Осеннее ретро

Опустилась листва на прохладу земли.
Дышит серое небо простужено ветром.
В бенефисе усталой осенней зари
всё отчётливей слышится ретро.

Осень… Грустная осень.
О, Подруга-сестра вселенской печали.
Осень, добрая осень.
Ты последний огонь на моей магистрали

Отгорели костры. Летних праздников дым
растворился в осенних, холодных ветрах.
Лишь приятная свежесть остывшей воды,
лишь улыбка играет на грустных губах.

Осень – Императрица!
В золочёных, багряных царских одеждах.
Осень – вещая птица.
Ты последний глоток последней надежды.

Отзвенели в лесах летних птиц голоса.
В тишине, неспеша, надвигается сон.
Чистотою дождя, отворив небеса,
Осень свой открывает сезон.

Осень… Что же ты, осень!
Но зачем ты приходишь так рано?
Осень… Ранняя проседь.
Словно тяжесть хмельного дурмана.

1999

Весенний хоровод

Телеантенны – кресты
на мрачноватых домах.
В брызгах неона застыл
город в кривых зеркалах.
Блеск в неживых глазах
автомобильных фар.
Трелью звенит в небесах,
музыка «до» – «ре» – «ми» – «фа».

Праздничный купол гирлянд.
Маска безумства луны.
Тени шутов короля
в звуках весёлой войны.
Здесь каждый сам себе враг
и безнадёжно пьян.
И потому не чувствует ран.
Не замечает изъян.

В городе – ночь. Но ему не до сна.
В талых глазах растворилась весна.
Город не спит. Небо зовёт.
Всех на хмельной хоровод.

2000

Абстинентная антиутопия

О, как приятно ранним утром
проснуться бодрым и здоровым.
Весёлым и проникновенно мудрым
без абстинентного синдрома.
Без мрачных дум о суициде.
В румяном и послушном теле.
С душой в гармонии и мире
на свежей, пахнущей постели.
Вскочить и радоваться жизни,
под душем делая зарядку.
Петь о любви и об отчизне.
И в пляс пуститься… да вприсядку…

Но чёрта с два… не тут-то было.
Мечты… вы неосуществимы.
И утро раннее постыло.
И бесы вместо херувимов.
Не то что в душ – в сортир проблема.
Не то что петь – стонать нет мочи.
И снова старая дилемма:
Кошмары дня, иль ужас ночи.

2007

Бессонница

Как тревожно поёт эта странная птица.
Даже ветер затих и пропала луна.
Словно горестный плач её песня струится.
И от песни такой мне сегодня опять не до сна.

Может, в этом повинна активность
ушедшего света?
Или тайные игры планет
и магнитных полей?
Словно тьму проглотив, тяжелеет
сама атмосфера…
Источая печаль и тоску
городских фонарей.

Не уснуть мне опять в этой звёздной,
ночной круговерти.
Каждый нерв, как струна, каждый прожитый год,
как виток.
И теперь каждый сон для меня —
репетиция смерти.
Отнимает коварно у жизни немалый кусок.

Алкоголем в крови я разбавил ночную тревогу.
Растворил этой смесью печаль и дурную тоску.
Кто-то вечно незримый беспечно поманит
в дорогу.
Кто-то будет с утра, в наказанье, стучать по виску.

Но, расслабившись, вновь зазвучат
мои ржавые струны.
Пусть недолго, но этого хватит
на новый роман.
Я, конечно, игрок, но не пленник
изящной фортуны.
Я из тех, кто уже никогда
не сыграет ва-банк.

Я из тех, кто всегда одинок
в карнавальной толпе.
Кто в разгаре фиест молчалив,
ироничен и мрачен.
Кто когда-то давно заплутал
на тернистой тропе.
Но который, именно это
считает удачей.

Истрепалась душа, словно ветром бумага.
Этанол испарился и ядом корёжит висок.
Сон теперь для меня – репетиция вечного блага.
Он теперь для меня, как спасительной влаги
глоток.

2007

Видение

То ли сон был, то ли явь – не пойму,
но такое ощущение странное,
что в чистилище попал я вдруг.
И вишу – не взлетаю, не падаю.
И народу тут много всякого.
В основном алкаши да бабники.
Как и я висят и не вякают.
Своей очереди ждут похабники.
А вокруг гудят какие-то трубы.
Всё уныло, расплывчато, мрачно.
И рванины истлевшей – груды.
Вобщем, как-то всё неудачно.
Здесь иначе проходит время.
Вроде вечность, но как-то быстро.
Хоп, и голый я. Стою на коленях.
В главном зале. Гектаров на триста.
В центре зала висят весы,
на высоком кресте распятые.
А вокруг упыри, да псы.
В балахонах с кровавыми пятнами.
И готовый уже к покаянию,
вдруг увидел я камни разные.
Каждый камень равен деянию.
Благородному иль безобразному.
И за день мною прожитый каждый,
эти камни, крупные, мелкие,
с тяжким грохотом сыпятся в чаши.
Справа, слева, чёрные, белые.
Вон булыжник – обидел женщину.
Вон за то, что стрелял сигареты.
Белый камень! – монету дал нищему
И за то, что забыл об этом.
Грохотали булыжники, падая.
Запах серы смешался с миррой.
Чаши прыгали. Левая. Правая.
В зале слышался хохот и вой.
Вдруг всё стихло. Весы на нулях.
В зале – шёпот и тихие речи.
Я хотел улизнуть втихаря,
но меня ухватили за печень.
И, наверное, главный вампир
прогнусавил: «грешок один знаю —
этот олух без закуси пил
и поэтому, вот что считаю:
Нужно в ад его сплавить закуской,
чтобы впредь неповадно другим»,
а защита в ответ – «Он же русский.
Он в России родился и жил».
Снова чёрное с белым заспорило,
но о чём-то сакральном, своём.
Вдруг, как будто обрушилось море,
и раздался небесный гром.
Всё исчезло. И крест, и зал.
Я один, в тишине на диване.
Но не голый, а в том, в чём спал.
То есть в брюках, с носками в кармане.
То ли сон был, то ли явь – не решу.
Но осталось ощущение странное,
словно я всё так же вишу.
То есть – не взлетаю, не падаю.
Будто я всё так же вишу.
Не взлетаю…
Так ведь и не падаю!!!!

2007

За стеклом

Вновь человек за стеклом
видит мой пристальный взгляд.
Я изучаю его.
Он изучает меня.
Жёсткие, тонкие губы.
Пепел седых волос.
Взгляд ироничный, хмурый.
Видит меня насквозь.
Помнит каждую рану.
Помнит больше, чем я.
Знает каждую тайну.
Знает мой каждый изъян.
Мы с ним давно неразлучны,
но я, изучая взгляд,
знаю его не лучше,
чем много лет назад.
Нас разделила навечно
твёрдая гладь стекла.
Грань её безупречно
через миры пролегла.
Я осознал всецело —
Мне от него не сбежать.
Я под его прицелом.
Я продолжаю ждать.
Тот человек за стеклом
будет повсюду, где я.
Я изучаю его. Он изучает меня.

2007

ЗАСТЫВШЕЕ ВРЕМЯ

Раннее утро. Туман над рекой
стелется ватой.
Дым костерка… Пахнет ухой.
Веет прохладой.
Косы ракит серебристой росой
просятся в воду.
Солнце вот-вот полыхнёт зарёй
по небосводу.
Ветер слегка поиграл сединой
дремлющей ивы.
И, расписавшись лёгкой волной,
стих у залива.
Раннее утро. Лето. Июнь.
Время застыло.
Словно оно очутилось в раю.
Нас позабыло…

2007

Звёзды не падают

Настанет этот миг, когда-нибудь,
вдруг упадёт последняя песчинка.
И мне в небытиё укажет путь
неведомая лунная тропинка.
Без суеты в сырую скорбь земли.
И дальше к звёздам, в тайну занебесья.
Сжигая все мосты и корабли,
под звуки труб и погребальной лести.

Но перед тем, как навсегда упасть,
я вспомню то, что забывал порою
(И оттого, когда сжигала страсть,
себе казался маленькой звездою):

Звёзды не падают. Звёзды сгорают.
Если они настоящие звёзды.
Падают ангелы, если устали.
Но незаметно и тихо как слёзы.
Звёзды горят. И звёзды сгорают.
Свет разделяя с теми, кто рядом.
Павшие ангелы не умирают.
Вечно кружат над землёй листопадом.

Когда-нибудь, останется лишь звук.
Лишь образ, память о нелепой плоти.
Живых пугая тщетностью потуг
и ржавчиной на липкой позолоте.

Крадёт года безжалостная плеть.
И лёд, и пламя… скользкая дорога.
И так уж есть – не всем дано гореть.
Но всем дано не угасать до срока.

2007

Небо пошло войной

Небо пошло войной
на засыпающий город.
Там, за бетонной стеной,
властвует сырость и холод.
Я разожгу камин —
зов первобытных предков
и буду пить один.
С магнитофоном кассетным.
Бьётся в припадке дождь.
Там, за окном, война.
Я единственный гость
в царстве тепла и вина.
Вспомню о чём говорил
древний пророк Заратустра
и буду пить один.
Мне хорошо и грустно.
Гвозди вбивает дождь.
Небо мрачнее могилы.
Я одинокий вождь
среди пустых бутылок.
Ветром хмельной свободы
пьяный струится жар.
«Прелести» непогоды
я превращаю в дар.

2007

Про Кирилла и Мефодия

Два друга запойных, Кирилл и Мефодий,
сидели, как водится, в пьяном дыму.
Девятые сутки небриты, в исподнем,
несли ахинею и спали в хлеву.

Над ними смеялись купцы да бояре.
Соседи кругами ходили, крестясь.
Мефодий как выпьет, так в пьяном угаре,
глаголит невнятно, словами давясь.

Да и Кирилл, если выпил, не лучше.
Мычит, как немой, да кивает башкой.
А если уж, спьяну, чего и озвучит,
то как говорится, хоть падай, хоть стой.

И я вам скажу, по секрету природы,
Кирилл мог такие слога выдавать!
Он знак выговаривал мягкий и твёрдый
(не говоря уж про всякую ять).

Трезветь не хотелось им – весело вроде.
Но трудно по пьяни друг друга понять.
Вот тут-то Кирилл, а может Мефодий,