Европа в канун 20-х годов прошлого столетия

Закончилась Гражданская война. Большевики с сатанинским усилием сохранили за собой власть на территории бывшей Российской империи, за исключением Прибалтийских государств, Польши и новорождённых республик Закавказья. Три года мировой войны, четыре года гражданского взаимоуничтожения, интервенция иностранных государств, война с Польшей не только нанесли ущерб стране и населению, отбросив экономику в XIX век, но и довели до кризиса большевицкую^[5] партию, тогда ещё не совсем уверенную в собственных силах и всё более ненавидимую российским народом. Подавление революций в Германии и Венгрии, утрата иллюзий на мировую революцию и на помощь западного пролетариата стали революционным шоком. К 1921 году Советская Россия оказалась в кольце недружественных государств, «опустивших» антибольшевицкий «занавес» с огромной надписью: «Мировой изгой».

Измождённая вóйнами, страна лежала в руинах, не имея финансово-экономического, но прежде всего духовного потенциала к возрождению. Известный революционный вопрос «Что делать?» стучался в двери «кремлёвских хозяев» страны, как приклады винтовок миллионов крестьян, вернувшихся с полей сражений. И «хозяева», оказавшись у разбитого корыта мировой революции, с зажатыми в руках и ставшими безполезными^[6] брошюрами-агитками Маркса и Энгельса, только теперь стали осознавать, что кроме революции существует ещё и русский народ, готовый поднять их на штыки и вилы. Собственно, это и происходило по всей земле Русской, покрывшейся антибольшевицкими восстаниями на местах, которые удалось «утопить в крови» лишь к концу 20-х годов. Мечтать и думать о революции было не вредно. Вредно – не думать о русском народе. А Ленин и Ко думали о нём не больше, чем жаба о звёздах. И если раньше большевики защищали революцию, то теперь вынуждены были защищать себя от «революционного» гнева народа. «Пожирать своих героев и детей» революция начнёт с середины 30-х годов.

Страх народного бунта и очередного «Кронштадтского»^[7] мятежа вынудил расколотую большевицкую верхушку свернуть призрачный социалистический проект и вернуться к хорошо знакомому капиталистическому. В стране была введена Новая экономическая политика (НЭП) и возрождена частная собственность. Иностранные капиталы под флагом концессий стали робко проникать в советскую промышленность, реанимация которой затянулась на многие годы. Наметившиеся кардинальные преобразования, призванные стабилизировать и укрепить политическую основу Советской России, обусловили значительные изменения как в организации, так и в основных направлениях деятельности государственных органов безопасности ВЧК-ОГПУ. Назревала реформа революционного, карательного аппарата.

Гражданская и внешняя войны были окончены. «Белые» и иностранная контрреволюция – истреблены массовым и индивидуальным террором или же бежали за границу. Но «гидра контрреволюции» могла возродиться в любое время. И степень её угрозы превосходил градус ненависти к большевикам со стороны народностей бывшей империи, постыдно обманутых словами Ленина «о праве наций на самоопределение» (впрочем, как и могильщик его детища СССР – Ельцин: «берите суверенитета сколько сможете»). Новая интервенция, ренессанс Императорской России составляли главную проблему дальнейшего существования советской власти. Перед ВЧК была поставлена задача пресечь попытку европейских государств организовать очередную агрессию и не допустить воцарения прежней династии Романовых. Аналогичное указание было вменено и советской дипломатии; опереться на такую же страну-изгоя – Германию (обида на мировое сообщество их сближала), вбить клин раздора между бывшими союзниками и ввергнуть их в политические интриги, посулив «лакомые» куски бизнеса в СССР. К тому же потерявший свой рынок добычи и сбыта международный капитал не оставлял надежд на возвращение. Существовала, наконец, конкретная сила, которая, по мнению большевиков, не только была способна сыграть значительную роль в призыве иностранных сил к «интервенции», но и сама могла стать грозным оружием, как политическим, так и военным. Этой конкретной силой были беженцы из бывшей Российской империи, заполонившие европейские страны, и в первую очередь насчитывавшие свыше полутора миллиона человек – русские.

Её основная масса была в политическом и в социальном отношении глубоко разделена и противопоставлена. В политическом смысле главную организационную и антибольшевицкую силу беженцев составляла в ту пору именно её правая часть: монархисты – сторонники абсолютного самодержавия и монархисты конституционные, ратовавшие за ограничение самодержавия Конституцией. Огромное большинство военачальников и офицеров были также монархистами. Значительная часть левой «Русской заграницы» (республиканцы) не потеряла ещё и в то время надежды на соглашение с большевиками или на собственный приход к власти путём государственного переворота снизу или в результате эволюции большевизма. Левые неохотно покидали страну, но за границей организовывались медленно, не проявляли склонность к блокировке даже между собой. Не говоря уже о блоке с правыми партиями. Причина в том, что часть наших соотечественников оказалась за границей из-за страха перед ужасами Гражданской войны или неприятия советской власти. Но при этом они не собирались с этой властью бороться. Другие эмигранты, большинство которых составляли те, кто с оружием сражался против большевиков, не собирались сидеть сложа руки. Они создавали организации, главной целью которых был реванш за поражение и свержение советской власти.

Главнокомандующий Русской армией генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель

Последние имели в руках армию, обладали широкими международными связями, пользовались помощью крупного международного капитала, имели и собственные, и притом далеко не малые, финансовые возможности. Последний русский Главнокомандующий, генерал барон П. Врангель, обладал значительным военным и политическим капиталом и находился в своём штабе в г. Сремские Карловцы в Югославии. Во Франции находился великий князь (далее – В.К.) Николай Николаевич, дядя убитого большевиками последнего императора России, бывший в глазах большинства монархистов и прежде всего армии представителем законной монархической власти. В Великобритании, а затем в Бельгии проживал генерал А.И. Деникин. В Париже и в Лондоне возникли русские комитеты, объединившие военных, промышленников, финансистов и бывших царских сановников. В Берлине нашли своё пристанище более десяти политических и парламентских деятелей с небезызвестным Н.Е. Марковым 2-м во главе (далее – Н. Марков).

Командующий 1-й Армией Вооруженных Сил Юга России генерал от инфантерии Кутепов.

Похищен и пропал без вести 13 января 1930 года в г. Париж

Большая часть армии генерала П.Н. Врангеля, а общая численность приближалась к 50 000 человек, жила надеждой нового освободительного похода и на ещё более быстрое падение большевизма. В тайне от гражданских соотечественников верстались мобилизационные планы, на территорию Советской России направлялись разведчики, восстанавливались подпольные связи с бывшими участниками «Белого движения». Изучались элементы советской действительности, положение в партии большевиков, состояние Красной армии, розыск бывших сослуживцев в её рядах и многое другое, чем обязана заниматься разведка и контрразведка. В Сремских Карловцах чины русского штаба работали в мундирах и при орденах, а на территории нескольких европейских государств генерал П.Н. Врангель и его заместитель, генерал Александр Павлович Кутепов, располагали возможностью проводить военные смотры с оркестрами и знамёнами. Почти в каждой столице Европы в политических и военных кругах вращались представители «Русской заграницы», которые либо старались обеспечить себе благосклонность бывших союзников и новых друзей, либо (иногда и то, и другое) снабжали их конфиденциальной информацией, чаще всего военного характера, получаемой из страны Советов рабочих и солдатских депутатов (далее – Совдепия). Наряду с ней полнился поток ценных сведений о распрях между вождями большевиков и планах Коминтерна^[8] на очередную революцию, где-то в Европе.

На рубеже 20-х годов «Русская заграница» вошла в моду в Европе, а затем и по всему миру. Русские принесли в принявшие их страны артистизм, культуру, культ прекрасного, чего не смогли вытравить ни трагическое прошлое, ни убогое настоящее. В европейских столицах возникли, как грибы после дождя, русские рестораны. В Париже вскоре самыми модными стали русские заведения: «Chez Korniloff», «Cloches de Moscou», «Poisson d’Or»; в Берлине – «Медведь». Европейская публика, уставшая от войны, изнемогая от ностальгии по забытой светской жизни, рукоплескала русскому балету Дягилева, постановкам театров миниатюр «Летучая мышь» и «Синяя птица», казачьим хорам, не говоря уже о выступлениях Ф. Шаляпина, М. Побер, А. Вертинского, Ю. Морфесси, которые «делали кассу» в любом городе на обоих полушариях. А романс Н. Плевицкой «Замело тебя снегом, Россия» стал своего рода гимном «Русской заграницы». Книга последнего атамана Войска Донского генерала П. Краснова «От Двуглавого Орла к красному знамени» достигла в течение нескольких лет рекорда по числу переводов и размеров тиража. Русский стиль «Стеклярюс» (расшивка платьев русским узором из стеклянного бисера) в европейской моде стала задавать великая княжна Мария Павловна младшая и её дом моделей «RITMIR». Под впечатлением русской моды, а также нового избранника – великого князя Дмитрия Павловича (родной брат В.К. Марии Павловны младшей) известный и признанный кутюрье Коко Шанель открыла новый эпатажный сезон своих коллекций «А-ля рюс».

Великая княжна Мария Павловна младшая и принц шведский Вильгельм 1908 г.

И всё же судьба русских (бывших подданных Российской империи) в изгнании всё более явственно приобретала трагической исход. И хотя в подавляющем большинстве это были представители некогда обеспеченных сословий, аристократии и царствующего дома, неоднократно бывавших в Европе, в новых условиях они не могли себя чувствовать там как дома. Их терпели, но этим вся благотворительность и милосердие ограничивались. Например, Франция потеряла в Первой мировой войне 1 300 000 мужчин, сотни тысяч инвалидов. Было разрушено 54 000 промышленных предприятий. И в то же время фабриканты боялись конкуренции со стороны немногочисленных русских, способных на квалифицированный труд, почему их увольняли первыми с рабочих мест, которое они заполучили с невероятным трудом.

Да. Это были не рабочие Путиловского или Мотовилихинского заводов и не железнодорожники-путейцы или металлурги. Устроиться же работниками умственного труда мешало отсутствие необходимого диплома. Но всё это не шло ни в какое сравнение с вопросом – как дать образование детям. Помнившие лучшие времена Императорской России, они не могли смириться с мыслью, что дети растут неучами, лишёнными возможности лучше обеспечить своё будущее. Иностранные учебные заведения, прежде всего в Праге и в Вене, по мере возможностей оказывали посильную помощь, и русской молодёжи было кого благодарить^[9].

И выход отчасти был найден благодаря бывшему хозяину бакинских нефтепромыслов, основателю нефтяного гиганта «Роял Датч Шелл», ярого врага большевиков – Генри Детердингу. Вообще-то, не столько ему, сколько его жене Лидии Павловне Детердинг (княжне Кудеяровой-Багратуни), потомственной донской казачке (когда молодая Лидия выступала на сцене, её, по воспоминаниям современников, и объявляли как «донская казачка»)^[10].

Время неумолимо гнало всё новые волны подданных бывшей империи подальше от вошедшего на её обломках кровавого режима большевиков. Париж обильно наводняли русские беженцы. Не всем было дано найти свою жизненную нишу в преклонном возрасте в чужой стране. Многие десятки тысяч соотечественников нуждались в элементарной моральной и материальной поддержке, особого внимания требовали старики и больные. На спонсорские деньги ещё не разорённых соотечественников создавались различные благотворительные организации, в которых работали такие же русские, из тех, кому средства или горячее участие в чужих судьбах позволяли отправлять свои обязанности безвозмездно.

Наступивший 1922 года подвёл некую романтическую черту европейцев от нахлынувших союзников по Антанте. Первоначальный интерес к ним стал угасать, и вскоре российские беженцы воспринимались как заурядное явление. Сами они ещё не осознавали этого, но жизнь заявляла свои права и стучалась к каждому ежедневными вопросами: как выжить?

Свойственная для русских социально обезпеченных и аристократических кругов разобщённость в чуждой и чужой обстановке усиливала кастовое размежевание, сектантство. Усилилось враждебное противостояние между «прогрессивной интеллигенцией», аристократией и представителями Императорской династии «дома Романовых». Доведённая предрассудками и предубеждениями воспалённая предвзятость и ненависть, со взаимными обвинениями в постигшем всеобщем крахе, делала почти невозможной совместное сосуществование в первые годы жизни за границей. Что характерно, этот процесс расколол и Русскую армию генерала П. Врангеля, которая в 1920–1922 годах «охладела» к монархическим кругам. Единственное, что их стало объединять, – нежелание иметь что-либо общее со страной пребывания и её населением. Все бредили надеждой на скорое возвращение в «прошлое». Все старались смириться с нынешним, ужасным положением, и сами жизненные обстоятельства, выпавшие на долю русских беженцев, переживались легче, поскольку уравнивали всех.

Как писала великая княгиня Мария Павловна младшая: «…Психологически мы были интересны, зато в интеллектуальном отношении ровно ничего собою не представляли. Все наши разговоры сводились к одному: прошлое. Прошлое было подобно запылившемуся бриллианту, сквозь который смотришь на свет, надеясь увидеть игру солнечных лучей. Мы говорили о прошлом, оглядывались на прошлое. Из прошлого мы не извлекали уроков, мы без конца пережёвывали старое, доискиваясь виноватых. Собственного будущего мы себе никак не представляли, и возвращение в Россию – в нем мы тогда были уверены – виделось только при весьма определенных обстоятельствах. Жизнь шла рядом, и мы боялись соприкоснуться с ней; плывя по течению, мы старались не задумываться о причинах и смысле происходящего, страшась убедиться в собственной никчемности. Жизнь ставила новые вопросы и предъявляла новые требования, и все это проходило мимо нас. Податливые, мы легко приспосабливались к меняющейся обстановке, но редко были способны укорениться в новом времени…»^[11].