Жалкий лепет оправданий Егора потонул в дружном хохоте приятелей: «Сметаныч, ты что, слепой? Перед тобой солидная женщина, в летах, а тебе всё малолетки чудятся. А что ей на вид лет тринадцать-четырнадцать, так это оптический обман зрения. Ты у Вальки спроси, он у нас по оптике, он тебе популярно всё разъяснит». «Да ну вас, – отбивался Егор, – вон и девушку в краску вогнали, она сейчас и вправду обидится. Какая солидность, когда ей в натуре на вид лет четырнадцать». Но Лена не обиделась – эти ребята ей понравились, хотя личико её сделалось серьёзным, а в глазах опять появился не то страх, не то тоска. Спросить, кто такие и надолго ли, она не решилась, но зато решилась Светлана…

Вот так и началась эта удивительная, но совершенно правдивая история. И обещаю, читатель, я расскажу всё как было, ничего не утаив…

***

На следующий день у ребят начались трудовые будни. Обещанный прораб оказался хорошим мужиком и умным учителем. Он сложил на асфальте кладку стены, объяснил, что означают специальные термины: перевязка, тычок, ложок, штраба, расшивка, шнурка и т. д. Вальке отдельно показал, как «поднимать» углы стен. Сам изготовил для ребят мастерки, принял вместе с ними первые машины с раствором, поработал пару дней и, убедившись, что публика ему досталась трудолюбивая и понятливая, пошёл по другим объектам, изредка заходя к ребятам проверить, как идут дела.

А дела пошли неплохо. Валька за два-три дня так наловчился складывать углы стен, что они не отличались от сложенных профессионалами. Остальные «гоняли» стенки между углами, и ряд за рядом кладка становилась всё ровнее, а работали они всё быстрее, и вскоре даже скептик Валька поверил, что до конца августа стенки под крышу они подведут легко, даже если будут работать вчетвером и даже втроём. Тогда Тимофей с Лёней начали время от времени со стройки исчезать. И вскоре стали появляться «шабашки»: то ремонт колхозного гаража, то переборка крыши в коровнике, то пристройка к совхозному клубу. Много народу там не требовалось, бригаду половинили, четверо, как правило, были на корпусе (Валька и Игорь Ремизов вообще никогда не отлучались), а остальных Лёня увозил. Платили там обычно сразу после завершения работ. Так что у ребят завелись деньги. Правда, по общему уговору, Тимофей хранил их в сейфе бухгалтерии и ребятам не выдавал, брал лишь на бензин, на еду в столовой, да иногда на гулянки с пивом или водкой.

По вечерам обычным развлечением был преферанс – дело не шумное. На огонёк забредали девчонки из столовой. А куда ещё им было забредать? Лес да лес кругом, да канал имени Москвы. Иногда они пекли пирог, и мальчишки устраивали чаепитие. Пытались зазывать девочек на свои гулянки, но тех ни пиво, ни водка не прельщали. Не желая обижать мальчишек, они заходили, но, посидев минут пятнадцать-двадцать, под разными предлогами исчезали.

Алевтина в тех мероприятиях почти не участвовала, заходила лишь когда Тимофей брал в руки гитару. А так… Скучно было тридцатилетней женщине с публикой, где двоим, самым старшим, было по двадцать три года. Жила она в отдельной комнате, куда время от времени наведывался поболтать Кашира. А может и не только поболтать… Кто знает?

Так или иначе мальчики и девочки сблизились и превратились в дружную компанию. Конечно, над ними, как и над любым скоплением разнополой юности, витал Амур, и были потаённые взгляды, вздохи и желания, но бесцеремонных приставаний не было – друг к другу здесь относились с уважением.

А уж если кто-то доверял другу или подруге свою тайную проблему, то остальные, делая вид, что ничего не подозревают, помогали эту проблему разрешить.

Да и то сказать, где мальчонки – там и девчонки. И наоборот.

                   ***

В детстве дни ужасно длинные и битком набиты событиями. Давайте, читатель, бросим мимолётный взгляд на любой из них. Да вот, хотя бы на этот: лето, каникулы, воскресенье.

Ты проснулся и, наскоро умывшись, скатился со своего четвёртого этажа в пока ещё пустой двор. На клумбе расцвели вчерашние бутоны, и ты склонился к прекрасному цветку, на котором деловито трудится пчела. За спиной возникла Ирка, и ты тут же поймал пчелу в кулак, стараясь не придавить, чтобы не укусила. Пчела жужжит в кулаке, и Ирка, испуганно пискнув, замирает в восхищении. Тут появляется Генка с пятого этажа и приветственно хлопает тебя по руке, пальцы сдвигаются, и пчела тебя кусает. Короткая драка. Генка повержен, но ладонь пылает. Мишка из второго подъезда советует приложить сырую землю (так учила бабушка – большой авторитет в подобных делах). Все дружно принимаются копать землю палками и обломками стёкол, а Олег из Мишкиного подъезда приносит из дома кружку воды – сделать землю сырой.

Боль действительно слабеет, и авторитет Мишкиной бабушки взлетает до небес.

Нужно мириться с Генкой. Об этом напоминает его младшая сестрёнка Лёлька, которая, с укоризной глядя на обоих, произносит: «А ещё друзья называются».

Генка первый протягивает руку: «Я же не знал, что у тебя пчела в кулаке». Мир заключён, и вся ватага дружно несётся на пустырь, где, отвергнув футбол, выбирают игру в «знамя», чтобы могли играть и девочки. Потом, утомлённые, все возвращаются во двор, валятся без сил на лавки и лениво болтают о разных разностях (причём этих «разностей» у нашей публики ничуть не меньше, чем у взрослых!), но через несколько минут эти непоседы вновь полны энергии. Девочки отправляются делать «секреты». Мальчишки затевают «ножички». Ирка подбегает к тебе и протягивает руку – на пальце капелька крови. Бабушкин опыт говорит – нужно немедленно отсосать кровь из ранки, чтобы не было заражения. Поэтому её палец, перепачканный песком и землёй, немедленно оказывается у тебя во рту. Ты бы не стал это делать для кого-то другого – но это же Ирка!..

На пальчике девочки больше нет песка, земли, нет и крови – только крохотная царапина… Ты советуешь ей для надёжности пойти домой и намазать палец зелёнкой…

Девочки сообщают, что «секреты» готовы, и мальчишки дружно отправляются их искать. Ты находишь Лёлькин (а надо бы Иркин) …

И тут слышишь мамин голос, который зовёт тебя… завтракать. Восемь утра…

В юности дни становятся короче, но зато какие длинные бывают вечера… Вечера вообще превращаются в волшебное время суток. Какие душевные истомы, неясные желания и надежды охватывают вчерашних мальчиков и девочек. Сколько храбрых признаний произносится, сколько сумасшедших поступков совершается… Сумасшедших – в соответствии с твоей же дневной логикой… Вечер будто снимает оковы с души и тела и позволяет с лёгкостью совершить то, о чём и мысли не возникло бы днём…

***

Лена набралась храбрости как раз вечером. Она немного задержалась в тот день и, возвращаясь из столовой, встретила Тимофея и Аркашу. Перебросившись с ребятами обычными любезностями, она неожиданно для себя предложила: «А пошли погуляем. Я вам полянку красивую покажу, прямо у канала».

Тимофея уговаривать не пришлось, да и Аркаша был не против. Вскоре эта забавная картина – высокий мужской силуэт (или два) в лучах заходящего солнца и рядом крохотная девичья фигурка – стала привычной для обитателей общежития. Иногда над ними беззлобно подтрунивали, но Лену это нимало не смущало. Этой крошке нравились крупные мужчины.

Впрочем, Аркашин абрис довольно быстро исчез из этой композиции поскольку его мысли живо занимала московская сокурсница. А вот к Тимофею с каждым днём Лена привязывалась всё больше и больше. Когда он обнимал её или брал на руки и нёс, точно уставшего ребёнка, она чувствовала себя защищённой от любых невзгод… Наверное поэтому (ну и конечно потому, что был вечер!) на одной из прогулок она, внезапно расплакавшись, доверила Тимофею тайну своих перепуганных глаз.

Года полтора назад она познакомилась с парнем из Тольятти. Он был водителем-испытателем на ВАЗе и приезжал в Дмитров на полигон обкатывать новые модификации «Жигулей». Появлялся почти каждый месяц и проводил в Дмитрове не менее недели. Был он лет на десять старше Лены, и дома у него имелись жена и ребёнок, о чём Лена прекрасно знала, но ей льстило внимание взрослого мужчины, и она сначала позволила себе в него влюбиться, а затем позволила ему с ней спать.

В результате обоюдной страсти и полного «игнорирования технических и физиологических средств планирования семьи» (как сказал бы Чибисов, слывший большим мастером витиеватых фраз), кнопка-Леночка «залетела» – так выражался уже не только Валька, но и вся тогдашняя молодёжь (да и современная, по-моему, тоже). Иначе говоря, месяц назад, увидев отсутствие месячных и ощутив какие-то странности в организме, Леночка побежала к врачу и выяснила, что она на втором месяце беременности. Рожать в её ситуации?! Она подумала и твёрдо решила: «Нет». Поэтому, когда её Гриша вновь появился в Дмитрове, она объявила, что беременна и собирается делать аборт. «Моё дело – терпеть, твоё дело – платить», – заявила она. Гриша жарко обнял её, с чувством поцеловал, оставил пятьдесят рублей – всё что было у него в карманах (кстати, деньги по тем временам немалые) и уехал в свой Тольятти.

Тимофей выслушал внимательно.

– Ну что ж, решила так решила… На когда назначено?

– Через неделю, в воскресенье, в девять утра. Тимош, я боюсь. Хоть бы Гришка был здесь, а то одна…

Он сгрёб её в охапку, прижал к себе. Она доверчиво уткнулась головкой ему в живот – полагалось бы в плечо или в грудь, но ни туда ни сюда она не доставала. Тимофей потрепал её по плечу, погладил по голове.

– Ну ладно, ладно. Не ты первая. Конечно, по-дурацки всё – первая беременность и аборт. Врач-то хоть хороший? А то натворит чего, потом не родишь или осложнения какие.

Она опять начала всхлипывать.

– Ну прости, прости. Небось и без меня историй нарассказывали.

– Да уж наслушалась – сама выспрашивала. Но я, Тимош, не только операции боюсь. Врач хороший, говорят, осложнений после него не бывает. Только болтают про него разное. Говорят, что когда идут к нему домой, то он с девчонками… он девчонок… Я с одной говорила, ей тоже в больницу было нельзя. Он ей вколол что-то от боли и ноги к креслу привязал, чтобы не дёрнулась во время операции… А после… сначала свои дела сделал, а уж потом аборт.

Тимофей нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.

– А почему ты в больницу не идёшь? Зачем к нему домой?

Лена даже всхлипывать перестала, оттолкнула Тимофея, вернее сказать, оттолкнулась от Тимофея, ибо с таким же успехом она могла попытаться сдвинуть с места скалу. Глаза её засверкали укором и обидой в ответ на такое вопиющее непонимание местных реалий.

– Ну как я в больницу пойду, если там семь человек из моей деревни работают? Да я там только появись, через день вся округа знать будет. Отцу с матерью прохода не дадут. Отец напьётся и начнёт мать колотить, что она мало меня в детстве лупила и давалку подзаборную из меня вырастила.

Она отвернулась и снова тихонько заплакала. Тимофей попытался притянуть её за плечо, но она вывернулась и забарабанила по его руке кулачками. Тогда он снова сгрёб её в охапку, но в этот раз не прижал к себе, а просто подхватил на руки этот всхлипывающий и размахивающий руками комок, чмокнул в нос и подул, как на горячую чашку чая.

– Остынь. К утру что-нибудь придумаем. Обещаю! Мы своих в беде не сдаём.

Лена глянула заплаканными глазами на Тимофея, как бы спрашивая: «Не обманешь?» – и почему-то сразу поверила, улыбнулась сквозь слёзы, обхватила его руками и, уже успокаиваясь, забормотала: «Мне же не то что посоветоваться, а даже просто поговорить не с кем. Светка всех любит, она не поверит, что врачи на такое способны. Дашка – совсем ребёнок, она даже нецелованная, и Алевтине в рот смотрит – ну да, та взрослая и вся такая,.. раньше в Дубне в ресторане, где иностранцы, работала. Разве что с ней поговорить? Алька – она хорошая, Дашку вон любит, как сестрёнку малую, пылинки с неё сдувает, мужиков от неё отгоняет. Да и нам со Светкой – мало что не мать. Только что я ей скажу? Вот дело какое – трахнут меня в этот раз без моего согласия, что со мной сделается. Самой-то два раза в месяц перед своим ментом так отплясывать приходится!» Она вдруг вздрогнула, вскинула голову и закрыла рот ладошкой.

– Тимошенька! Забудь, что я тебе про Альку сказала!

Её била мелкая дрожь.

– Да убьёт она тебя что ли? – улыбнулся Тимофей. – Что ты так перепугалась?

Лена выдернула вторую руку из-за Тимохиной спины и зажала рот уже двумя ладошками. Мокрые глаза глядели на Тимофея настолько испуганно и умоляюще, что тот прижал её к себе покрепче и самым твёрдым и серьёзным тоном, на какой только был способен, ответил: «Уже забыл».

      Она ещё несколько секунд пристально смотрела ему в глаза и снова поверила. Выдохнула успокоено, уткнулась носом ему в грудь и тихонько заплакала. Но то были слёзы облегчения…

                   ***

На следующий день на корпусе работали все восемь – сторонних работ в тот день не было. Тимофей порывался поговорить с Валькой, но у того, по его собственному выражению, не только «задница, но и передница» были в мыле: один человек подносил раствор кладчикам, двое разносили кирпич и раскладывали столбиками вдоль кладки, так что кладчикам не приходилось самим бегать к поддону, поставленному на леса краном, и стенки между углами они «гоняли» с такой скоростью, что Валька чуть не бегом носился от угла к углу. Тимофей поймал друга за ворот рубашки, когда тот, подняв очередной угол на четыре кирпича, вскочил, чтобы бежать к следующему.

– Постой!

– Да некогда, Тимоха! Не видишь, что делается!

– Вижу, но мне с тобой поговорить нужно до того, как мы в столовую войдём.

Валька замер: столовая означала только одно – девчонки.

– Как на обед соберёмся, тормозни меня раствор в банках пошевелить или ещё что, сам придумай. Задержимся минут на пять и до столовой идти минут десять. Хватит тебе времени?

И Валька рванулся к следующему углу.

Когда шли к столовой, приведя в порядок банки с раствором и вымыв лопаты, Тимофей, почесав затылок, смущённо начал:

– Понимаешь, нравится мне Лена…

Валька перебил:

– Все знают, кто кому нравится: тебе – Кнопка, Равиль спит и видит, как бы «со Светом» переспать, Кашира Алевтину обхаживает, Аркадию и Ремизову всё по барабану – у них невесты в Москве, а остальные запали на Дашку, но это дохлый номер. Уж с кем с кем, а с ней переспать точно не

удастся: сама по себе – недотрога, да ещё на пути к ней настоящий цербер в лице Алевтины. Кстати, с твоей Кнопкой тоже вряд ли что-нибудь выйдет – она на какого-то гонщика запала, и там любовь… Мне Светка сказала.

– Ты не мог бы заткнуться и послушать?! Про гонщика я знаю и спать с ней не собираюсь,.. то есть я бы конечно… Да не об этом речь. Она от этого «гонщика» на втором месяце…

И Тимофей поведал Вальке историю Лены. Тот озадаченно протянул:

– Во блин! И без аборта не обойтись и идти нельзя. А если к другому врачу, – но сам же себя оборвал, – да что это я, были бы варианты – она бы тебе не плакалась, а ты бы сейчас со мной не разговаривал. Ну давай думать! Значит, на самом деле нужно решить только одну проблему – нейтрализовать доктора. Ну так это просто! Подпольный аборт – это же уголовное дело. Если девочка придёт не одна, то побоится эта гнида что-то ещё делать, кроме операции. Да только, зуб даю, он ей сказал, чтобы приходила одна, и если вместе с ней заявится ещё кто-то, то он даже разговаривать не станет, скажет, что ошиблась дверью. Тут нужен какой-то хитрый ход… А знаешь что, узнай-ка у неё, как она к нему домой напросилась? Через кого?

Тимофей внимательно посмотрел другу в глаза:

– Дело говоришь. Как всё обставить – придумаем.

                        ***

И они придумали. Тимофею пришлось два раза смотаться в Дмитров. В первый раз он пришёл в женскую консультацию. Подошёл к дверям кабинета, где принимала врач-гинеколог, определившая беременность у Лены, и, когда очередная пациентка покидала кабинет, заглянул туда и хорошенько запомнил врача. Затем встретил её после работы и, изображая деревенского парня, заговорил:

– Елена Сергеевна, мне бы поговорить с вами.

Она не удивилась – её часто вот так ловили мужья женщин, приходивших на консультацию. Особенно молодые. Поэтому, поправив очки, она строго, но в то же время доброжелательно сказала:

– Ваша жена была у меня на приёме? Ну и что же вы не пришли вместе с ней? Беременность – дело серьёзное, и нечего тут стесняться зайти в консультацию. Там бы и поговорили, и всё выяснили.

– Сеструха…

– Что?!

– Не жена у вас была, сеструха моя младшая. У неё … с этим,.. ну,.. с ребёнком всё нормально, только рожать ей нельзя.

Елена Сергеевна от удивления остановилась.