Тем не менее морскую политику Российской империи 40-х г. XIX в. нельзя признать неудачной. Напротив, удалось блокировать инициативу Мохаммед шаха по организации в 1841 г. на о. Челекен специального погранично-таможенного поста. Поскольку северная оконечность острова прикрывала вход в Красноводский залив, владеть которым империи собиралась единолично, предложение, сделанное первым визирем, было «естественно отклонено»^[20].

Укрепление империи в Астрабадском заливе позволило не только серьезно освоить в коммерческом плане сырьевые и потребительские потенциалы астрабадской провинции Ирана, но и наладить сбыт своих экспортных товаров в Хорасан и центральные районы сопредельного государства. Устойчивые связи Астрабада с центрально-иранскими рынками позволяли российским купцам надеяться на получение доступа к табаку и вину из Шираза, шелку из Иезда, пуховым шалям из Кермана и т. п. Эти торговые маршруты были удобными для караванной торговли. Путь от Астрабада до Иезда занимал всего 12 дней, а до Шираза – 24 дня. Отсюда еще за 2 недели можно было добраться до морского порта в Персидском заливе – Бендер-Бушира, через который, как считалось, идут «во все места Персии, вывозимые из Индии разные товары»^[21].

Осуществляя открывшиеся возможности, российские дипломаты приступили к организации дистрибьюторского пункта в Тегеране. По инициативе российского посла, поддержанной директором Азиатского департамента МИД, в 1852 г. был открыт постоянный магазин русских товаров. Попытки открыть оптово-розничный центр до этого предпринимались дважды. В 1850 г. известный купец Елизаров пытался организовать в Тегеране магазин по продаже предметов роскоши, но понес убытки^[22]. В начале 1852 г. в Иран с аналогичной целью выезжали купцы Шевелев и Виппер, но прибыв на место и ознакомившись с условиями торговли, они отказались от организации постоянного магазина^[23].

Помимо незнания местного спроса и предпочтений, торговцы предметами роскоши не учитывали специфики иранской социальной структуры. Особенность общества проявлялась в тесном сплетении интересов культовых служащих и купечества. Верхушка духовенства зависела от финансовой поддержки базара. Кроме того, главные мечети всегда находились на базаре, и базари отдавали до 20 % своих прибылей на содержание этих мечетей^[24]. В свою очередь улама, как влиятельная духовная прослойка, на протяжении десятилетий роднились с представителями купечества. Поэтому когда в Иране в середине XIX в. проявился финансовый и промышленный кризис, большинство базари и улама обнищали. Без их спроса, предметы роскоши были доступны только очень узкому кругу вельмож. Негативные уроки этого опыта позволили Мануфактурному совету, МИД и Министерству внешней торговли сделать вывод о необходимости ориентировать российских фабрикантов и купцов на выпуск для Ирана продукции, рассчитанной на массового потребителя.

Воспользоваться полученными рекомендациями удалось приказчику Московской торговой конторы Е. Д. Макинцеву, назначенному заведующим новым магазином. В результате правильного подбора товаров ему удалось сбыть на тегеранском рынке в период с 1 января по 1 июля 1852 г. русских изделий на сумму 56 820 руб. серебром^[25]. В списке реализованного значилось: железо полосовое на 25 тыс. руб., сталь на 7 тыс. руб., медные изделия на 5,5 тыс. руб., хрустальная посуда на 1,85 тыс. руб., фарфоровая посуда на 2,25 тыс. руб., кошениль на 4 тыс. руб., писчая бумага на 1,2 тыс. руб., ткани на 1,2 тыс. руб. и др.^[26].

Вместе с тем европейский вектор внешней политики России, отчетливо обозначившийся после победы европейской коалиции над Наполеоном, к 40-м гг. XIX в. стал существенным сдерживающим фактором восточных инициатив государства. Не последнюю роль в выработке политической стратегии, основанной на неверных представлениях и приоритетах, сыграл сам император Николай I. Наиболее показателен результат визита императора в Англию в июле 1844 г. Встречаясь с королевской четой и представителями «Foreign office», он озвучил свое видение будущего Османской империи. Считая, что она вот-вот испустит дух, Николай I предложил совместно подумать о разделе ее имущества^[27]. Эта точка зрения императора коренным образом отличалась от той политики, которую проводило правительство Екатерины II и Александра 1. Взвешенной позиции русского правительства в отношении Османской империи пришел конец. Когда некоторое время спустя, канцлер Нессельроде попытался получить письменную копию достигнутых соглашений, то лорд Абердин заверил канцлера: «…мы были вполне солидарны… во всех отношениях касательно Востока»^[28]. Пока император пребывал в убежденности, а вслед за ним и весь российский дипломатический корпус, что его политические проекты принимаются в Европе, Великобритания начала готовиться к войне (Крымской).

В итоге англо-русские отношения обострились как по поводу османского наследия, так и по поводу отечественных намерений укрепиться на границах с Афганистаном. Уже с 30-х гг. XIX в. в британском кабинете все отчетливее стал звучать тезис о необходимости защищать интересы короны от российских поползновений и необходимости создавать «бастионы Индии» на Кавказе^[29]. Подогрела антироссийскую истерию и знаменательная миссия Виткевича в Кабул.

В качестве первичной меры противодействию России была использована потребность шахского режима в квалифицированных кадрах. Из Великобритании и британской Индии в Тегеран устремились специалисты широкого профиля: артиллеристы, медики, географы, финансовые советники и пр. Параллельно был нанесен удар по самому чувствительному месту – торговой монополии империи в северном Иране. Для этого был задействован неоптимальный транзитный режим, учрежденный николаевским правительством 4 мая 1831 г. Предполагалось, что положения, так называемого Кавказского транзита, приведут к активизации российских купцов 1 и 2 гильдий в транспортировке иранского шелка через Астрахань и Таганрог «в разные заграничные места». Взимаемая в Астрахани 5 % пошлина возвращалась в Таганроге при действительном вывозе сырья за границу^[30]. Напротив, ввозимые непосредственно в Закавказский край товары 5 % пошлиной облагались^[31]. Эффект от нового порядка организации транзита и торговли оказался прямо противоположным. Армянское и грузинское купечество, ведущее дела на местном рынке, предпочло не участвовать в организованном торге, а либо вести дела нелегально, либо ввозить сырье в Россию, а вырученные средства вкладывать в иностранные товары, которые затем поступали на рынки Ирана и Закавказья через Константинополь и Трапезунд. По подсчетам Гагемейстера, оборот товаров, провозимых по такой схеме, был огромен, доходя до 4–5 млн руб. в год. Собственно из России вывозился только фарфор, стекло, железные изделия и сукна^[32]. Товары английского, немецкого, голландского и французского производства стали составлять жесточайшую конкуренцию продукции российских фабрик и заводов.

Динамика ввоза иностранного товара через Трапезунд демонстрирует именно с 30-х гг. XIX в. резкий скачек в сторону увеличения. Так, транзит через Трапезунд в Иран в 1830 г. равнялся нулю. После получения в 1836 г. от шаха льгот в налогообложении, англичане сумели довести ввоз до 19 743 товарных мест груза, а к 1853 г. ввоз иностранных товаров на тавризский рынок достиг 24 846 мест груза.

Аналогичная картина наблюдается и в случае экспорта сырья из Ирана. По отчетам консула России в Трапезунде в среднем за период 1830–1834 гг. из Ирана в Европу вывозилось 8305 мест. Но уже в 1835 г. было вывезено 19 327, в 1836 г. – 27 039 мест, в 1837 г. – 20 661 и т. д. К концу 40-х гг. XIX в. транзит иранского сырья через турецкий порт достиг отметки 53,5–54 тыс. мест, а в 1851 г. был установлен рекорд – 59 003 мест^[33].

Неутешительная для российских производителей и экспортеров ситуация, предстает и при анализе экспорта и импорта в стоимостном исчислении. В 1830 г. русскими купцами в Тавриз было завезено товаров на 4 820 000 руб., из которых изделий собственно российского производства насчитывалось на сумму 3 300 000 руб.^[34]. До 1834 г. положительный баланс ввоза российских фабричных изделий натавризский рынок сохранялся. Но уже в 1835 г. из ввезенных на местный рынок товаров на сумму в 2 769 502 руб., собственно русских было всего на 600 924 руб., а остальные были из Лейпцига (2 124 578 руб.) и из Константинополя и Трапезунда (44 000 руб.). Главная «заслуга» в изменении баланса принадлежит новым гражданам России, поскольку в отчетах тавризских консулов, фиксировавших динамику и объемы товарооборота, отмечен только один перс из Шемахи – Абдулла Мешеди. Европейские товары в Тавриз везли армяне из Акулиса, Тифлиса, Шуши, Карабаха. Уже к 1837 г. сложилась катастрофическая ситуация. Из ввезенных сюда товаров на сумму почти 6,8 млн руб., ввоз российских фабрикатов составил только 15 %^[35]. Причем тенденция к сокращению российского ввоза в 40-е гг. XIX в. только окрепла.

В итоге, ввозя европейские товары на местный рынок, армянское купечество империи искусственно поднимало конкуренцию, что не могло не сказаться на росте цен на русские мануфактурные изделия и на падении спроса на эти товары. Так, цены на российскую нанку и ситцы выросли за эти годы на 30 %^[36]. Напротив, в 1835 г. британский торговый дом Борджесов впервые за всю историю работы на североиранских рынках достиг рекордных отметок сбыта английских тканей, выручив 1,2 млн руб. Увеличила свои прибыли и фирма Бонома, доведя размер продаж до 315 тыс. руб.^[37].

Падение сбыта отечественной мануфактуры на североиранских и закавказских рынках не было исключительно результатом действий армянских коммерсантов. Серьезный просчет допустили российские дипломаты и представители экономического ведомства в Петербурге. С одной стороны, надеясь на подъем Закавказского края за счет фискальных отчислений, правительство изменило порядок товарного транзита через Закавказье. С другой стороны, был разрешен беспошлинный ввоз в этот край мануфактуры «азиатского происхождения». В 1840 г. Посол в Тегеране А. О. Дюгамель настоял, чтобы в список разрешенных к беспошлинному ввозу в Закаспийские провинции внесли ткани, сделанные по английской технологии в Индии и Кашане. В Иране эти ткани окрашивали и набивали, и они становились «азиатскими». Единственное исключение было сделано для так называемых материй «зари», или «зарбар», – набитых или тканных золотом^[38]