Неделю сыскари топтались вокруг засвеченной квартиры, однако, золотоноши там так и не появились. Кто-то предупредил курьеров с Колымы о засаде… В Муре началось служебное расследование по факту утечки строго секретной оперативной информации. Внутренняя контрразведка свирепствовала как никогда. Уж очень профессиональным был стук. Не подкопаешься… Под подозрение попали почти все сыскари группы, охранявшие квартиру и ее хозяйку. Но прямых доказательств предательства добыто карателями не было. Операм грозило, как минимум, позорное увольнение из органов.

Едва оправившемуся от недуга Крестелевскому, пришлось подключить все свои связи в органах и правительстве, чтобы отмазать хотя бы важняка Ваблю. Остальных сыскарей уволили… Капитана Ваблю даже не понизили в звании, всего лишь, по приказу генерала, перевели из уголовки в ОБХСС, к бумажным крысам. Но покровителю Вабли на самом высоком уровне дали понять, что официальная милицейская карьера его протеже загублена под корень. Отныне каждый шаг важняка будет фиксироваться.

Получалось друга Ваблю менты превратили в наживку, чтобы через его попытаться выйти на сеть снабжения столицы неучтенным на приисках золотом. Спасая Марата от незавидной роли невольного провокатора, Крестелевский потратил еще сотню кусков зелени… Было предложено Вабле продолжить сотрудничество с органами на неофициальном уровне, т. е. стать тайным осведомителем, платным секретным сотрудником, короче – сексотом.

Только по настойчивой рекомендации Крестелевского Вабля согласился на довольно грязное, для чести офицера, предложение. Через три месяца, как только скандал с драг-золотом погряз в трясине криминальных будней Петровки, капитан тихо-тихо уволился из милиции « по собственному желанию». Родился новый Сексот…

Инфаркт у Крестелевского хоть был и не совсем инфаркт, скорее первый звонок развивающегося сурового недуга, но следы его болезнь оставила разительные. Седина с висков перекинулась по всей голове, он стал белым как лабораторная подопытная мышь.

Константин Валерианович не заводил более постоянной любовницы, хотя личный его терапевт продолжал настоятельно рекомендовать ему отказаться от холостяцкого образа жизни. У Крестелевского словно поубавилось былой выдержки. Он стал нетерпелив, порывист в жестах и неумолим в деловых решениях. Едва покинув стены клиники, он распорядился отомстить за Катерину…

Вершилось наказание Антона Широкова без спешки и весьма обстоятельно. Анатолий Канарейка достал Ширка, не смотря на личную охрану из пяти бывших мусоров. Не без стрельбы, но достал. Ширка похитили ночью прямо с базы, из подсобки, где он ночевал последние дни, резонно опасаясь появляться в собственной квартире. Заперли хорька в подвале бывшего поповского особняка в дальней Вологодской деревне, обезлюдевшей в период укрупнения колхозов.

Но распорядиться предателем согласно жестким воровским законам авторитету Канарейке не позволили. Рука заказчика расправы повела разборку странным образом. Допрос велено было Канарейке провести с великим пристрастием, но без членовредительства. Ширку мало не показалось, однако шанс для спасения жизни доносчику был все же предложен: хочешь жить, – сдай, для начала, заказчику исполнителей покушения на Катерину. Это был лишь первый этап бескровной, но не менее жестокой кары Крестелевского для похотливого дурака. И Ширков немедленно раскололся.

На втором этапе возмездия, сыскарь Вабля вычислил обоих наемников Ширка, угробивших Катерину. Аквалангистов из Феодосии и сдал их все тому же пахану Канарейке. В свою очередь, и киллерам был предложен выход: заложить Ширка ментам и вместе с ним отправиться на воркутинские шконки, т.е. нары… А там как бог даст.

В итоге, Ширка на лесоповале порезали, по пьянке, бензопилой. И опять же не до смерти. Его даже не кастрировали, как настаивал Анатолий, державший связь с дружбанами в зоне… Жизнь слепому, безрукому уроду оставили… Если это жизнь… Одного водолаза, естественно, придавило бревно при погрузке шпальника на баржу. Другого ошпарило у котла при варке из хвои пихтового масла. Обоим была деловито обеспечена верная, но медленная смерть.

В августе, методом тыка, Крестелевскому подобрали, вместо Катерины, новую секретаршу. Скромная, симпатичная Вероника Узлова справлялась со своими обязанностями даже получше Катерины. Единственное, что было в ней "не в жилу" для Константин Валериановича – девица всячески увиливала от совместных с шефом "командировок". Особенно она боялась ездить для заключения договоров на юга. В Баку, Тбилиси и Новороссийск. Лапушка тщательно блюла верность своему жениху, инженеру-химику, стажировавшемуся в Австрии.

Это забавляло Константин Валериановича. Он любил наблюдать, как уныло вытягивалось личико Вероники, когда он галантно подносил ей без всякого повода сногсшибательный подарок. Бриллиантовое колье или там холодильник Розенлев. Взять ей очень хотелось, но муж был далеко, посоветоваться не с кем. Подарок лежал в сейфе или торчал в приемной, до тех пор, пока не приходил ответ из загранки. И ответ приходил, всегда поощрительный: презент скромно и незаметно перекочевывал в квартиру неприступной Вероники.

Когда в ноябре Вероника впервые пришла в дубленке, поношенной и не модной, Константин Валерианович решил сделать свою очередную, как он внушал себе, "невинную гадость". Под видом деловой поездки на переговоры, где потребуется застенографировать беседу, Крестелевский повез Веронику в Пушкинский Зверосовхоз. Он решил предоставить секретарше оглушительную возможность выбрать себе шкурки норок на шубу из особых, элитных, то бишь, блатных вольеров. Выбрать в их лучшую пору, когда сытые искрометные зверьки во всей своей красоте, себе на горе, еще резвятся за решеткой, не превращенные в пушнину.

Предвкушая щекочущее наслаждение, Крестелевский игриво насвистывал марш "не кочегары мы, не плотники", когда впереди показалась длинная нескладная фигура женщины в демисезонном пальто, закутанная белым пуховым платком. Женщина не соблюдала правил дорожного движения, двигалась в попутном с транспортом направлении. Ей было не до того на студеном ветру. Вокруг женщины бушевали снежные вихри от проносившихся мимо грузовиков. Заслышав рев мотора, путница покорно останавливалась и, нагнув голову, отворачивалась от очередного натиска стужи. Она была в резиновых ботиках и тонких заштопанных чулочках.

– Гена! Тормози. – Приказал Крестелевский.

Черный Зим мягко, на кошачьих лапах, подкрался к заснеженной женской фигуре.

Крестелевский перегнулся через спинку переднего сиденья, распахнул заднюю дверь.

– Гражданка! Куда вам? Садитесь, мы подвезем.

Женщина не обернулась. Машина покатила рядом.

– Женщина! Перестаньте упрямиться, – вмешалась Вероника, недовольная странной поездкой. – Садитесь вам говорят!

Женщина оказалась воспитательницей детского приюта. Ее подвезли к подъезду интерната. Продрогшие ноги не слушались, сама она не могла вылезти из машины. Вероника с телохранителем вытащили ее и под руки, ввели в дом. Крестелевский вышел из машины. Закурил свой неизменный Беломор. Под деревянным навесом, украшенном монументальной резьбой, вокруг воспитательницы в телогрейке и мужской шапке-ушанке, сгрудились единообразно одетые дети… Им что-то внушали, но вьюга уносила голос воспитательницы в мрачный еловый бор, окружавший интернат.

Еще слышался унылый скрежет железной лопаты. Крестелевский обернулся. Из-за угла здания лопатой выбрасывали на газон сухой сыпучий снег. Знойкая поземка подхватывала снег на лету и уносил обратно за угол здания. Там вздорный снег снова соскребали в кучку и снова метали против ветра на газон.

Отъезжая от подъезда, Крестелевский мимоходом взглянул, кто же это так упорно и так безнадежно сражался на морозе с непокорной вьюгой. Это был мальчик, катастрофически выросший из своего пальтишка и шапчонки на свалявшемся искусственном меху. На розовом открытом, необычайно серьезном, лице, над левой бровью отчетливо виден небольшой шрам. Сейчас, от мороза как иней белый.

– Эй, приятель! Как жизнь подневольная? – вскричал Крестелевский, выскакивая из роскошного ЗИМа. – Не признал!? А я тебя помню! Здорово! Сто лет, сто зим!

Мальчишка нахмурился, взял лопату, как винтовку, наперевес и стал пятиться к приземистому складу… Упершись в кирпичную стену, мальчишка повернулся спиной к незнакомцу и заплакал…

– Экий же ты нюня! – засмеялся Константин Валерианович, присаживаясь на корточки возле ребенка… – Не признал! Ну, брат, не хорошо!

Мальчонка повернулся и глаза его засияли…

– Я хочу покататься на твоей машине! – Мальчишка вырвался из рук Крестелевского и побежал к машине. Он забрался на переднее сиденье и стал махать рукой:

– Дяденька! Давай шустри! Поехали! Поехали пока Арина Емельяновна не видит…

С крыльца, натягивая на бегу телогрейку, сбежала долговязая старуха в зажеванном белом халате.

– Что за новости! Сашка, нахал! Ты куда это опять намылился!? А ну, сейчас же вылазь! Кому сказано!

Сашка пригнулся и стал дергать водилу за полу меховой куртки:

– Поехали, командир! Давай поехали, а то Арина счас тебе устроит!..

С виноватым видом Крестелевский подошел к грозной старухе. Она не позволила ему рта открыть.

– А вы тоже, хороши, уважаемый! Зачем мальчишку балуете!? Вы кто!? Он и так два раза убегал!

– Да вот, Сашкин родственник я. – Миролюбиво улыбнулся Крестелевский.

– Что вы такое говорите! Какой еще родственник! Этого бедуина нашли в мусоропроводе, он с роду не видел ни отца, ни матери. Для Сашки каждый мужчина – родственник. Он не сразу научился понимать разницу между словами: свой, чужой.

– Он что дебил?

– Сашка – нет. Запаздывает в развитии, но ласковый мальчик. Правда, резвый. Можно сказать, работящий паренек…

Заметив, что богато одетый незнакомец задумался, Лидия Ивановна не растерялась…

– Я смотрю, человек вы отзывчивый, не могла бы ваша организация выписать для нашей крыши двадцать листов шифера…

– Что? Не понял… А, шифер… Да. Да, сделаю… Позвоните… – Константин Валерианович подал Лидии Ивановне визитку и быстро пошел к машине…

– Гражданин, – окликнула Крестелевского Лидия Ивановна…

Крестелевский вернулся весьма удивленный…

– У вас какое-то странное, выражение лица… Виноватое я бы сказала. Что, вам неприятно видеть в каких ужасных условиях воспитываем мы детей, лишенных родительской заботы. Все клянут наше государство, а ведь у него сердце, оказывается, добрее чем у наших богачей…

Под ястребиным взором старухи серое лицо Крестелевского вспыхнуло алым нездоровым румянцем.

А, может быть, вам понравился мальчик и вы воспылали желанием дать ему конфетку… Господи, как благородно! И, пожалуйста, не злитесь на мою правду, я не боюсь вас, хотя ваши телохранители готовы меня растерзать. Посмотрите, ваши мордовороты уже навострились. И вам не стыдно кормить ваших дармоедов-прихлебателей, когда весь месяц мы кормим детей одними макаронами?

Константин Валерианович был потрясен выговором самоотверженной старухи в безразмерных дырявых валенках.

– Простите. – Смиренно прошелестели сизые губы Крестелевского, от которых быстро отливала кровь.

Боевая старуха ожидала все что угодно, но не этого смирения богатого желчного старика, наверняка отвыкшего слышать о себе правду из чужих уст. Она переступила с ноги на ногу. Ее удивляло, что богач снес как должное упреки какой-то зловредной бабы. Она достала папиросы Беломор и случайный гость потянулся рукой к ее пачке. Дал прикурить старухе и сам закурил.

– Прощайте, – окрепшим голосом произнес Крестелевский и повернулся уходить.

– А Вы не хотели бы усыновить Сашу? – Торопливо, униженно скорчив просительную мину, выговорила старуха окоченевшими губами в сутулую спину странного миллионера.

Крестелевский дернулся и остановился. Лицо его выразило полую растерянность. Он стряхнул пепел с папиросы и стал медленно поворичиваться к беспардонной воспитательнице.

– Клянусь, гражданин, не пожалеете. Сашка честный. Его нужно только немножко подкормить…

– Усыновить?… Да с какой стати!

Миллионер даже не удивился неожиданному предложению. В предложении он не видел ничего необычного. Он хотел представить себе как впишется в его устоявшийся одинокий быт маленькое беспокойное существо. Он отвык от посторонних забот… Теперь даже в женщинах не нуждалось его сердце, не говоря уже о постороннем ребенке. Требовалось мгновенно переворожить свою жизнь и вспомнить как он раньше относился к детям вообще. Действительно ли он когда-нибудь хотел иметь ребенка. А если хотел, почему не пожелал взять приемыша из детского приюта…

– Вы говорите усыновить? – Повторил свой вопрос Крестелевский.

– Мне показалось, вы человек одинокий… И добрый…

– С чего вы взяли!.. – Дернулся Константин Валерианович.

Он очень не любил, когда кто-то пытался зайцем проехаться на его строго охраняемой доброте.

Ветер задрал полу халата старухи, Крестелевский заметил штопку на обеих коленках ее рейтузов и ему стало стыдно за свою несдержанность…

– А Саша, я вижу, вас узнал… Это ваши ребята летом покалечили солдат?

– Какая разница, кто проучил негодяев.

Лидия Ивановна продолжала упорно наблюдать за выражением лица странного незнакомца… Крестелевский не отвел глаза.

– Вы же богатый. Берите Сашу. Сделайте божеское дело. Не прогадаете…

Новый год усыновленный Крестелевским мальчик со шрамом встречал в его холостяцкой квартире вместе с личной воспитательницей и ее двумя дочерьми– подростками. Называл Константин Валерианович мальчика солидно: Александр Константинович. Саша называл приемного отца – Папа. Фамилия у Саши осталась своя, детдомовская – Беловежский.

Крестелевский собирался праздновать Новый Год на даче у Приказчикова, только что вынужденно вышедшего в отставку генерала из МВД. У него должны были собраться особенно близкие друзья-ветераны правоохранительных органов, с женами. Предстояло познакомиться с молодым полковником Черепыхиным Михаилом Самуиловичем, преемником Приказчикова. Менялся начальник, но не прерывались узы дружбы и взаимовыручки. Прикрытие бизнеса Крестелевского в лице еще молодого полковника имело даже свои преимущества. Свежее мышление, большая активность по причине еще не обеспеченного будущего, все это было на руку Константин Валериановичу. Неожиданностей не предвиделось. Заказан был цыганский квартет, гуляй – не хочу. Но вернулся Константин Валерианович из гостей что-то рановато. Еще не было и десяти часов.

Себе Крестелевский приказал считать, что причиной столь раннего ухода из дома Приказчикова, было желание встретить Наступающий год в кругу своей семьи. Да, да! Только та! С появлением маленького Саши у него тоже образовалась своя семья, усеченная, без женщины, но семья! Домашние новогодние праздники отныне следовало проводить дома, а не шляться по чужим людям.

Вставив ключ в замок, Константин Валерианович прижался ухом к дверям. Воспитательница Саши, Ирина Васильевна, играла на рояле Собачий вальс. Дурашливо отплясывая, дети громко топали и хохотали до поросячьего визга. Он рад был возвращению в семью, но спокойствия на душе не было.

– Что стряслось, – забеспокоилась молодая кухарка Ксения, принимая в прихожей шубу Крестелевского… – Константин Валерианович, да на вас лица нет… Опять сердце? Давайте-ка прилягте на диванчик. Я вам шиповничка заварю… Давленьице померяю…

Дети неожиданным появлением Крестелевского скорее были удивлены, чем обрадованы. Нет, улыбки их не погасли, но дурачиться ребятишки перестали. Ирина Васильевна и девочки, выстроившись в линеечку, дежурно улыбались, наблюдая, как Саша, Александр Константинович, с разбега повис на шее приемного отца, мешая снимать вязаную безрукавку.

– Па, Марат Ерофеевич приходил. Просил завтра с утра позвонить и передал поздравления. А мне дал водяной пистолет. Мне так нравится…

Крестелевский несколько смущенно поеживался. Он еще не привык к "телячьим" нежностям ласкового ребенка. Веселье вернулось к детям, когда была вскрыта большая коробка дорогих игрушек, принесенная хозяином. Крестелевский, вняв настояниям Ксюши, полежал немного в кабинете на диване. Полистал газеты. Потом послонялся по квартире. Устроился в кресле в углу просторной гостиной, под роскошным кустом "чайной" розы, как-то подаренной Ксенией ему, холостяку, в день рождения… "Для уюта".

Сидит Константин Валерианович, закинув ногу на ногу, смотрит как дети в спешке обряжают почти трехметровую голубую елку… Смотрит и пытается поймать в себе чувство довольства семейного мужика. Он не плохо исполнил в этой гребаной жизни долг мужчины. Все у него есть, вот теперь даже наследник появился. Заботливый, старательный мальчишка. Есть Все… Нет праздничного настроения…

Очень хотелось Крестелевскому благодушия в эти минуты. Хотелось думать о лучшем в натуре приемного сына, воображать его будущее, фундамент которого он уже заложил… Не получалось. Надоедливо трезвая мысль навязчиво ковырялась в том немногом, что казалось ему нежелательным в характере будущего наследника. Что не удосужился дать мальчишке Всевышний, удастся ли дать ему, Крестелевскому Константину Валериановичу? ОН горбом заработал право собственными руками слепить из сына толкового дельца. Слепить Новую Судьбу по своему образу и подобию. Удастся ли исправить несправедливость, допущенную Вседержителем по своему недосмотру?

Пытался представить Крестелевский кто же родил Сашку. Наследственность мальчишки была смутной. Кто отец, кто – мать, установить так и не удалось. Единственное что установили адвокаты с достаточной достоверностью, – Сашку нашли в Марьиной Роще, в контейнере для мусора. Восьмимесячный, он умирал от холода и голода в картонке из-под стирального порошка.

В его годы Крестелевский бойко торговал коллекционными марками. Имел в подвальном сарайчике тайничек, где хранил от посягательств матери две почти полные копилки, – большие жестяные банки из-под канадского кедрового масла. Одну с бумажками, другую с монетами. Он не трогал свои сбережения, даже когда дома не было денег на хлеб. У Сашки же деньги в карманах не залеживались. Что значит нищета. Заимел – проел. Хотя дома еды было "от пуза".

В первые дни пребывания в его доме приемыш, почему-то, не столько напоминал ему человеческого детеныша только немного подросшего, оживленного щенка. Щенка, потерявшего хозяина, и в поисках снующего в толпе жизни меж ног прохожих. И в то же время, Александр Константинович не выглядел беспомощным и забитым. Паренек уже кое-что знал из науки о выживании и заглядывал в глаза проходящих мимо не потому, что хотел всего лишь чем-то с голодухи поживиться… Этот расторопный щенок получил от природы здоровое, хорошо развитое чувство доверия к человеку, которое одно порождает родственные отношения. Безродный оголец интуитивно искал родственных отношений, если не родственную душу. И правильно это делал. Мальчишка активно, как умел, но активно искал того к кому будет обречен всем своим существом испытывать благодатное чувство преданности. Подрастающая псина искала доброго хозяина и глаза его заранее излучали аванс доверия. А это уже талант, бесценный талант, выдающий готовность из благодарности подвергнуться дрессировке.

Вот только выберет ли воспитанник " своим Хозяином" именно его, Крестелевского? Простодушие приблудных бедолаг в условиях реальной жизни иссякает быстро… Не стал бы в своем усердии приемный щенок прихлебателем того, кто погрознее на вид и этой грозностью больше похож на хозяина с точки зрения безродного приемыша. Ведь руководствовался малец не самостоятельным здравым смыслом, но полузвериным стадным чутьем.