Наши добрососедские отношения и взаимная предрасположенность привели меня к священной мысли о том, что для закрепления мира между нами на века, а также с целью укрепления доверия и во имя дальнейшего совместного процветания, нам необходимо породниться. Дружеские отношения укрепить родственными узами! Предлагаю в жены твоему сыну, светлейшему принцу Мусе, свою красавицу дочь – принцессу Синарату. Хотелось бы соединить их руки и сердца еще при нашей жизни. Да ниспошлет Аллах и им, и нам благословение!»

В послании, как видно, не было ничего обидного или тем более оскорбительного. Но, так как в этом деле был замешан сам шайтан, его усердием смысл послания Абдуррахман воспринял, как стремление шаха Синари стать ровней с ним, Великим шахом Абдуррахманом! Ох, что тут началось! Неизвестно, толи содержание письма, толи его недостаточно высокий и почтительный стиль привели шаха Абдуррахмана в ярость. Он, вскочил с трона, выхватил грамоту из рук придворного чтеца и изорвал ее в клочья. Затем набросился на синарийского визиря. Ухватив его за бороду, встряхнул и стал таскать, ругаясь: «Сегодня все как будто сговорились! Вам что, приятно злить меня? Да упокой Аллах ваши души! Это так же „безопасно“, как за хвост подёргать льва! Наставь на верный путь „неопытных щенков“! Неужто, мой Муса захочет связать себя женитьбой с этой, как её там, Синарату! Да что он о себе вообразил, этот Абдул-Азиз? Он сам-то ничего собой не представляет, а уж, тем более, его дочь!» И бросив гневный взгляд на слуг, Абдуррахман взревел: «Гнать прочь! И бить, пока в пределах царства!»

Стража кинулась к послам. Не дожидаясь пока на них набросятся, синарийский визирь и его свита со всех ног пустились вон из дворца. Они едва успели вскочить на своих коней. Стражники гнались за ними по пятам. А за стенами дворца к ним присоединились горожане. С криками да улюлюканьем бежали они вслед за синарийцами, швыряя в них камни и комья грязи.

Всё смешалось во дворце. Придворные переглядывались в недоумении, но никто не посмел перечить разгневанному шаху. Имам озабоченно шептал молитвы, рассуждая сам с собой: «Велик Аллах! Сегодня он послал легкую победу Абдуррахману, но лучше б он послал ему здоровья: сейчас он в нем нуждается вдвойне!»

«А ты что скажешь? – обратился шах к визирю, стоявшему у трона, – или тебя, как и имама тревожит мой поступок? Может, ты считаешь – я не прав, что выгнал вон это синарийское отродье? Отвечай!»

Главный советник в смущении потупил взор. Все шло по его плану даже быстрее, чем он задумал. Медленно, как бы подбирая нужные слова, он «выдавил» из себя: «Я очень сомневаюсь, что шах Синари стерпит такое оскорбление!»

«Где же твоя доблесть?! Как я погляжу: ты не храбрей имама!» – скривился в надменной ухмылке шах.

«Это далеко не трусость, – возразил визирь, – а трезвая оценка положения! Я только полчаса назад тебе напоминал, что мы сейчас менее чем раньше готовы к войне».

«А ведь верно говорит визирь, – зароптали придворные, – наш воевода разменял седьмой десяток, он немощен от старости, а заменить его некем! Нет у него достойного преемника! Предложение визиря сегодня своевременно и актуально! Кто, кроме Махмуду, лучше подойдет на этот пост?!»

Распалённое гневом лицо шаха вмиг почернело от осознания необходимости немедленно принять такое трудное решение. Но надо было что-то отвечать придворным. Наконец, он решился.

«Нет преемника, вы говорите?» – задумчиво произнёс Абдуррахман. Слова он выговаривал с трудом, как будто языком мешки ворочал! «Похоже, все склонились к мнению, что воеводой должен стать мой внук! И, раз уж нет на это возражений, клянусь, что в первой же кампании военной Махмуду возглавит войско!» С этими словами шах Абдуррахман разогнал придворных, положив конец их раболепному заискиванию, странным образом сочетавшемуся со способностью оказывать давление при принятии им важных государственных решений.

Визирь, как и другие вельможи, покинул дворец. В возбуждении он пришёл к себе и начал размышлять над происшедшим. Он чувствовал нутром, что эту ситуацию можно обратить себе на пользу… Над тем, как свою выгоду извлечь он думал допоздна. И строя планы, уснул, по воле ночи.

«Озаренье» снизошло на него с первыми лучами солнца. Вскочив, как от удара, визирь состряпал по наитию такое послание Абдул-Азизу: «Нет причин тебе, Великий шах, сносить оскорбление, прилюдно нанесенное Абдуррахманом! Не стоит опасаться его былого могущества! Его войска как раз менее всего готовы к битве. Ну, а если ты пообещаешь после победы над Абдуррахманом посадить меня на его трон, я помогу тебе без всяческих усилий, играючи, стать победителем в решающем сражении, задолго до того, как Абдуррахман успеет завершить необходимые приготовления. Тебе лишь надо следовать моему плану.

Во-первых, наноси удар без промедления! Во-вторых, твои войска должны войти во владения Абдуррахмана через ущелье «Кимба». Поскольку горы здесь неприступны, оно считается непроходимым. А значит, нападения оттуда никто не ждёт. Твои войска могли бы незаметно подойти к самой столице царства Абдуррахмана. Никто в стране не знает этого пути кроме меня и юноши, что передаст моё письмо. Он-то и укажет твоим войскам дорогу».

Визирь позвал своего наипреданнейшего слугу по имени Баракай. Вручил ему послание и рассказал, что делать. Окончив наставления, благословил на дальний путь.

А шах Абдуррахман уже забыл и думать о неприятном инциденте с послом Синари, да и, вообще, о том, что есть его страна. Любовь и счастье делали его блаженство полным! Как-то, утром, он приказал седлать коней и отправился с детьми на прогулку. Их сопровождали знатные вельможи. У озера, все спешились, чтобы насладиться дыханьем свежего ветерка и полюбоваться красотой прибрежного пейзажа. Вдруг, словно бы из-под земли, откуда ни возьмись, возник араб-дервиш² с попугаем в большущей клетке. Увидев его, Муса пристал к шаху: «Папа, папа! Посмотри, какой красивый попугай! Купи его нам!»

Прогнуться перед шахом – «дело чести» придворного! В мгновенье ока один вельможа из свиты шаха, подозвав к себе араба, спросил, какую цену тот готов просить за свой товар. Когда араб ответил, что не продаст попугая дешевле ста золотых, пораженный этой цифрой, придворный вскрикнул: «Ты что, с рождения безумен, или же потом сошёл с ума?.. То, что тебя учтиво спросили о цене, ещё не повод влезть в карман как вору!»

Неслыханная дерзость дервиша и возмущение вельможи, взбесили Абдуррахмана. Он приказал схватить наглеца. Вельможи с таким рвением кинулись выполнять его приказ, что со стороны казалось, будто они готовы живьем сожрать араба. А попугаем после закусить. К тому же, не побрезговав и клеткой. Тут попугай от страха встрепенулся и закричал, что было сил по-человечьи: «Да ниспошлет Аллах тебе, о шах, благословенье! Прости моего бедного хозяина! Отзови своих „голодных псов“! Мне кажется, что мой хозяин, из уважения к тебе, мою цену сильно снизил. Если б не тебе, Абдуррахману, он продавал меня, то запросил бы ровно в десять раз больше! В своём почтении к тебе, Великий шах, мой хозяин продешевил! Взгляните, разве я не стою тысячи золотых?! Он же, о, святая простота, просить решился сотню!»

Сраженный красноречием попугая, шах жестом приказал вельможам остановиться. «Ты можешь говорить по-человечьи? Что же ты за птица?» – только и сумел промямлить он.

Попугай в ответ склонился в полном достоинства поклоне и начал речь: «Спасибо, что спросил! Имя мое – Аку. Да ниспошлет тебе Аллах здоровья, долгих лет и процветания! А цена моя столь высока вовсе не из-за оперения, яркость коего дарована мне по наследству. И не за покладистость и кроткий нрав! А за красноречие. Ещё с рождения мне дарован талант не только речь, но мысли понимать! Хозяин же развил во мне способность предвидеть судьбы, и умело прорицать. Все то, чем наградил меня Аллах, его стараниями доведено до совершенства!

Проси, я предскажу тебе судьбу. А хочешь, расскажу о твоем прошлом? Да, и вообще, сказать начистоту, я – непревзойдённый рассказчик. Часами я рассказывать могу: о пекле ада и о райских кущах, о ворах и царях, о трусах и героях, о щедрых и скупцах, о бережливых и о мотах. Купив меня за эту цену, ты лишь отчасти воздашь моему хозяину за труд. Себя же впредь избавишь от напрасных трат на приобретение диковин и на покупку книг, к примеру, по истории, географии, математике и медицине, которые понадобились бы тебе для обучения детей. Купив меня, ты сэкономишь кучу денег… Короче говоря, тебе, чтобы умножить свое богатство и прославить свое имя в веках, всего-то надо, купить меня! И всё!..»

«Что ты несешь? – воскликнул шах, – твоя речь отдает бахвальством! „Копни поглубже“, всё, сказанное тобой, окажется пустой болтовней!»

«Отнюдь! – возразил с обидой попугай, – не болтовня – моя стезя! Красноречие – вот мое богатство!»

Его слова произвели на свиту завораживающее действие. Своей пламенной речью Аку всех ошеломил. А дети завизжали от восторга. Даже шах в какое-то мгновение открыл от удивленья рот. Правда, быстро овладев собой, продолжил спор с «наглым» попугаем: «Хвалиться не грешно только тому, кто делом подтверждает свои слова! Я же убеждён, что ты – невежда, слегка поднахватавшийся вершков. Если же тебе и вправду все по силам, что перечислил, то ответь на мой простой вопрос: «Сколько лет от роду моему возлюбленному сыну Мусе?»

Свита со смеху так и покатилась. Выражая свой восторг по поводу удачной «находки» шаха, придумавшего хитрый ход, чтобы урезонить зарвавшегося попугая. Придворные принялись на все лады хвалить светлейший ум своего властителя, подобострастно воспевая его на все лады: «Да благословит Аллах нашего Великого шаха! Своим вопросом он заткнул невежде клюв!» И, обращаясь к попугаю, злорадствовали: «Ну, сможешь дать ответ? Не торопись! Подумай! Мы подождем! Не ошибись!»

Попугай спокойным взглядом окинул возбуждённую толпу и безошибочно выбрал среди прочих Мусу. Пытливо осмотрел его и молвил: «На сей момент твой сын уже прожил на этом свете четырнадцать лет, пять месяцев, три дня, восемнадцать часов и двадцать семь минут».

«О, Аллах! – в изумлении все выдохнули разом, – точно!»

«Ты, верно, слышал от кого-то о Мусе, – предположил с недоверием шах, – а вот скажи, в какой из дней недели он был рождён?»

Вновь оглядев Мусу, невозмутимый Аку гордо молвил: «В пятницу, вечером, как раз была окончена молитва». Взволнованный Абдуррахман только и сумел пробормотать: «Вот это совпадение!» Он рассеяно взглянул на попугая, говоря, как будто, сам с собой: «Да ты и впрямь мудрец! И очень точно сумел о нашем прошлом рассказать. Теперь поведай-ка, только без прикрас, по чести, что ожидает принца Мусу».

«Не стоит мне об этом говорить, дабы не вызвать гнев на свою голову. Слепая ярость вряд ли сможет причину устранить, но вот пророка погубить… – робко начал попугай, – «курице привычней в своих перьях!»

Абдуррахман, как бы утвердившись в силе, бросил на попугая гневный взгляд и сказал, что не потерпит возражений, поклявшись перед всеми, что если «злосчастный» попугай сейчас же не начнет прорицать, то он прикажет развести огонь и изжарить его живьем.

Было невозможно усомниться в серьезности намерений шаха. И он, наверняка, готов исполнить свою угрозу. Серьезность положения заставила Аку осторожно начать издалека: «Ради Аллаха, Великого и Всемогущего, прости заранее за то, что мне придется сообщить тебе сейчас! Поверь, я лишь избранник, через которого вещает сам Аллах! Я открываю клюв, чтоб передать Его слова, его послание! Не будь на то Аллаха воля, я ни за что бы не рискнул подумать, ни то, что говорить… Судьбой начертано Мусе, стать вскоре роковой причиной бедствий и страданий, болезней и смертей! В великой смуте ты лишишься многих подданных своих, и всё это случится очень скоро…»

Разум шаха вскипел с досады: «И это предсказание судьбы?!» Схватил он клетку с ученым попугаем и грохнул оземь, что было сил. Затем, влекомый яростью, метнулся к ней, и стал топтать, словно пытаясь сровнять с землей. Свита тоже не осталась в стороне! Вельможи накинулась на дервиша. Разве не забава – бить того, кто не готов ответить? Каждый норовил ударить побольней… Вдруг, крик со стороны, остановил «веселье». Обернувшись, шах и его свита увидели скачущего к ним галопом всадника. Конь без седла. Тело всадника в кровоточащих ранах. Упав с коня, он бросился в ноги шаху, громко причитая: «О, Аллах! О, Аллах! Спаси и сохрани меня от гнева! Не вели меня казнить, о, повелитель, за то, что, сам Аллах, распорядился моими устами сообщить тебе горестную весть! Лишь я один остался жив из целого дозора, что с севера владения обходил. Напал на нас „шакал“ – Абдул-Азиз с огромным войском. Все наши города и села, близ границ, превращены им в пепел и руины!»

Сраженный, словно молнией с небес, известием о нападении синарийцев, шах Абдуррахман остолбенел. В напряжении замерла и свита. Они осмысливали услышанное, тупо уставившись на окровавленного вестника. Вдруг по их спинам пробежал смертельный холод. Это позади толпы вельмож раздался зловещий хохот попугая. Злорадствуя, он бесновался в смятой клетке. Кричал своим надтреснутым, скрипучим голоском: «А я, что говорил? Поверили теперь? Уже я не „невежда“? Всегда так! Вначале расскажи да расскажи, а как услышат правду, так от страха, спешат заткнуть мне глотку!.. Не успел я клюв раскрыть, как всё, о чем сказать хотел, свершилось! Вы называли меня лжецом… Даже вознамерились убить! Теперь-то ясно Вам, что сказанное мною, волею Аллаха, чистая правда?»

Шах в оцепенении молчал.

А попугай продолжил: «В моих же силах и помочь тебе, Абдуррахман! Ты сможешь избежать главных потрясений, и неприятностей, и большинства из жутких бед, когда последуешь моим советам…»

Очнувшись, шах взревел от гнева: «Да ты заткнешься, наконец! Что может посоветовать мне птица?!»

Тут Муса вступился за попугая: «Аллах да благословит тебя, о, великий шах! Ведь ты только что убедился в правдивости его слов! Послушай его ещё разок, пусть выскажется, а там… Пусть сам Аллах решит!»

«Ладно, – уступил любимому сыну Абдуррахман, – пусть вещает. Но если только он не сможет указать на выход из сложившегося положения, я ему голову сверну!»

Аку не заставил долго ждать. Он заговорил уверенно и быстро: «Синарийский шах ведет свои войска к ущелью Кимба. Чтобы через горы, скрытно подойти к твоей столице. Не с севера, где его ждут, а с востока».

«Ни одному смертному из моих подданных не известен этот путь, – не преминул заметить шах, – как же он стал известен шаху Синари!»

«Дай срок, – ответил попугай, – я объясню и это. Сейчас же, не теряя времени, возвращайся во дворец и направь отряд доблестных воинов оборонять проход в ущелье между гор Кимба и Убандаваки. Чтобы остановить врага в этом месте достаточно десятка храбрецов. А два десятка смогут обратить все войско Абдул-Азиза вспять. Чтобы выполнить обходной маневр ему потребуется время, которого будет достаточно, чтобы ты успел подготовить своё войско к решающему сражению».

Шах колебался. И опять Муса принял сторону попугая: «Эта птица, наверняка, знает то, что нам не ведомо! Давай последуем совету этого мудрого попугая. Там будет видно… На все воля Аллаха!»

Как сквозь горячечный туман выслушал шах Абдуррахман и совет попугая, и просьбу сына. Не успел ещё Муса умолкнуть, как шах сидел уже в седле. Во весь опор он мчался во дворец, на скаку приказав свите следовать за ним, да не забыть араба с попугаем. Во дворце великий шах отдал приказ отобрать сотню храбрецов и направить их в место, указанное Аку. Он разослал гонцов во все концы с приказом собирать большое войско. Кузнецам было приказано день и ночь, непокладая рук, ковать оружие.

Через пять дней пришло известие от храбрецов, которых шах послал в ущелье Кимба, чтобы преградить проход врагу. От усталости гонец едва держался на ногах, но весть доставил шаху о победе. Пред троном он поведал, начав так: «Аллах послал тебе победу! О, великий шах! План твой удался! Мы заняли позицию в том месте, которое ты точно указал, и начали готовиться к сражению. Позавчера увидели, как небо потемнело от пыли, которая вздымалась в небеса из дальнего конца ущелья. Приближалось вражеское войско. В нём было столько воинов, что не хватало глаз, его окинуть. Оно всё прибывало. Конные и пешие, воины Абдул-Азиза заполнили ущелье целиком. А конца еще не было видно.

Когда их авангард приблизился к засаде, мы сбросили на них с соседних скал груды камней, специально подготовленных на этот случай. Наши стрелы в них лились дождем! А камни били градом! От неожиданности дрогнули первые ряды, и повернули вспять, при этом, налетев на тех, кто шёл за ними. Началась паника, давка, свалка! Конные давили пеших, а те толкали и валили их на трупы, уже погибших с нашей помощью, врагов. В узкой лощине у них не было возможности развернуться в боевой порядок. Так, слой за слоем своими трупами они заваливали выход из ущелья. Окончательно смешавшись, враг начал отступать. Схватка продолжалась. Они дрались уже между собой за право первым вырваться из Джаханнама³