Хитрый прапор

Уж кто-кто, а прапорщик Михайленко на дальнем объекте был, пожалуй, единственным военнослужащим, ощущавшим себя на складах, словно рыба в воде. Всё и вся ему было тут до боли знакомо. В полной мере он владел ситуацией и был в курсе: как громких, так и малозначимых событий. Более того… По мнению самого прапорщика, он даже мог запросто предвосхитить кое-какое ближайшее будущее.

За сравнительно короткий промежуток времени Михайленко умудрился пережить на стратегическом объекте с десяток своих коллег по интендантскому ремеслу. Точнее, он их просто-напросто подсидел или выжил. В конечном итоге, прапорщик остался на армейских складах единственным, кто имел неограниченный доступ ко всем ангарам и хранилищам.

Как это не парадоксально сейчас прозвучит, но от обычного прапорщика, во многих подразделениях, дислоцированных на южных территориях Чечни, зависело очень и очень многое.

Аккуратно и незаметно Михайленко сосредоточил в своих руках кое-какие негласные (от того, не менее значимые) рычаги управления. Став основным распорядителем армейского «арсенала», начиная от занюханных портянок и заканчивая современными переносными зенитно-ракетными комплексами, он приобрел как определённое влияние, так и вполне конкретную власть. Ведь на поклон к прапорщику, рано или поздно, приходили все: от обычного лейтенанты, до полковники.

Отказать кому-либо (тем более, не обоснованно) Михайленко, естественно, не мог. В зоне боевых действий шутки с поставками оружия были чреваты трибуналом или, того хуже, самосудом. А вот придержать отгрузку, сославшись на какую-либо вескую причину; выдать совсем не то, что требовалось или отправить груз не по адресу назначению, якобы, случайно напутав – наш прапорщик мог запросто. Ну, а когда речь шла о каких-либо сверх лимитах, уж тут Михайленко мог и вовсе позволить себе поизгаляться над тем или иным незадачливым офицером.

Сложившееся на складах и вокруг них положение вещей, когда обычного «каптёрщика» величают не иначе, как «чёрным кардиналом», а кое-кто из командиров, так и вовсе всерьёз побаивался Михайленко – Лютого, как командира достаточно крупного военного подразделения, естественно, никоим образом не устраивало. Не устраивало подполковника, и кое-что иное…

С определённой степенью вероятности, Лютый предполагал или догадывался о том, что кроме мудрёных манипуляций со складским имуществом, прапорщик ещё и успевает «крутить» какие-то свои, более серьёзные тёмные делишки.

Аргументировалось данное предположение следующим посылом. Невзирая на то, что в караульном подразделении дальнего объекта, на протяжении последних полутора лет, напрочь отсутствовала серьёзная дисциплина, тем не менее, регулярные плановые и внеплановые проверки, периодически проводимые всевозможными комиссиями различных военных ведомств, так и не смогли выявить ни единого, даже самого маломальского недочёта. Михайленко неизменно оставался чист и неуязвим.

Однажды, подполковник предпринял и вовсе отчаянную попытку. Он попытался избавиться от Михайленко вполне гуманным способом. Лютый оформил последнему перевод на «большую землю», и даже прислал за ним свою машину. О подобном «счастье» выбраться из зоны боевых действий, мечтал любой из военных, находившихся в то время на Кавказе. Любой, но только не прапорщик…

Вопреки самому элементарному инстинкту самосохранения, прапорщик вдруг заартачился. Более того, у Михайленко тотчас объявились серьёзные покровители: то ли из штаба южной группы войск, то ли еще, откуда повыше…

Короче, Лютому в вежливо-угрожающей форме ненавязчиво намекнули оставить прапорщика в покое. И уже через сутки, как ни в чем, ни бывало, Михайленко вернулся на свои склады, приступив к исполнению своих прежних служебных обязанностей.

Именно тогда, пожалуй, впервые в своей многолетней карьере, подполковник и соприкоснулся с таким понятием, как коррупции в высших армейских эшелонах. Об «отмывании» денег, бесконтрольно выделяемых на Чечню, он, конечно, читал, слышал и знал. Однако не предполагал, что может она быть так от него близка. Ну, совсем рядом.

Сам того не ведая, подполковник зацепил лишь «мелкий винтик» в грандиозном механизме воровства и взяточничества, которым, по сути, и был Михайленко. Через его склады, наверняка перетекали огромные бюджетные деньги. Потому и реакция того самого «механизма» была столь внушительной и молниеносной.

Впрочем, в тот период беспокоило подполковника вовсе не это. В первую очередь, он беспокоился о своих подчинённых. Ведь случайно выявившиеся связи прапорщика с армейской верхушкой, как для самого Лютого, так и для его офицеров ничего хорошего не предвещали.

При определённом стечении обстоятельств, та круговая порука могли запросто стать чересчур опасной, а для кое-кого и вовсе роковой… Реальность подсказывала следующее. С виду инертный и простодушный Михайленко, в критические для него минуты, мог запросто переродиться в активного, мстительного и злопамятного пакостника. Затаив на кого-либо зуб, прапорщик непременно находил возможность расквитаться, подставив своего обидчика под полную раздачу. А ведь Лютый, и без того, уже сбился со счёту, скольких добротных офицеров, тем или иным образом, прапор умудрился «сплавить» со своего объекта, а то и вовсе, из вооружённых сил.

Заочный конфликт между подполковником и прапорщиком приобретал всё больший и больший размах. А учитывая упертость в характерах обеих участников той конфронтации, в скором времени, он непременно обещал вылиться в реальную войну.

Справедливости ради, стоит отметить, что Михайленко, до сего момента ещё ни разу, в открытую не перешел Лютому дороги. Прапорщик ограничивался лишь мелкими пакостями, кляузами, да, пущенными «в народ» слухами. И, тем не менее, подполковник (мужик опытный и предусмотрительный) заранее предполагал, что рано или поздно, это обязательно произойдет. Потому и предпочел он нанести упреждающий удар первым. Принимая ж во внимание свой предыдущий, не совсем удачный опыт по выдавливанию Михайленко с армейских складов, на сей раз, Лютый действовал с предельной расчётливостью, осмотрительностью и осторожностью.

Дабы наверняка завалить непотопляемого каптёрщика, подполковником была придумана достаточно мудрёная схема. И далеко не последние роли, в том хитроумном сценарии отводились, как лейтенанту Побилату, уже служившему на дальнем объекте, так и только-только прибывшему майору Князеву. Ни тот, ни другой о действительных намерениях своего командира, естественно, не догадывался. До поры, до времени, Лютый предпочел использовать офицеров, что называется, «втёмную». Да собственно, и вводить подчинённых в курс дела, особой необходимости пока что не было. И без того, каждый из них, лишь исключительным исполнением своих служебных обязанностей, по разумению подполковника и должен был довести прапорщика до «белого колена». Чего собственно, Лютый на своём начальном этапе и добивался. Ведь всем известно, что взбешенный и выведенный из себя человек, склонен к совершению необдуманных поступков и, соответственно, неоправданных ошибок. Этими-то самыми срывами, и рассчитывал воспользоваться Лютый в дальнейшем.

С данной точки зрения, Князев виделся подполковнику лицом вовсе не предвзятым, не погруженным во внутреннюю кухню его армейского подразделения. А самое главное, Лютый был уверен в неподкупности данного офицера, в своё время имевшего непосредственное отношение к органам госбезопасности. Майор должен был довлеть над Михайленко, что называется: «извне». Тогда как лейтенанту Побилату, по молодости лет принципиальному и въедливому, вменялось оказывать давление на прапорщика «изнутри». Для этого, по личному приказу подполковника, Побилату и предписывалась организация тщательной и глубокой ревизии на подотчётных Михайленко складах.

На какой-либо успех вышеуказанной проверки, Лютый, конечно же, не рассчитывал. Цель ревизии была абсолютно иной… Повторюсь, доставить прапорщику, как можно больше хлопот и заставить последнего, хорошенько понервничать.

– …Лейтенант, шприцы будем пересчитывать? Или ограничимся подсчётом коробок? – с нескрываемым сарказмом поинтересовался Михайленко. Он был полностью уверен в том, что на беглый подсчёт коробок со шприцами у них уйдет не более часа.

– Конечно, будем… – сухо ответил Побилат, чётко следовавший инструкциям подполковника Лютого.

– Да ты с ума сошел!.. Парень, опомнись!.. – не сдержавшись, взвыл до сего момента спокойный и уравновешенный прапорщик. – …Здесь их сотни тысяч. Мы, скорее сдохнем на этих коробках, чем их перелопатим.

– По времени, нас никто не ограничивает. Если потребуется, будем считать: хоть неделю, хоть две… – пробурчал Побилат, снимая со стеллажа первую, попавшуюся ему под руку упаковку. – …Так или иначе, но я должен вскрыть каждую из коробок…

– Стой, лейтенант… Не спеши… – Михайленко предпочел зайти с иного боку. – …Поставь коробку и дай мне минут пять, дабы я сумел тебе кое-что объяснить… – подсев рядом с Побилатом, прапорщик вновь перешел на привычный разговорный тон. – …Парень, по возрасту, ты годишься мне в сыновья. Кроме того, мы здесь одни… Потому, позволь обращаться к тебе по-простецки… Считай, по-отечески, без званий, субординации и прочего официоза.

Саня, скажи мне честно, оно тебе надо?.. Имею в виду, сутки напролёт копаться в чужом дерьме. Уясни, милок, главное: командиры приходят и уходят, тогда как прапорщик Михайленко незаменим… Считай, вечен. Знал бы ты, сколько до тебя перебывало здесь офицеров… Сколько сменилось солдат… Из всех остался лишь я один.

Ты сам посуди. Куда ж без меня, тому же Лютому?.. Да, и тебе, дружище, ещё не раз придется ко мне обратиться с той или иной просьбой. Так что, сынок… Давай-ка, мы с самого начала будем друзьями. Отложим на неопределённый срок это неблагодарное занятие, бесполезное пересчитывание сотню раз пересчитанного. Посидим за столом; выпьем и поговорим по душам. Уж будь уверен, у нас найдётся масса общих, интересных тем. Так и скоротаем мы недельку другую…

Эх, Сашка-Сашка… Ты что ж, и впрямь думаешь, будто бы удастся тебе найти здесь то, чего не смогла отыскать московская комиссия, собранная из прожжённых волчар своего дела… Имею в виду комиссию, приезжавшую к нам на объект лишь пару месяцев назад и пробывших тут без малого две недели. Мальчик, советую тебе не быть столь наивным…

– Кто знает… – лукаво подмигнул прапору Побилат. – …Быть может, вы и с ними… Взяли, да и бросили «копание в чужом дерьме». Тогда как отпущенные им две недели, вы лишь говорили с проверяющими «по душам».

– Но-но, пацан… – огрызнулся Михайленко. – …Не нарывайся. Ведь я могу поговорить с тобой и по-иному… Мало того, что скрипя сердцем, я терпел тебя последние восемь дней. Как распоследний бобик выполнял любой твой каприз… – и тут, видимо сообразив, что понесло его вовсе не туда, прапорщик вдруг осекся. – …Хотя, ладно… Забудь. Будем считать, что последних слов ты мне не говорил, и я их не слышал. Ты пойми, терпение моё вовсе не безгранично… Да, и негоже мне, сорокалетнему мужику, словно обезьяна, прыгать по этим чёртовым стеллажам. Устал я… Влом мне, бестолково тягать эти пудовые кубы…

Сашок, ну кто проверит: считались мы те же самые шприцы или нет?.. Ты только представь: пару месяцев мы можем быть (причём бесконтрольно) предоставлены самим себе. Чуешь, на что намекаю?.. Отдохнем, как белые люди, а после и отчитаешься… Если хочешь, я даже подкину тебе пару-тройку компроматиков о коих, ни одна комиссия не дотямала. Для подобного случая, у меня кое-что припасено… Ну, а пить мы с тобой будем настоящий дагестанский коньяк, а не приторную местную чачу, которую не то, чтобы глотать, раны смазывать противно. На закуску: лимончики; икорка; московская колбаска; малосольные огурчики; сало… Всё это и многое другое превосходно скрасят наш суровый армейский быт. Бросай на хрен свои долбаные шприцы и айда в мою каптёрку… Там вентилятор, удобные кресла, японская техника, музыка, холодильник… Да, что же я тебя всё дразню?.. Пойдем со мной, сам всё увидишь.

Побилат слушал увещевания прапорщика отчасти равнодушно, без каких-либо видимых эмоций. Он безучастно смотрел в его перевозбужденное лицо, думая о чем-то своем. Наконец, воспользовавшись короткой паузой, лейтенант попросил Михайленко подать ему нож, дабы вскрыть, всё ещё стоявшую перед ним коробку со шприцами.

В бессилии, прапорщик матюгнулся. Тут-то и пришла в его голову совсем уж неожиданная мысль.

«Не век же я буду куковать на этих долбаных складах… В последнее время, мне всё чаще и чаще начали сниться сны, будто бы я вернулся на родину… Как не крути, а рано или поздно, мне всё же придется передать это, созданное непосильным трудом хозяйство, в чьи-то посторонние руки. А почему, собственно, в «посторонние»?.. Почему бы, уже сегодня мне не задуматься о своем приемнике?.. О том, кому с лёгким сердцем, я бы мог передать все «связи, явки, пароли»…

Что если, прямо сейчас, я сделаю этому сопляку предложение, от которого он, уж точно не сможет отказаться?.. Год-другой поработаем вместе, а потом я подарю этому никчёмному балбесу свой бесценный подарок. Как говаривал Шура Балаганов из «Двенадцати стульев»: преподнесу на тарелочке с голубой каёмочкой ключи от безбедной жизни и обеспеченной старости. Эх, и повезет же щенку.

А вдруг, эта неблагодарная тварь, всё же откажется?.. И это, после тогда, когда я раскрою перед ним все свои карты… Да нет, согласиться… Куда же он, сука, денется с «подводной-то лодки»? Сломаю паскуду, застращаю… Ведь это с виду он такой неподкупный и упрямый, а копни чуть глубже… Как, собственно, и вся современная молодёжь, и этот лейтенант, в конце концов, окажется бесхребетным слабаком и слюнтяем. В отличие от нашего поколения, у современных тинэйджеров нет ни чувства долга; ни чести; ни совести; ни гордости за своё Отечество, за былую Державу… Бунтуют они и лезут на рожон, пока в карманах пусто. Заслышав же звон золотой монеты, эти самые бунтари тотчас превращаются в покладистых и вполне управляемых пресмыкающихся.

На самый крайний случай, пацан просто-напросто испарится… Пропадет без вести… Уж я-то знаю, как в прифронтовой зоне можно спрятать концы в воду…»

– Саня, скажи… Есть ли у тебя, какая-то заветная мечта?.. Либо некая недостижимая цель?.. – как ни в чем, ни бывало, Михайленко вдруг обратился к Побилату.

Хотел, было, лейтенант рассказать прапорщику о своем сокровенном. О том, ради чего он всеми правдами и неправдами рвался в Чечню. Да, вовремя одумался. Перед этим скользким типом, совсем не обязательно было открывать душу и говорить о сугубо личном. Потому и предпочел Побилат промолчать.

– Быть может, ты желаешь сделать карьеру военного?.. – не унимался Михайленко. – …Дослужиться до генеральских погон… Может, ты грезишь себя в образе обеспеченного и независимого мужика, этакого богатого мачо?.. Либо мечта твоя более романтична, на уровне безответной любви?.. Причина в некой обворожительной и непреступной красавице?.. Так ты, Сашка, только скажи…

Парень, ты вовсе не предполагаешь, какими возможностями я обладаю. Коль захочу, так любой командир будет портянки мои стирать. Вот я их всех, где держу… – прапорщик продемонстрировал лейтенанту крепко сжатый кулак. – …Если ты думаешь, будто бы я  этих грёбаных складов что-то подворовываю… Дескать, этим и существую. Ты сильно ошибаешься… Я владею гораздо большим, что может открыть любые двери. Но, об этом несколько позже… – Михайленко осекся, сообразив, что сболтнул лишнее. – …Эх, дружище… Давай немного сдружимся, чуть поработаем вместе, после чего, я посвящу тебя в то, о чем неизвестно ни одному смертному. А через пару лет: данные ангары, этот бездонный Клондайк – возможно, и перейдёт в твое, единоличное пользование.

Поверь, лишние хлебала, здесь вовсе ни к чему. Всем этим, должен распоряжаться только ОДИН. Ну, так как, хлопец?.. Сработаемся?

– Товарищ прапорщик, может, мы всё-таки продолжим?.. Время-то идет, а у нас ни один шприц ещё не пересчитан.

– Ну, ты упертый… – нервно сплюнул Михайленко. – …Хорошо, будь, по-твоему… Однако заруби себе на носу, что в будущем… В очень тяжком для тебя будущем… Я вполне адекватно отреагирую уже на твои мольбы о помощи… – прапорщик швырнул на коробку свой перочинный нож. А ведь он был до последнего уверен в том, что Побилат купится на его чересчур щедрое предложение.

В душе заведующего военными складами неистово клокотала ненависть, замешанная на остром желании мщения. Никто, даже самые высокопоставленные чины, никогда не смели ему перечить. При этом абсолютно каждый из них оставался доволен и удовлетворён дружбой с прапорщиком.

«Добро-добро, сосунок хренов. Отольются мышке кошкины слезы… Ты ещё узнаешь, кому сказал «нет». Кровавыми слезами, падла, умоешься…»