Наконец он увидел и фотоальбом. Этот фолиант выглядел жемчужиной среди развесистой полиграфической церковной клюквы. Издали его, конечно, с большим вкусом. И не совсем понятно, как он затесался сюда. Впрочем, да, здесь были и старинные снимки церквей, и священников.

Под жалобы Марины он перелистывал фолиант. О какой странице говорил тот мужичок?

– Ты слушаешь?

– Да, да… Он редкий гад.

Он перевернул книгу, взглянул на ценник. Всего-то 400 рублей. Уценка серьезная. В чем же дело? Почему книгу не купил тот коллега?

– …но это было не мое дежурство!

– Вот как?..

– Да!

– Почему ты сразу ему не сказала?

– Я? Сразу? Я просто онемела. От наглости.

Он разглядывал книгу. Не мог вспомнить, о какой странице говорил коллега.

– Ладно, – еще тише проговорила Марина, – потом договорим. Надеюсь, уже не по телефону. Мой поцелуй.

– До встречи. Целую.

Спрятав мобильник, Косточкин приблизился к тоненькой девице в платке, продавщице… или как их называют в таких лавках? Она возвела на него карие шоколадные глаза. Этот взгляд ему тут же захотелось запечатлеть, даже рука дернулась на сумке «Lowepro», странные глаза на бледном постном лице. Некоторое время они молча глядели друг на друга. И девица скромно опустила глаза, но уже в них что-то мелькнуло.

– Меня интересует вот этот… эта книга, – сказал Косточкин, указывая на фолиант.

Пухлые губы девушки дрогнули.

– Какая?

Голос у нее был тоже какой-то шоколадный. Голос уже не сфотографируешь. Он взял фолиант.

– Эта.

Девушка не поднимала глаз. Наконец посмотрела и тут же опустила глаза.

– Я видел ее в другом магазине, возле кинотеатра со звездами.

– Звездами? – тихо повторила она, перебирая какие-то бумажки.

– Под ногами, – уточнил он. – Ну на крыльце. Именные. Актерские. – Он кашлянул. В лавке пахло ладаном, свечами, еще каким-то церковным парфюмом, то есть… – И там она намного дороже. Странно.

Девушка помолчала и кивнула.

– Да, – отозвалась она. Ее голос таял. – У нас совсем другие цены.

– А почему?

Она взглянула на него и пожала плечами… чудесными. Косточкин мысленно сжал их и смущенно отвел взгляд, потер переносицу, полез в карман, достал бумажник, отсчитал четыре сотни.

«В отличном расположении духа…» – подумал он о себе и улыбнулся, почувствовав себя персонажем повести девятнадцатого века. Но настроение у него и в самом деле было отличное. В поезде будет чем заняться под тягучие песни Эшкрофта. Кроме всего прочего, фолиант может подсказать какие-то сюжеты для фотосъемки молодых в этом городе.

Зажав книгу под мышкой, он прошел через соборный двор, навстречу из арки вылетела голубиная стая. Вот бы снять в этот момент молодых здесь. Вообще голубей здесь много, наверное, их кормят. Можно все и подстроить. За аркой насыпать хлебных крошек, а когда голуби слетятся, пугнуть их, направить в арку. Нет, он уже увидел слева от арки уродливые мусорные контейнеры. Это в каком-нибудь Толедо контейнеры выглядят как высокотехнологичные аппараты для переработки. И ведь ясно, что люди идут мимо на смотровую площадку. Ну запрятали бы эти контейнеры куда-нибудь.

Где-то среди домов на склоне живет вчерашняя женщина, вспомнил он. При мыслях о ней возникало ощущение какой-то недосказанности. У этой женщины явно была своя история… А у кого истории нет? Но есть истории скучные, как, например, у Косточкина: родился, служил, работал. А эта женщина что-то такое могла рассказать.

На самом деле Косточкин не верил, что его история скучна. Еще чего. Очень даже интересна. Особенно с утра. Встаешь – полный планов и сил, нет разве? «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» Сфотографировать какую-нибудь напудренную девочку в фате с глазенками-пуговками, нещадно увеличенными тенями-карандашами, накладными ресницами, разгоряченного такого же жениха, мордатого, ушастого, облитого дорогим одеколоном, с белым треугольником носового платка из кармана. И вокруг битюги дружки и расфуфыренные подружки. Ну или офисный планктон, субтильные очкастые клерки, синеватые девушки на диете. Но все отрываются примерно одинаково. Начинается камарилья. Смесь фальши и откровенного куража. И фотограф всему этому под стать. Надо уметь скалить зубы. И делать картинку, красивую. Свадебная фотография изо всех сил стремится к пин-апу. Бетти Пейдж на фото и она же нарисованная в той же позе на плакате – наглядное пособие для свадебного фотографа. Поза та же, чулки те же, лифчик, туфли, румяна. Но на плакате все ярче, острее, выражение лица дано в усилении. То же самое должен делать и свадебный фотограф с помощью верного Санчо Пансы – фотошопа.

«Ты здесь, мой друг?» – иногда спрашивал Косточкин, воображая себя Дон Кихотом со штативом вместо копья. И бросался на ветряные мельницы свадьбы.

Ну это так, преувеличение. То бишь прикол. Никаким Дон Кихотом он не был. Зарабатывал деньги.

Но иногда в свадебных нарядах ему и чудились испанские монстры-мельницы.

Вообще свадьба создает мощное поле, энергия брызжет. И когда твоя работа заключается в том, чтобы окунаться на несколько часов в эту праздничную умопомрачительную стихию, рано или поздно приходит чувство отупения – к будням. Они кажутся бессмысленными. Короче, скучно на этом свете, господа, без свадеб. Но и вечный праздник осточертевает.

На свадьбах Косточкин ни капли не пил, перебрав однажды по неопытности и запоров половину снимков. Хорошо, что новобрачные попались покладистые, хипстеры и почитатели Эшкрофта. Невеста сказала, что, если надо, снова наденет фату, хотя никакой фаты с самого начала и не было. С этими ребятами, Аней и Васей Снегиревыми, у него завязались дружеские отношения. Они звали его с собой в Непал, созерцать Гималаи, смолить траву. Но Косточкин был как-то равнодушен к этой экзотической азиатчине, а траве предпочитал неочищенное темное пиво или пару стаканчиков текилы.

Вообще сейчас только ленивый не бывал там. А еще Марокко, Индия…

Трудно быть оригинальным в век бронирования отелей и частных квартир через интернет.

Прикинув по карте и виду с горы, как идти, Косточкин двинулся вниз. Надеялся, что встретит ту женщину. Но повстречал только двоих бомжеватых прохожих, один был с неопрятной клочкастой седоватой бородкой, в кожаном старом картузе, второй бритый, молодой, в лыжной шапочке, с ушибленным носом. Внезапно они обратились к Косточкину. Их вопрос озадачил его.

– Это, уважаемый, не подскажете, Никольские ворота – там? – спросил тот, что постарше.

А второй только беззвучно шевелил губами, словно повторяя за ним вопрос.

– Не знаю, – ответил Косточкин.

Мужчина проникновенно посмотрел ему в глаза.

– Не подумайте чего-нибудь, – сказал он. – Нам нужна синагога.

И тут Косточкин понял, почему эти грязноватые и неряшливо одетые прохожие показались ему странными: у обоих были черные выпуклые глаза и характерные носы.

Ничего подобного Косточкин в своей жизни не встречал. Евреи опрятные люди.

Косточкин оглянулся вверх – уже отсюда виден был собор. Да он и почти отовсюду виден в центре. Косточкин поневоле улыбнулся и развел руками.

– Так вон же – собор. – Косточкин кивнул вверх. – Успенский, – добавил он.

Прохожие переглянулись.

– И никаких ворот нет? – спросил мужик с бородкой.

– Никольских, – подсказал второй, тревожно глядя на Косточкина.

– Там есть арка, – сказал Косточкин. – А дальше соборный двор.

Прохожие снова посмотрели друг на друга.

– И все?

– Но постойте, – вспомнил Косточкин, раскрывая фолиант.

Прохожие с ожиданием и почтением воззрились на книгу, как будто Косточкин мог прямо оттуда извлечь требуемое. Хотя так и было: он достал карту-схему. Мужчина с бородкой приблизился. Второй остался поодаль.

– Никольские ворота?.. Так, Никольские… Никольские… Копытенские. Вот собор. А мы где-то здесь, ниже, у дороги. А Никольские? Да, вот Авраамиевы ворота. Башня.

Мужчина быстро обернулся к спутнику. Тот сразу же подошел.

– Авраамиевы… – Косточкин повел пальцем вдоль крепости. – И вот Никольские! Совсем не здесь.

Прохожие повели глазами по окрестностям.

– По-моему, – сказал Косточкин, – лучше поехать на маршрутке.

Мужчина отрицательно покачал головой.

– Мы дойдем пешком.

– Ну тогда надо идти по этой дороге, если не ошибаюсь. Дальше… свернуть к стене. И уже просто чесать вдоль стены. По крайней мере, если верить карте.

Поблагодарив, оба так и сделали, спустились к подножию горы, на которую начали было подъем по чей-то указке, и зашагали вдоль шумной дороги. Косточкин двинулся следом. Над странниками явно пошутили. А выглядели они, правда, как странники, хотя вместо котомок только у одного была какая-то небольшая авоська.

Кого-то они Косточкину напоминали.

Ну да, персонажей Шагала. Он быстро достал фотоаппарат и сфотографировал их, бредущих вдоль стремительной грохочущей и коптящей улицы. Но этого было, конечно, недостаточно. Косточкин быстро соображал. Что можно сделать? Здесь нужен крупный план и хорошо видные лица. А так – что ж, идут какие-то бродяги. Обогнать их и сфотографировать где-то возле стены? Косточкин колебался. И в это время мужчина с бородкой вдруг оглянулся и смерил издалека взглядом Косточкина с фотоаппаратом в руке. Тому стало немного не по себе… Да, но лишь немного. «Все-таки я их обгоню», – решил он и ускорил шаг. Мужчина снова оглянулся. Косточкин шел за ними, спрятав фотоаппарат в сумку. Фотоаппарат он перевел на съемку в автоматическом режиме. Косточкин давно уже не стеснялся фотографировать людей. А как иначе? Да, фотограф – вор. Ну и что? Потом сами будете любоваться. Таковы люди. Сейчас они надувают щеки и матерятся. А потом – восторгаются смелостью и ловкостью. Хотя все это смешно. Когда объект съемки начинает возмущаться, Косточкину хочется рассмеяться: «Не вижу ни Дианы, ни принца Чарльза!» Но, разумеется, за эту реплику могут и фотоаппарат разбить. И поэтому он лишь замечает, что фотографирует деревья и окна, иногда красивые автомобили, в которых есть видеорегистраторы, снимающие все подряд, и прохожих тоже: «Это видеорегистратор, ничего личного». Фраза «ничего личного» обычно успокаивает раздраженных персонажей.

А сейчас Косточкин, как охотник, преследовал двоих странников, бредущих в синагогу у Никольских ворот.

Возле какого-то облезлого и, очевидно, старинного дома эти странники остановились. Вправо и вверх к виднеющейся на холме башне с деревянным куполом и флюгером-флажком из железа уходила узкая улочка. Деревья перед домом и сам дом выглядели живописно. Косточкин достал камеру. И вдруг один из странников, молодой со ссадиной на носу, решительно повернул и направился прямиком к нему.

Косточкин подобрался, но камеру не стал прятать.

Парень остановился рядом и вдруг белозубо улыбнулся.

– Так нам точно туда сворачивать? – спросил он.

Косточкин тоже улыбнулся и кивнул.

– Снимаю дом, – сказал он. – Как будто старинный.

Парень оглянулся, посмотрел на дом, возле которого его поджидал старший товарищ.

– Этот? Да ну, – откликнулся парень и взглянул на Косточкина.

В этот момент что-то щелкнуло в голове у Косточкина, да, при ответном взгляде. На него спокойно взирали глаза подревнее этого дома, да и всего города с его башнями и домонгольскими храмами. И в то же время… Хм, все-таки выглядели парень и его товарищ как-то нелепо.

– Ну, мы пойдем, – сказал парень уже как-то неуверенно и направился к облезлому двухэтажному каменному дому с железной ржавой крышей и трубами.

А Косточкин не мог сделать и шагу за ними. Так и стоял, ждал, пока они не скроются.

Что случилось? Он же собирался сфоткать этих гостей откуда-то из пространств Шагала.

Хмыкнув, Косточкин медленно пошел вперед.

Да, дом был старый, в облезлой шкуре штукатурки, с окнами, кое-где затянутыми целлофаном, но и застекленными. Похоже было, что дом жилой? Издалека он увидел и спины искателей синагоги, восходивших по улочке. И тут же они скрылись.

Наверное, дальше пойдут уже по воздуху.

Тут на Косточкина накатила тошнота от его искусства. То есть ремесла. Ремесло он временами считал искусством. Фотографии рядом вот с полотнами Шагала – какая хрень.

И хорошо, что он всего лишь свадебный фотограф. Это по-честному.

Из-за железной сплошной гофрированной ограды старинного здания – уже он разглядел и табличку с сообщением о том, что дом – памятник, жилой дом начала девятнадцатого века, – выскользнул рыжий кот, мрачный, в рытвинах по рыжей башке. Услышав щелчок затвора, кот тяжело посмотрел на фотографа и неспешно пересек улицу. Тут из-за угла соседнего одноэтажного деревянного дома вылетела пятнистая собака, с лаем кинулась к коту, и тот замер и приподнял лапу, но убегать не стал. Собака затормозила и смолкла. Мгновенье она смотрела на соперника и внезапно шмыгнула мимо, понеслась с лаем дальше. Кот медленно повернулся и смотрел ей вслед. Убедившись, что собака далеко, он двинулся все в том же ритме дальше. Косточкин восхищенно следил за ним. Четкий смоленский кот. Косточкину даже захотелось его поприветствовать. Но он совладал с детским порывом и степенно пошел вверх по улочке за искателями синагоги.