. – Постараюсь не оправдать… эээ… то есть не подвести ваше доверие.

– Скажите, пожалуйста, – я забросил ногу на ногу и скрестил пальцы на коленях. Слишком вальяжная поза, но она была самой удобной, особенно с учетом того, что почти фут отделял мои ноги от пола. – Вот господин Харконен утверждает, что он – двигатель прогресса в Хоулленде…

– Он прожектер и выскочка, – ответил Кохэген с жаром. – Его прогресс – это сплошные беспорядочные метания. Он и понятия не имеет, что такое кропотливый, ежедневный труд на благо!

– Людям нравится прогресс, – заметил я. – В чем же подвох? Почему его три раза выставили из этого кабинета?

– Я ж и говорю: потому что он прожектер! Всякий раз, принимая у него госбюджет, я находил там недостачу. Сомнительные сделки, кредиты, махинации…

– Вы подтверждаете мои мысли, – солидно кивнул я. – Что ж, приятно убедиться, что мы с вами единомышленники. Кстати, Харконен уверен, что я проголосую за него.

Президент коротко хохотнул.

Я спрыгнул со стула:

– Рад был познакомиться, мистер Кохэген. Надеюсь, вам понравится на втором сроке вашего президентства.

Он опять осклабился, а я поспешил ретироваться, чтобы сменить его общество на общество куда более приятного Барта. Думаю, президент не сильно сожалел о моем уходе – у него появился прекрасный повод выпить.

– И каков ваш прогноз на следующие выборы? – с интересом спросил я у Барта, который с удовольствием согласился поделиться со мной не только ланчем, но и ужином. Он убедительно мотивировал это тем, что дочь и невестка затаривают его всякий раз едой так, словно он служит на Северном полюсе и до работы несколько часов добирается на лыжах. Славный парень. Похоже, в этом городе у меня есть уже два друга, и это куда больше, чем я приобрел в той жизни, из которой сбежал.

– А есть какие-то сомнения? – с сарказмом вопросил он. – Харконен станет президентом, а Кохэген пять лет будет пить в кабинете канцлера.

– Но почему? Нет, конечно, я понимаю, что так устроено, по большому счету, во всем мире, таков порядок вещей. Но вам не кажется, что в вашем-то государстве могло бы быть как-то по-другому? Маленькое государство, все друг друга знают. Неужели вы не можете договориться и избрать кого-то другого?

Барт посмотрел на меня так, как смотрят на ребенка, задающего совершенно дурацкий, ламерский вопрос.

– Понимаете, док, – принялся объяснять он. – Харконены и Кохэгены жили в Хоулленде издавна, еще до того, как сюда приехал цирк. Именно они и создали этот городок, и здесь у них все схвачено. Половина населения так или иначе работает на Кохэгена – на фабрике, в порту, на электростанции. Половина на Харконена с его турбизнесом. Уйдет Харконен – и не будет туристов, не будет притока капитала в город. Уйдет Кохэген – и выключится свет, перестанет подаваться тепло и вода в дома. Таков здесь, как вы говорите, порядок вещей.

– Почему?

– Потому что так уже было. В восемьдесят шестом мы проголосовали за другого кандидата…

Я навострил ушки.

– …и тогда Кохэген и Харконен объявили, что сворачивают дела в Хоулленде. На следующее утро фабрика закрылась, рейсовые автобусы встали, а к вечеру отключилась электроцентраль, и город погрузился во тьму. К концу недели выборы были признаны несостоявшимися, и старик… м-м, Бенджен Коннингтон, в смысле, умолял этих деятелей вернуться на свои посты.

Он задумчиво посмотрел на меня и налил нам еще. Я, в общем-то, не хотел пить, но почему-то не отказался.

– Вы не первый приезжий, кто об этом задумывается. Узнав правду, большинство уезжает обратно.

– Правду? Какую правду?

– Что в этой стране никогда ничего не изменится, – жестко сказал он. – Ничего. Никогда.

Он держал свой стакан в руке, но не спешил пить. Молчал и смотрел на меня. Потом спросил:

– Вы тоже уедете?

Я подумал о том, что вообще-то мне все равно, изменится ли здесь что-то или нет. Мне важно, чтобы меня никто не беспокоил и не смотрел на меня… так, как смотрят в большом мире.

А потом подумал об Ариэль. О ее отце. О Мэри-Сьюзен. О Барте. О других людях этого городка. Таких же, как я, и все-таки других.

– Нет, – ответил я. – Я не уеду.