Глава 2

Работать Ефим Назарук старался скрытно, не ровен час, узнают, что готовишь к плаванию подлодку – оштрафуют и могут даже из города выслать, но все равно, его действия и треск сварочного аппарата невозможно было утаить от соседа – отставного генерала Гароева. В свое время имя этого генерала наводило страх на самых отчаянных горцев, и в городе многие юноши хотели походить на него. Во всяком случае, лет десять назад, когда зима была особенно суровой, пошла мода на бурки. Именно подобные той, что украшала и берегла от морозов генеральские плечи. И не только бурка могла украсить генерала. Как-то прошлым летом, когда Ефим распил бутылку коньяка с боевым генералом, тот достал из шкафа мундир, увешанный орденами, и сказал Ефиму – а ну-ка, примерь. Ефим с трудом удержал генеральский мундир двумя руками, а когда надел на плечи, то сразу уменьшился в росте, непомерная тяжесть мундира согнула его. Да, нелегко быть генералом, – помнится, сказал или даже пропел он. О войне в трезвом состоянии генерал не хотел говорить. Но всякий раз после возлияний приходилось выслушивать рассказы генерала о далекой от разумного понимания нелегкой военной жизни. Пересыпана речь генерала была словами, таящими в себе смерть: зачистка, зеленка, град, кордон, духи, заложники…

Генерал был почти ровесник Ефима, недавно отметил шестидесятилетие, но выглядел значительно моложе. Конечно, сваркой и газом не дышал, все время на свежем воздухе. Режим соблюдал в любом самом яростном бою – подошел час обеда, извольте подавать. Это, объяснял, старая традиция, еще великий Кутузов ее строго соблюдал. На Бородино, в самый разгар битвы повелел скатерть на траве расстелить. Во время принятая пища – прямой путь к победе! И еще любил Гароев утверждать, что отставных генералов не бывает, недаром разрешено носить форму вечно. Вот только от того, что не снимал фуражки, к старости облысел. Лысина у них обозначилась почти одновременно – лет пять тому назад, генерал после появления лысины стал регулярно брить голову в парикмахерской, и голова, теперь гладкая, словно яйцо, делала генерала похожим на легендарного разбойника Котовского. Раньше этот Котовский считался героем, а потом историки заклевали, мол, мирных селян грабил. Ефим пытался завести разговор о Махно, Котовском, Щорсе – все они были не ангелы. Нечего им подражать. Генерал же ни о каком Котовском и слушать не хотел, он считал, что бритая голова возбуждает женщин своей схожестью с другой не менее важной нижней головой. Генерал любил хвастать своими победами не только в горах Кавказа, но и на поприще любви. Уверял, что это даже обязанность победителей улучшать породу. Но здесь надо знать меру, объяснял он, и ни в коем случае нельзя настраивать против себя мирное население. Все может происходить только по обоюдному согласию. Мы ведь ни какие-нибудь дикие орды монголов. Насилие должно быть исключено. Хвастал, что не пощадил даже друга, когда тот изнасиловал чеченку в присутствии ее маленького сына. Крикнул ему, что же ты плодишь кровников! Он подрастет, и будет резать наших солдат. Друг отмахнулся и засмеялся, подтягивая штаны. И пустил его в расход генерал самолично прямо на месте. Сам же генерал полюбил красавицу осетинку, моложе его лет на двадцать, и она ему ответила взаимной любовью…

Рассказывал об этом шепотом, потому что его жена обладала отличным слухом, и даже находясь в другой комнате, различала смысл сказанного. Выскакивала как демон из своего укрытия и метала в генерала все попадающиеся под руку предметы домашнего обихода. Генерал ловко уворачивался, подпрыгивал, словно мячик, и умолял жену: «Катюша! Заканчивай артподготовку!» При этом вытаскивал белый носовой платок, махал им над головой, что означало полную и безоговорочную капитуляцию. Вообще, жена его ни в чем не давала спуску своему генералу, дама боевая была под стать ему…

Переспорить ее было трудно. Генерал иногда называл ее, правда, без всякой злобы, моя хохлушка. Сам же генерал считал себя караимом. Ефим где-то читал, что караимы это почти тоже, что евреи. И когда имел неосторожность сказать об этом генералу, тот почему-то так разволновался, что смахнул со стола чашку с чаем, за что получил нагоняй от Катюши. Это была ее любимая чашка, подаренная на их свадьбу еще отцом Гароева Иосифом Эмильевичем. Свадьбу они справляли в Тракае, где издавна живут караимы. Что ты распыхтелся, как чайник, накинулась на него Катюша, какое это все имеет значение! Имеет, не успокаивался генерал, караимы есть караимы! Это во всем мире самые храбрые воины. Их призвал к себе на службу великий князь литовский Витовт. Меткие стрелки, лихие рубаки, великолепные всадники! Они были самыми надежными стражниками! И в Запорожской сечи у казаков они верховодили. Был гетман Эльяш Караимович! А у нас – герой Порт-Артура Яков Кефели! У меня в разведке были только караимы! Я лично знал легендарного Иосифа Григулевича – смелее его вряд ли сыщите! А маршал Родион Яковлевич Малиновский – мой главный учитель! Что ж, Ефим, по-твоему, они евреи! Что у них общего с этими торговцами!

– Понятия не имею, – пошел на попятную Ефим. Он вообще не любил спорить о том, в чем не был твердо уверен. Просто добавил, что считает – воинская храбрость нисколько не зависит от национальности, как, впрочем, и все другие качества.

– Караимы прямые потомки хазар! А хазары тоже были прирожденными воинами! – не успокаивался генерал.

Вот порадовался бы брат Ефима, ведь еще один нашелся человек, который обнаружил хазарское происхождение. Да еще какой! Герой Кавказа. Хазары, половцы, куряне, варяги, князья, уж очень далекое прошлое – в принципе, какое это имеет значение. Для брата же происхождение было соломинкой, за которую ухватился. Для генерала – предметом гордости. Ефиму только мешало. И смешны были сегодняшние поиски, как правило, дворянских корней. Даже общества всякие появились. Хазарской культуры. Дворянское собрание. Дворянские корни все, кто очень этого жаждал, обнаруживали в архивах. Но ведь не происхождение определяет место человека в этом мире. Ефим был уверен, что геройский генерал не нуждался в воинственных предках. Он им всем давал сто очков вперед.

Катюша же не успокаивалась, последнее слово всегда должно было быть за ней. Под ее словесным напором генерал смолкал.

И завидовал генерал Ефиму, что тот живет один. А Ефим завидовал ему. Все бы отдал, чтобы возвратить Лизу. Вот генерал забот не знает, стол накрыт вовремя, мундир вычищен, рубашки отглажены. Попробовал бы пожить без жены, по-другому бы заговорил.

Так вот, этот сосед-генерал вырос за спиной Ефима внезапно, треск сварки скрыл его грузные шаги. Ефим почувствовал на плече тяжелую генеральскую длань и выключил сварочный аппарат. Пришлось долго объяснять генералу, что обечайки эти он сваривает для колодца, что хочет сделать колодец у себя на даче глубокий, чтобы достигнуть водоносных слоев, и что обещают ученые мужи – вода в колодце будет целительной. Но генерала не просто было провести. Он выслушал, засопел и, сильнее надавив на плечо Ефима, произнес:

– Конспиратор хренов! Какая у тебя к черту дача, ты там, почитай, два года не показывался! Там все бурьяном заросло! А хочешь, я скажу, что ты делаешь?

Ефим постарался освободить плечо от генеральской ладони, после ряда усилий это удалось, он вздохнул и решил уже было во всем признаться, но не успел, потому что генерал продолжил:

– Я знаю – ты готовишься делать туннель, чтобы добраться до острова! Говоря нашим солдатским языком – подкоп! А кольца для укрепления подкопа, так?

– Конечно! – подтвердил Ефим. – Туннель, подкоп!

– Молодец! Истинный крест, молодец! Это святое дело – сначала подкоп, потом разведка боем. Потом артподготовка – и на штурм! – одобрил Ефима генерал. – Всегда надо помнить греческие уроки! Троянский конь необходим! Но и Суворова не забывать – резкий напор и враг повержен. И маневр, хитрый маневр необходим!

Потом генерал еще долго говорил о смекалке русских людей, вспомнил Левшу, который блоху подковал. Ефим, правда, ему возразил, блоху-то подковал, только она прыгать эта английская блоха перестала.

– И нечего ей прыгать! Эх, чудак ты человек, – зарокотал генерал, – на таких чудаках земля держится! Мы им устроим штурм Измаила!

И предложил обмыть начало боевой операции. Ефим не был пристрастен к спиртному, но и не отказывался, если предлагали. Солнце еще не коснулось линии горизонта, когда они закончили бутылку армянского коньяка из генеральских запасов, сделанных в последнюю кавказскую войну. Выпив марочный коньяк и почувствовав облегчение на душе, они стояли на генеральской веранде – свободные люди в свободном мире, где никто и ничто уже не могло нарушить их покой. Мир вокруг без войны. Все было в полном порядке. Если бы не этот остров на горизонте. Сейчас, в малиновом свете заката, этот остров, раскаленный, становящийся на глазах темнеющей вишенкой, казалось, плыл в море. От этой раскаленной капли на краю затаившегося вечернего моря исходило какое-то волнение, в душе Ефима оно порождало надежды, для генерала казалось предтечей угрозы.

– Эх! – сказал генерал, взмахнув рукой, словно давал команду: пли. – Сейчас бы мне пару ракетных установок, шандарахнул бы по этому острову – и дело с концом!

– Чем он тебе помешал? – спросил Ефим.

– Вот увидишь, вскоре раскроется, разведку нашу, слава Господу, не сократили либералы хреновы! Вскоре все раскроется! Это, голову даю на отсечение, америкосы придумали, от них всего можно ждать! Замаскировали авианосец под остров, посадили на палубе кусты – вот и все дела!

Спорить с генералом было бесполезно, он был всей своей прошлой жизнью приучен к тому, что враг не дремлет и что наши солдаты тоже должны быть готовы дать отпор, а главное, беспрекословно верить своим генералам и подчиняться, не оспаривая приказа.

– Да, да, – успокаивал генерала Ефим, – америкосы, Пентагон, либералы! При этом Ефим все время подталкивал генерала к дверям, ведущим в спальню, а сам стал пятиться в коридор. Надо было выскользнуть из дома незамеченным генеральшей. И это Ефиму удалось. Уже в дверях он услышал ровный храп грозы Кавказа и ретировался к воротам, калитка была не заперта – и все сложилось как нельзя лучше.