Таволга

Таволга покрывает своим цветом большие влажные поля, не болота и не степь.

Он ворвался в его жизнь как утренняя птица в заросли сонной молодой травы, порвал все корни и сплетённые венком узы брака, разворошил гнездо. Он был взъерошённым юным Птенцом с упругими перьями и осипшим от ночных стихов голосом. В клюве у него были только строчки и никаких зёрен. Его глаза – дерзость, губы – вызов, затылок – искушение, лоб – противоволновая дамба, ресницы – ожидание, улыбка – томление, брови – вопрос традиции. Он пел и будил, блудил и блуждал. Ему всегда было 17, даже когда наступили последние 37.

Летом 1871-го таволга набрала силы, стебли её потемнели от переизбытка соков.

Птенец пишет письмо Иволге, птице яркой, любящей виноград и черешню, не прочь полакомиться бабочками, необщительной, но обыкновенной. Так этих птиц и зовут «иволга обыкновенная».

10 сентября 1871 года они встречаются. Это было началом конца, точкой неотвратимости, рассвет и закат поменялись координатами восхода и захода, уровень моря поменялся с уровнем неба. Даже рождение сына Жоржа 30 октября 1871-го и обоснованная ревность жены Матильды не удержали Иволгу от полёта. Высокое содержание аскорбиновой кислоты в таволге приводило Иволгу в восторг, возбуждение и вдохновение.

Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин
Пьянит такая ночь… Как будто бы спросонок,
Вы смотрите вокруг, шатаетесь один
И поцелуй у губ трепещет как мышонок.

Медовый аромат травы красил их месяцы и годы полёта. Таволгу, филипендулу, во Франции называют «царицей лугов», добавляют в чай, вино и пиво. «Filum» – «нить», «pendere» – «висеть», всё говорило о том, что оба висели на волоске от мира, жизни и смерти.

«В плену робинзонад» оказались две безумные души. Они бились, трепыхались, взмахивали крыльями в силках любви, перелетая из Франции в Бельгию и Англию, забывая о мышах-полёвках, которые летать не могут, но обладают острыми зубами.

В июле 1873-го Птенец и Иволга поймали свой полёт в сети. Выстрел из револьвера случился не раз, брюссельский Дворец правосудия приговорил Иволгу к тюремному заключению. Его исповеди писались жизнью, тоской по улетевшему в жаркий мир Птенцу, легальным отречением семьи. В тюрьме он получает известие, что прошение жены Матильды о раздельном владении имущества принято. Иволга остался один. Без Птенца, гнезда, жены, детей, дома и имени. «Его тюрьмы» сменились «Его больницами» и «Записками вдовца». По ночам ему снились всадники – ученики школы военного искусства в разноцветных формах.

Птенец отдался безвестности, странной женщине и скоротечной болезни с той же полярной страстью, с которой уводил из гнезда Иволгу, выклёвывая из оконной мозаики семейного дома цветные пластины. Он умер в 1891 году в 37. Его творческий полёт занял три года с 1869-го по 1872-й – годы, проведённые с Иволгой.

Абсент, меланхолия, кладбищенские кусты ракит и деревянные кони каруселей были формулой его лирики:

Среди листвы зелёно-золотой,
Листвы, чей контур зыбок и где спящий
Скрыт поцелуй, – там быстрый и живой Фавн,
Разорвавший вдруг узоры чащи…

Исповедь разорванной Иволги заканчивается фразой: «Но всё пошло вразнос в нашей семье, когда в октябре 1871 г. появился в Париже Артюр Рембо». В жизни Поля Верлена ещё четверть века вплоть до 1896 г. всё шло «вразнос»: имя, жизнь, тюрьма и больницы, скитания и позор. Он лишился жены, детей, матери, дома, но в конце жизни собрал по черновикам и памяти стихи своего юного и капризного Поэта, о которых уже в 16 лет говорили, что они «выше литературы». Благодаря Полю Верлену, мы знаем о «прóклятом поэте» Артюре Рембо, который, как таволга, покрыл своим цветом большие влажные поля, не болота и не степь.

Безусловность

Она начинала каждое предложение с «безусловно». Безусловность стала для неё принципом, а беспринципность – безусловной реальностью. Никаких условий задач, решения все однозначны. Искала-искала, нашла сумку на троне. Как много в ней конфет! Россыпью леденцы, грильяж, шоколадные. «Безусловно, это беспринципная женщина, какое разнообразие в сумке, безобразие», – подумала она.

Наконец она решилась делать пасху обыкновенную: 7 фунтов мокрого свежего творогу под 12-часовой пресс, стакан свежей сметаны, полфунта сливочного масла, соль, сахар, да всё в деревянную форму, обложить внутри чистою тонкою салфеткою. Добавить цедру лимонную или мелко истолчённый миндаль.

Чудо конфеты, чудо вкус! В сумке много ручек: перьевых, шариковых, гелиевых, карандашей цветных и грифельных. «Безусловно, увлекающаяся натура», – подумала она. Непременно увлекающаяся, а может, пасху другим манером приготовить? К 3-м фунтам творога, 1-му фунту сливочного масла добавить полфунта миндаля, 5 цельных яиц, ваниль, 1 фунт пудры сахарной. Промолоть, взбить до пузырей, да под пресс. Может, изюм убрать?

В сумке много мелких монет, с конфетами смотрятся как летний снег, речные камушки, полированные горошины, деревянные пуговицы, разноцветные скрепки. «Безусловно, дама без вкуса, как можно такое разнотравье в сумке носить?» Надо пасху сливочную сделать: 5 чашек густых сливок, 5 чашек самой свежей сметаны, 2 чашки парного молока, всё смешать и поставить в печку, в вольный дух, часов на 10. Безусловно, мушкатного цвета или фисташкового.

Она стала перебирать все варианты, в раздумьях порвала деревянную пуговицу с воротника, рассыпала конфеты, нашла в сумке блокнот. Записи, зачёркнутые картинки, цифры. «Безусловно, неорганизованная дама», – подумала она. Чей блокнот, того и сумка, чья сумка, того и трон. На первой странице было её имя.

«Безусловно, пасху нужно делать царскую. 5 фунтов свежего протёртого сквозь сито творога, 10 сырых яиц, фунт сливочного масла, 2 фунта сахара, одну палочку ванили, толчёного очищенного сладкого миндаля полстакана, коринки полстакана, сложить в пасочницу, выложить кружевною салфеткою. Безусловно, безупречный вкус».

История стекла

Просвещение, воспитание и образование были просветом его жизни и его эпохи. Это история обесценивания ценностей и стекла. В годы его трудного детства ценилось обесцвеченное стекло с вплавленными нитями молочного и синего цвета. Он всю жизнь вплавлял в свою натуру нити благородства. Учился у нотариуса, гравёра, работал лакеем, учителем, секретарём, пока в 16 лет не встретил Госпожу, обеспеченную вдову-аристократку.

Это была ваза из халцедонового и авантюринового стекла с ручной алмазной гравировкой. Он был с ней прозрачен, без нитей, прожилок и гравировки. Учился в Туринском монастыре, странствовал, но в поздние свои годы писал, что просвещение вредно, а культура – ложь.

В 1732-м вернулся к вдове из монастыря и странствий. Гравировка гувернёра-судьи из Лиона, кем он стал, сделалась более филигранной, но не алмазной, а грифельной. Он считал, что счастливы и непорочны только первобытные люди.

В 1745-м у него появляется спутница до конца жизни. Казалось бы, ваза наполнилась до краёв, но её бока были грубо покрыты однозначными цветными эмалями по мутному стеклу. Спутницей его была молодая неграмотная крестьянка. Тяга к естественному образу жизни, равенству граждан и социальной славе разбивала его как стеклянную лупу, преломляя лучи света на подожжённых крестьянами стогах сена.

Появилась новая плавка обесцвеченного и синего стекла с нитями железа. Он написал крупное педагогическое произведение «Эмиль, или О воспитании», где выступал против применения насильственных мер в воспитании, поэтому пятерых своих детей отдал в интернат, не дав им образования, и желая им счастья, как любой отец.

Халцедоновое стекло с серебром и золочением славы и признания манило и притягивало его взгляд. Он сформулировал основы гражданского устройства в произведении «Об общественном договоре» и с 1756 года вёл уединённый образ жизни, избегая ареста и равенства граждан, потягивая напитки благородного происхождения из стопки опалового стекла со сценой «Триумф Нептуна». В опале он стал социально привлекателен.

С 1770 года занялся переписыванием нот, наслаждаясь росписью сложными эмалями с позолотой на молочном богемном стекле.

Его «Исповедь» привела историю стекла к обесцениванию и демократичности, о которой он писал и которой чурался всю жизнь, отрезав этот удел оставленным детям. Стекло рукотворное, богемное, хрустальное стало предметом повседневного быта. В него перестали вставлять разбитые осколки посуды для украшения.