2

Оседлав пыльные велосипеды, троица двинулась дальше. Впрочем, Арсений свой велосипед очистил травой; военный человек, летчик, он не мог позволить себе восседать на такой грязной технике. А Илья с Аней над ним только посмеялись, мол, все равно сейчас же все запылится на этой великой Вержавской дороге, отправиться по которой они давно мечтали.

Мечта-то у них, правда, была немного другая.

Все началось с рассказа шкраба, то бишь школьного работника, учителя Евграфа Васильевича Изуметнова об исчезнувшем древнем городе Вержавске.

В давние времена в Смоленском княжестве это был второй град после Смоленска – Вержавск. И земли вокруг него именовались Вержавляне Великие. Самую большую подать платили жители этих Вержавлян Великих – тысячу гривен серебра. Много это или мало? Корова стоила полгривны. Кобыла – гривну. «Значит?» – вопрошал этот тощий Евграф Васильевич с всклокоченными вихрами и расплеснувшимися по лицу в веснушках синими глазами, которые будто не умещались под круглыми стеклами очков с железными дужками. «Тыща кобыл!» – кричали поселковые умники. «А коров?» – «Две тыщи!» И тут начался шум-гам: это ж скоко свиней, овец, велосипедов, а то и мотоциклетов?! И даже не одна полуторка и, того и гляди, самолет? Или даже два, три самолета?!

Величие Вержавлян мгновенно было возведено в высшую степень несомненности. Глаза у ребят касплянской школы так и сияли. Полыхали они и у товарища учителя, который и сам в тот момент был похож на странного мальчишку-переростка в выцветшей красной косоворотке, армейских галифе, заправленных в сношенные, растрескавшиеся облезлые юфтевые сапоги. Его редкие усы топорщились, будто сотворены были из железной проволоки.

«Эти Вержавляне Великие сами были как княжество, – говорил он. – Девять погостов, входивших в эту волость, были раскиданы по рекам: Гобзе, Каспле, Западной Двине, Ельше, Мёже». И он тут же объяснял кому-то, воскликнувшему о кладбищах, что погосты – не кладбища, а центры, объединявшие несколько сел, деревень. «И каждый погост Вержавлян Великих платил князю Ростиславу в Смоленск, – продолжал он, – по сто гривен…» Тут же ему заметили, что получается тогда не тысяча, а девятьсот гривен, – ведь погостов-то было девять? «А Вержавск вы забыли?» – вопросил Евграф Васильевич. «А сколь платила Каспля?» – «Тоже сто». – «Сто кобыл?» – «Да». – «Двести коров?» – «Именно». – «Много… Но Каспля городом не состояла?» – «Нет. Городом наше село пробыло только два года по указу Екатерины Великой». – «Эхма! Чиво ж она так-то? Екатеринка-то?.. Были б мы теперь все хо-ро-жа-а-не». – «Все из-за происков фаворита царицы, Потемкина. Он же родом из-под Духовщины, – разъяснял Евграф Васильевич, – и упросил отобрать у Каспли статус города, а селу Духовщине отдать. Та так и поступила». – «Дурная баба! И фаворит дурак!» – «Ну, ну, ребята, полегче. Это все ж таки исторические личности, много сделавшие для страны, хотя и царской». – «Но Духовщина – какой город?! Срамота, а не город, все там занюханное, пыльное, куцее, куры и свиньи бродят по улицам! Речонка жидкая, жидовская какая-то, переплюнуть! – кричал, распаляясь, рыжий Михась, бывавший в соседней Духовщине. – А у нас: озеро богатое – раз, – говорил он, загибая грязные от каких-то домашних работ – может, с картошкой, может, с луком – пальцы. – Река – из варяг в греки текёт, и село вы́соко стоит, вольно».

Евграф Васильевич грозно блестел очками, топорщил рачьи усы, требовал прекратить черносотенные разговоры, не для того били по фронтам беляков с черными помыслами, чтобы теперь походя еврейскую нацию обижать. И продолжал свой рассказ о Вержавске.

Да, жил-был такой город на реке Гобзе, что означает «богатство». И город, и вся волость горя не мыкали, дань собирали с купцов, что ходили из моря Варяжского, то есть Балтийского, в море Греческое, то есть Черное, или в море Хвалынское, то есть Каспийское. Да и другую дань брали – с дебрей глухих, звериных, пчелиных, птичьих – Оковского леса, который простирался от Каспли и Гобзы до верховьев Волги, Днепра и Западной Двины с юга на север, и от Западной Двины до Вазузы и Вязьмы с запада на восток. Великий был лес. И дары давал изрядные: меха, мед, дубы, мясо. А в реках кишела стерлядь да форель и осетр, уж не говоря о судаке, щуке, соме, леще. «Да ну?! – тут же не поверили почти все мальчишки, бывшие, разумеется, с пеленок заядлыми рыбаками. – Стерлядь? Осетр?!» – «Именно так, товарищи рыбаки. Мне вот этими собственными глазами довелось читать статью „Ихтиофауна верховьев Днепра“, и среди прочих рыб, водящихся в Днепре на территории нашей области, там указаны и эти. И номер журнала „Вестник рыбопромышленности“ тот был еще дореволюционный, не помню уже, пятнадцатого или двенадцатого года. Вроде и недавно такое было, а все, повыловили стерлядей. Так вообразите себе, что в реках творилось при князе Ростиславе в двенадцатом веке!» У всех дух захватило. А учитель не успокаивался, рисовал картины того летописного Оковского невиданного леса, но как будто и виденные им самим: великие ели до неба, сосны как терема солнечные, дубы как вавилонские башни, а из дупел мед струится. Воск-то в цене был, не меньшей меда. Крестившаяся Русь, да и соседние христианские страны, в праздники и в будни по церквам жгли тыщи свечей. То же и Вержавск. Там были церкви. Город был обнесен дубовыми стенами – не подступишься. А еще и на моренной гряде город стоял, и с одной стороны озеро Поганое, с другой – Ржавец. Невдалеке течет речка Гобза, по ней ладьи ходили до реки Каспли, оттуда – в Западную Двину и дальше в Витебск, Полоцк, а то и в Ригу на Балтике. Торговать туда ходили вержавские купцы. Ну или в другую сторону – вверх по Каспле до нашего села и дальше волоком – в Днепр и в Смоленск, а то и сразу вниз до матери городов русских – Киева. Могли и по Западной Двине вверх пойти, а там волок на Волгу – и вниз, в Каспийское море, а там и хоть и в Персию за шелками да всякими пряностями и духами.

Строили вержавцы дивные терема, писали иконы, пели былины, разводили лошадей, выращивали сады, били варягов, гоняли литву по лесам, топили поляков и правили сообща, без князя, сами, собирали вече и решали, что да как.

Ребята внимали Евграфу Васильевичу, открыв рты. Умел он рассказывать. А уж про этот древний Вержавск – особенно.

Да, видно, это был славный град. Только как же это Смоленск стал центром области, а не Вержавск? Опять какой-нибудь фаворит помешал? Где он вообще сейчас? Никто о нем ничего не слышал. Евграф Васильевич как будто Америку для них открыл. Ведь речка Гобза не так и далеко от села Каспли…

Тут Евграф Васильевич помрачнел, наэлектризованные его усы поникли слегка. «Города этого уже нет, – сказал он. – Литва да поляки пожгли Вержавск и разорили дотла…» – «Литва!» – тут же закричали ребята с левого берега села, разделенного рекой на две части: правый берег с давних пор именовали литовским, а левый – русским, хотя уже давно на обоих берегах жили просто касплянцы. Ребята с правого берега в ответ только ухмылялись. «Тшш! – воскликнул учитель. – Это же давно случилось. В семнадцатом веке…» – «И город совсем-совсем пропал?» – «Да. Остались валы… Наверное, в земле что-то есть, должно быть. Мечи, черепки, наконечники, а то и клады», – убежденно проговорил Евграф Васильевич. «А вы там были?» Евграф Васильевич ответил не сразу, сдвинул брови и задумался, глядя в одну точку. Потом встряхнулся и ответил, что да, приходилось, когда гонялись за бароном Кышем.

Учитель окончил землемерное училище, но зачитывался книгами по истории и собирался поступать в археологический институт в Смоленске, да был призван в ряды РККА, после ранения демобилизовался и осел в Каспле, свел знакомство с директором школы, который, оценив его познания, и сосватал бывшего землемера на учительскую работу. Так вот, ранение он получил как раз на увалах между озерами Ржавец и Поганое, еще не подозревая, что эта гряда и есть детинец древнего города Вержавска. Воспоминание озарило его, когда он знакомился с трудами Ивана Ивановича Орловского, известного смоленского краеведа и историка, преподававшего в женском епархиальном училище и в свое время обучавшегося у самого Ключевского в Москве. Орловский, рассуждая о местонахождении таинственного Вержавска, предположил, что именно там, в поречских – а теперь демидовских, – лесах посреди двух озер город и стоял. И тут-то и полыхнуло сознание землемера Евграфа Изуметнова тем роковым выстрелом, разодравшим ему грудь горячим свинцом. Он там умирал, но и выжил.

…Эти подробности смогли узнать ребята, отправившиеся под предводительством землемера в экспедицию к древнему городу Вержавску. Решено было идти историческим водным путем, как чаще всего и ходили в те времена. Спуститься по реке до бывшего Поречья, переименованного в Демидов в честь погибшего от рук контры, жигаловской и кышевской, председателя Поречского уездного комитета РКП(б), а оттуда уже подниматься вверх по речке Гобзе – прямо к Вержавску, орошенному кровью учителя Евграфа Изуметнова.

Директор школы не знал, как ему относиться к этому предприятию, но, когда к экспедиции присоединились студенты археологи и историки из смоленского института, дал добро. Правда, позже выяснилось, что студенты отправятся в другое место, а именно на Гнездовские курганы в сосновом бору на Днепре, потому что туда прибывает экспедиция из Москвы. Но все же на третьем этапе к походу касплянских школьников, уже непосредственно на месте предполагаемого расположения древнего города, собирался подключиться археолог с двумя студентами. А из областного отдела по просвещению пришла приветственная телеграмма школьникам и директору школы, в которой сообщалось, что плавание по пути из варяг в греки к древнему городу Вержавску не сможет заменить и тысяча учебных часов по истории, и это будет наилучшим образом развивать ребят духовно и физически, а также служить делу воспитания настоящих патриотов молодой республики. Директор окончательно поверил своему шкрабу Изуметнову и начал всячески ему содействовать. Главным образом ему пришлось употребить свое влияние на родителей.

Но родители многих ребят разругались с Колумбом хреновым в обмотках, сиречь Евграфом Изуметновым, за то, что уводит в жаркую крестьянскую пору помощников; но некоторые ученики ослушались родителей и тайком пришли к отплытию с мешками, в коих была собрана нехитрая снедь: луковицы, сушеная рыба, буханка домашнего хлеба, крупа, соль, вареные яйца; для спанья прихватили кто овчину, кто простую дерюгу, кто войлок, а Сёма Игнатов взял пуховое одеяло и маленькую подушку. Не захотел повиноваться деду Дюрге и Арсений. Крут был старик, да и Арсений той же – жарковской – породы, сбежал, вооружившись рыболовными снастями. Лёвка Смароков, тот вообще дробовик принес – от медведей обороняться ну и дичь какую добыть. Евграф Васильевич тут же отправил его домой, сказав, что медведя они и так, стукоткой ложек по мискам отпугнут, а на пропитание будут добывать рыбу. Неожиданно много пришло девочек, но не в экспедицию, а только для проводов, как выяснилось. А в поход отпустили только троих. Их сразу назначили поварихами. Галку Тимашук подвез на пролетке личный водитель отца, районного следователя. Запряжен в пролетку был вороной на загляденье, словно из вороненой стали жеребец, с подстриженной гривой. На берегу стоял шум и гам, смеялись провожающие, лаяли собаки. Кто-то полез купаться. Евграф Васильевич в застиранной военной летней рубахе, галифе, в потертой суконной буденовке с отвернутыми ушами, с полевой кожаной сумкой-планшетом на боку, безумно сияя очками в железной оправе, отдавал команды, отгоняя провожающих от лодок, пробуя устроить перекличку, чтобы определить, все ли участники на местах. А этим участникам не терпелось поскорее отчалить и устремиться вперед, в неизвестность, в бесконечную древность, в глубине коей таится град Вержавск с теремами, церквами, персидскими тканями… ну то есть одно только место града, земля, на коей он стоял, но земля, хранящая дирхемы и серебряные гривны, варяжские мечи и литовские доспехи.

И наконец погрузили походный скарб на четыре лодки, именуемые, разумеется, ладьями, и отчалили там, где просторное озеро Каспля начинает сужаться и превращаться в речку Касплю, огибая древний холм с краснокирпичной Казанской церковью, в тот год еще действующей.

Первая лодка пошла, приминая желтые кувшинки, по этому следу за ней двинулась вторая, следом и другие. Евграф Васильевич капитаном первой лодки и впередсмотрящим назначил Илью Жемчужного, конечно, кого же еще, своего верного визиря, то бишь комиссара, во всем подражавшего учителю, даже очки носившего точно такие же, круглые, в железной оправе, и планшет, собственноручно сшитый из голенищ старых сапог, правда, кирзовых, а не кожаных, ну да ничего, должна же сумка подчиненного чем-то отличаться от таковой же командирской. Вообще-то фамилия у Ильи была другая – Кузеньков. Но в детстве кто-то сказал ему, что в ракушках-перловицах есть жемчуг и можно забогатеть. И Кузеньков принялся за дело: чуть свободная минута летом – и он на реке, ныряет до посинения, вылавливает перловицы, похожие на клювы каких-то древних воронов, выбрасывает их на берег, а потом, высунув язык, раскрывает створки, смотрит, ковыряет речную животину, как однажды, застав его за этим занятием, изрек дед Пашка. Сеньку Илья тоже вывел на добычу. У них так уж заведено было: на дерюжных крылах летать – вдвоем, что еще делать – тоже вдвоем, иногда с Анькой, если привяжется. Вот и ловцами жемчуга они стали вдвоем. Их одно время так и звали. Сначала думали, они жрут перловиц, их ведь можно варить, потом поджаривать на угольях. Но нет, выследили, что не жрут, а только колупаются, чего-то ищут. Увязалась за ними и Анька. Они ей рассказали, что да как, и у нее жемчуга в глазах засверкали, тоже пошла нырять. Но в перловицах была только противная серебристая слизь, если мясо вычистить, и все. А Илья и говорил, что эта слизь – зарождающиеся жемчуга. Просто им никак не попадутся раковины с уже вызревшим жемчугом. Может, кто-то все время их опережает. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы Анька не проболталась своему папаше, сиречь батюшке Роману, про их разыскания. Он рассмеялся и открыл ей истину: перловица не жемчужница. Они похожи, но жемчужницы крупнее и водятся в речках северных. Анька тут же огорошила этим сообщением ребят… И видно, проболталась своим подружкам. Тут уже все узнали тайну ныряний и сразу прозвали Илью Жемчужным, а Аньку Перловицей. Хотя это и было несправедливо. И Анька обижалась. Ведь, скорее, ее нужно звать Жемчужной, она же открыла им глаза. Ну а у Сеньки кличка уже и так была.

Капитаном второй лодки он и был: Сенька Дерюжные Крылья. Третьей – Левка Смароков. И у четвертой был капитан, хотя на ней ведь находился и сам учитель, но уж ежели с чьего-то острого языка слетел «Колумб в обмотках», то и был он Адмиралом этого флота. А сапоги свои юфтевые учитель и вправду не взял, довольствуясь хорошими лаптями, и всем эту обувку рекомендовал: прямо в воде можно ходить, и все выливается, на солнце лапти вмиг высыхают, а обмотки можно и у костра высушить. Илья Кузеньков, разумеется, учителя не посмел ослушаться, лапти и обул. Еще двое-трое ребят тоже в лаптях пришли, но не по рекомендации, а из крайней бедности. Остальные были босые. Анька Перловица в ботинках-румынках на высокой шнуровке явилась, походной обувки в ее поповском доме не нашлось; и штанов ей не дал батька, бывший поп, велел плыть в черной юбке, кофте да еще и в темном платке. И мальчишки ей земные поклоны били и крестились, пока Евграф Васильевич не окоротил. А она не обижалась, смеялась и потчевала их дурнями. У Ани легкое было сердце, как говорил Евграф Васильевич.