Глава 2. Всадники, храни их Суровое Незыблемое

Через неделю мгновенных перемещений по возлюбленной Амаге – владениям Возвышающегося, меня наконец-то перестало сгибать пополам, услужливо освобождая от принятой пищи. Всего лишь адски болела и кружилась голова, постоянно тошнило, тело ломило, как будто я неделю не спал и сутками таскал глыбы для очередного памятника Возвышающемуся. Для Всадников же перемещения в пространстве не доставляли ни малейших неудобств. И это несмотря на то, что наша Амаге намного превосходит по площади все заморские государства, а Всадникам, как видно, доставляло удовольствие носиться из одного конца в другой, с юга на север, с запада на восток.

Физические ощущения оказались настолько невыносимыми, что я не мог толком наблюдать, а главное, анализировать работу высокородных спутников. Пока удалось понять только то, что Всадники уничтожали или изменяли свидетельства и документы, в которых отражалась прежняя реальность. «Неправедная» – так говорили о ней таинственные пришельцы. Под нож шли изображения памятника Единорога, священные книги, в которых упоминались обязательные воскресные проповеди, бумаги со старым гербом, свитки с речами Возвышающегося и многое другое.

Тщетно я пытался понять, как именно работают Всадники.

Великая занималась физическим уничтожением свидетельств, оставшихся от неправедной реальности. Для этого она использовала все стихии, с равным мастерством пользуясь Огнём, Водой, Землёй и Воздухом. Конечно, с равным – только на мой дилетантский взгляд.

Человек может мастерски владеть и правой, и левой рукой, но ведущая – только одна, и определить её внимательному наблюдателю не составит труда. Примерно также обстоит дело у магов со стихиями. Но если ведущую руку человека определяет её Величество природа, то в выборе стихии маг свободен.

Одна из них становится самой привычной, родной и любимой. Продолжением тела, а затем и вовсе ещё одной его частью – невидимой, нематериальной, но не менее важной, чем все остальные. Ведущая стихия как кровь, текущая по венам, как кислород, наполняющий лёгкие, как спинной мозг в позвоночном столбе. Она как рисунок на подушечках пальцев, со своим неповторяющимся отпечатком, который если и напоминает другие, то только людям несведущим. Любимая стихия горит в глазах, отражается в походке, невольно пробивается в интонации. Она как привычное ругательство, которое невольно срывается с уст, когда в ногу невзначай вонзается кинжал или на руку льётся раскалённая лава. Некстати разбуженный маг непроизвольно продемонстрирует родную стихию во всей устрашающей красе. Она будет его последним доводом в битве, признанием в истинной любви, заветом наследнику.

Но Всадники – не просто маги. С основной стихией высокородных всё могло оказаться куда сложнее. Я надеялся со временем приблизиться к их тайнам, постигнуть истинную суть, разобраться с таинством происхождения. Кто они? Высшая раса? Посланники Незыблемого? Его материальные воплощения, явившиеся во плоти? Но разве, когда жрецы рассказывали о проявлениях Незыблемого, они описывали Всадников? Как я не старался, не находил ничего общего.

Пытался я прикрыть завесу и над другими загадками Всадников.

Не они ли, так легко и непринуждённо использующие магию, добились её запрета в нашем мире? Не из-за них ли каждую пятницу с главного балкона Ратуши глашатай зачитывал список подозреваемых в колдовстве, чтобы затем со вкусом, толком и расстановкой стражники казнили уличённых магов в субботу? Вместо тех, кого пока не поймали, вешали набитые соломой мешки. Под несколько унылые рукоплескания толпы, предпочитающей смотреть на живые страдания.

Несмотря на то, что в ту памятную ночь на площади я присягнул служить именно Всаднице, помыкала мной вся троица, причём мужчины куда чаще и охотнее. Я почти привык быть у них на побегушках, выполняя мелкие поручения великана и надуманные прихоти карлика. Но однажды вечером разгорячённый огненной водой низкорослый горбун долго пялился на меня мутными поросячьими злобными глазками, а затем, ухмыляясь, приказал станцевать перед ним голым. Лицо карлика стало таким довольным, каким я ещё ни разу его не видел. Растерявшись и не смея ослушаться, я стал было расстегивать рубаху, но в тот же момент в комнате, в которой до этого не было никого, кроме нас двоих, с громким хлопком из ниоткуда появилась Великая и задумчиво окинула горбуна пронзительным взглядом. Я бы не хотел, чтобы на меня когда-нибудь хоть кто-то посмотрел таким взглядом, даже пробегающая под окном крыса.

Захмелевший мерзавец икнул, подхалимски осклабился в сторону девушки, досадливо махнул рукой на дверь, подавая знак убраться подобру-поздорову, и начал медленно раздеваться. Прикрывая за собой дверь, я краем глаза увидел, как горбун пляшет перед Великой без одежды. После этого эпизода приказы карлика стали носить более сдержанный характер.

Стоит ли говорить, что Всадница утруждала меня меньше всех. Иногда казалось, что она слишком нарочито меня избегает.

В иерархии Всадников разобраться толком тоже не удалось. Первое время я считал главным великана, затем девушку, вскоре решил, что они равны, а карлик им подчиняется. Не зря же только к ним обращались почтительно: «Великие». Но в тот же вечер услышал, как высокий Всадник обратился так к низкорослому, чему я очень удивился. Но следом последовала жестокая шутка, и все рассмеялись. Тогда я счёл обращение сарказмом, но на всякий случай решил продолжить наблюдения, не делая окончательных выводов.

Меня достойным доверия явно не считали. Ни разу при мне высокородные не обратились друг к другу по именам. Да, истинное имя не стоит разглашать кому попало. Узнав его, умелый маг может навести порчу, причинить страдания, подчинить своей воле, а то и вовсе умертвить. Но что мог сделать Всадникам я, ничтожнейший из ничтожных? Изредка троица переходила на свой непонятный гортанный язык, а каждый вечер всенепременно запиралась на тайные совещания. Происходящее наполняло меня досадой и унынием, но я не уставал напоминать себе, что и так удостоился величайшей чести находиться при Всадниках.

Они не убили меня, не стёрли память, кормили, поили, особенно не утруждали и относились вполне сносно.

Но так уж устроен человек, что как бы высоко и незаслуженно не поднимало нас провидение, через какое-то время мы начинаем считать такое положение дел само собой разумеющимся, а также следствием исключительно своих достоинств и заслуг.

Мы свысока поглядываем на тех, кого фортуна поставила ниже, считая их недостаточно усердными, умными, талантливыми и расторопными. Их беды и несчастья не трогают, сравнение с ними не может утешить или польстить, потому что наша персональная шкала начинается с того места, где в данный момент находимся мы сами.

Бывает и иначе. Порой мы ставим себе новые цели и расстраиваемся, что путь к ним тернист, а порой и опасен, забывая о том, сколько уже преодолели. Иногда полезно обернуться назад.

Но точно не будет лишним не только возносить свои заслуги до небес, но быть благодарным тем, кто помогал, а также высшим силам, которые надоумили появиться в нужном месте в нужное время. Время – штука неоднородная, а в «подходящем моменте» точно плещется колдовство.

Мне стоило благодарить судьбу за то, что я находился при Всадниках, а не роптать и кривиться. Всё сложилось невероятно благоприятным для меня образом (и я до сих пор не знал, почему).

Я твердил эту нехитрую мудрость утром и вечером, засыпая и просыпаясь, пытаясь преисполниться благодарностью и терпением. Но, увы, досада и плохое настроение если ненадолго и отступали, то только для того, чтобы собраться с силами и триумфально вернуться, подползти ещё ближе, терзая острыми зубами моё понурое эго.

Изменения встречались куда реже, чем банальные уничтожения. Ведали изменениями карлик и великан, Великая не вмешивалась. Как оказалось, изменить что-либо куда труднее, чем просто уничтожить, и я недоумевал, почему распределение именно такое? Неужели мужчины забрали себе более трудную, да что там, более грязную часть работы?

Низкорослый обожал использовать кровь. Не обязательно человеческую, хотя несколько раз горбатый приносил в жертву осуждённых на смерть преступников. Когда попадались маги, работа карлика продвигалась семимильными шагами: первородная хранила в себе магию, изменения происходили без дополнительных ритуалов.

Всякий раз, когда раздавался особый, троекратный стук в дверь и стража заводила в подвал закованных в кандалы несчастных, я невольно покрывался мурашками, во рту пересыхало, а через некоторое время меня начинало потряхивать и тошнить. Ужасало, что в эти моменты карлик становился особенно радостным и оживлённым.

Я относился к Всадникам если не как к самому Незыблемому, то как к высшим существам, наделённым магической силой, и даже помыслить не мог, что они используют такие жестокие и грубые методы. Много ли нужно магической энергии, чтобы немного подправить герб на свитках? Неужели для этого нужно приносить человеческие жертвы?

Великан работал скрытно, меня к себе и близко не подпускал. Когда я робко предлагал помощь, он молча и зловеще поигрывал мускулами, либо благодарил так угрюмо, что я быстро усвоил: навязываться не стоит.

Зачем нужны магия стихий и кровь, а то и первородная для изменений, а тем более уничтожений свидетельств, я понял не сразу. Всадники могли легко перемещаться в пространстве (и даже перемещать меня вместе с собой), потому поначалу предположил, что для Великих переместить к себе, уничтожить или изменить любой предмет, а затем вернуть его на место, яйца выеденного не стоит. Но магия высокородных работала иначе. Они вольны были перемещать лишь себя и тех, кто полностью находился в их власти, к примеру, меня, принадлежащего Великой, или переданных Всадникам заключённых, приговорённых к смертной казни.

Поэтому Всадники действовали хитро. Создавали образ предмета, работали над ним, и только после этого настоящий предмет обновлялся или исчезал. Вот для этого и нужна была магия стихий, а порой кровь и первородная.

Как известно, слабый маг, приносящий кровавую жертву, с большей вероятностью добьётся успеха, чем сильный маг, жертв гуманно избегающий. Балом правили те, кто шли к своей цели по головам, подбирая по пути всё, что могло понадобится дальше, в том числе и чужие жизни.

Физическое уничтожение предмета происходило только после магической работы.

Всё выглядело более чем правдоподобно. Например, после работы над образами свитков из неправедной реальности в хранилище монастыря начинался пожар. Большая часть манускриптов сгорала, по «нелепой случайности» уничтоженными оказывались именно нужные свитки. Небольшие изменения происходили в реальности как бы сами по себе, а потому требовали при магической работе гораздо больше усилий.

Нередко вечерами меня звали в комнаты, в которых весь день работали Всадники-мужчины. Пол, а часто и стены оказывались залиты жертвенной кровью, и иногда приходилось до утра трудиться, смывая тошнотворные следы, чтобы утром Всадники вновь творили незыблемомерзкие дела в чистоте и уюте.

Зачем Всадники так часто перемещались из одной дальней части Амаге в другую, оставалось для меня загадкой. Но чаще всего мы всё же находились в дорогом моему сердце Болео, столице Амаге.

Однажды мы перенеслись в древний монастырь Святого Трилистника, расположенный на окраине Нижнего Болео. Во дворе нас с глубоким поклоном встретил настоятель, едва ли не упав на колени перед Всадниками (чем снова зародил во мне сомнение относительно их природы). После чего проводил в отдельно стоящее здание, в котором находилось несколько келий такого ничтожного размера, что комфортно там себя могла бы чувствовать разве что крупная крыса, и ещё одно странное помещение. Хотя я не был во Дворце Возвышающегося, но главный придворный зал представлял себе именно так, по крайней мере, его площадь и высоту. У меня никак не укладывалось в голове, почему в кельях я то и дело задевал головой потолок, а в «тронном зале», который моментально облюбовали себе карлик и великан, высота поражала воображение. Я всё никак не мог адекватно оценить её, но представлял, что она примерно равна трём-четырём ростам Великого.

Но к этому я вскоре привык, потому что Всадники задали моему бедному мозгу загадку потруднее. Когда я на утро зашёл в огромное «рабочее помещение», то в ужасе увидел, что одна из его стен загадочно мерцает, поверхность бурлит, словно варево в котле нерадивой хозяйки, которая беспечно перестала следить за горящим под котлом огнём и набросала дров как попало.

Дальше – хуже. Стена стала прозрачной, и я увидел, что происходит в соседней комнате. А ещё через несколько мгновений сообразил, что это не соседняя комната, Всадники наблюдают за теми помещениями в монастыре, которые им интересны. Я догадывался, что всё это дел рук моих загадочных хозяев, вряд ли монастырь располагал такими колдовскими комнатами. Мне хотелось узнать как можно больше подробностей, но меня ожидаемо выгнали.

Но поскольку в монастыре мы задержались почти на неделю, кое-что разведать всё-таки удалось.

Горбун и великан пристально следили за действиями монаха-писаря, который ночами, крадучись, пробирался в монастырскую мастерскую и при неверном свете свечных огарков марал огромные свитки поспешной писаниной.

– Он не из этих двух, – наконец вынес вердикт высокий.

По счастливой случайности я присутствовал при разговоре, поскольку Великая распорядилась отнести мужчинам лёгкие закуски. Я старался слиться со стеной, чтобы не отвлекать своим недостойным видом Всадников, да и, что греха таить, чтобы не выгнали меня светлоокие раньше времени. Из слов великана понять ничего не удалось, но я жадно прислушивался, стараясь в точности сохранить в памяти каждое слово, чтобы затем спокойно поразмышлять на досуге.

– Пойдёт на жертву, – расплылся в ухмылке карлик, потирая огромные волосатые ладони.

Постоянно грязные и сальные, распухшие пальцы горбуна вызывали во мне отвращение.

Великан поморщился и нехотя предложил:

– Можем попробовать поменять местами, отправить монаха обратно.

Низкорослый аж подпрыгнул от возмущения:

– Потратить столько сил на перенос? Не стал ли ты слишком трепетно относиться к людям? Они лишь на фигурки на шахматной доске, забыл?

Высокий гневно топнул ногой:

– Придержи язык.

Великий покосился на меня (я продолжал усиленно притворяться монастырской мебелью, выставив впереди себя, словно щит, поднос, на котором принёс нехитрую снедь) и вдруг впервые за долгое время обратился ко мне вежливо и даже дружески:

– Эллари, не хочешь побеседовать с писарем?

– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я. – Что мне следует сказать достойному монаху?

– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись наблюдениями, спроси, не замечал ли он чего-нибудь странного, – благодушно продолжил великан.

– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.

Великан чуть заметно изогнул бровь, не удостоив ответом. Всадники круглосуточно следили за писарем и, посылая меня с разговором, будут наблюдать ещё пристальнее, так что пересказ не понадобится. Я мог бы сообразить и сам.

Я привык к тому, что горожане – жители родного досточтимого города Болео, даже уважаемые всеми Старцы, признавали мой острый ум. Ко мне шли за советами в трудных ситуациях, а получив крупицу мудрости, не скупились на низкие поклоны, восхищённые речи и пламенные благодарности. Никого не смущал мой юный возраст и потрёпанная одежда.

Поиски Знаков и попытки разгадать тайну прибытия Всадников отнимали большую часть моего времени, поэтому работа подмастерьем позволяла разве что не умереть с голоду и не ходить совсем уж в обносках.

Только пару раз в жизни я так умаялся на работе, что не смог даже размышлять о Сущем. В ту пору, томимый нежными чувствами, жаждал заработать достаточно, чтобы поднести Лиете достойные её дары. Осуществив это спорное желание, я ощутил одновременно терзающее ликование, словно обладал сокровищем, показать которое нельзя никому под страхом смерти, а ещё опустошение и сожаление. Мне представлялось, что, победив дракона, я внезапно обнаружил, что накануне его прекрасная пленница бежала, и нет никакой возможности догнать её, или хотя бы понять направление побега.

Дары я подкинул тайно. Но глаза мои, как ни старались, так и не поймали блеск драгоценных камней на шее Лиеты. Тщетно я всматривался в её наряды, надеясь увидеть тунику из великолепного шёлка, одеяния из которого носили разве что при дворе Возвышающегося. И как аккуратно не выспрашивал горожан, никто не заметил увлажнившихся очей Лиеты, когда она, тайно вздыхая, пробегала глазами свиток с любовными балладами самого Джейностина.

Тогда я дал себе зарок больше так не поступать. Душа рвалась к Лиете, но я полагал, что должен всецело отдаться цели более возвышенной и благородной: служение человечеству. Служить же ему в полной мере не представлялось возможным, пока не разгаданы Знаки. А потому постылая работа и презренный металл не могли более отвлекать меня от цели.

Мне часто предлагали денег за советы, которые подчас помогали просителям сэкономить немало средств. В помощи я отказывал редко, а вот от денег неизменно открещивался, даже когда остро в них нуждался.

Моя мудрость не должна была стать разменной монетой. Я не уличный шут, что сыпет премудростями за подачки. Моя цена куда выше. Я знал, что когда-то мне сполна воздастся по заслугам. В обносках и рваной обуви я ходил с высоко поднятой головой, гордился острым умом и наблюдательностью, уважал себя сам и заставил уважать всех, включая премудрых старцев.

Но разговаривая с Всадниками, я ощущал себя недотепой, малолетним дурачком. По неведомой причине выдавал глупость за глупостью, которые помимо воли вырывались у меня изо рта. Я не стал глупее, но разница в статусах с Всадниками придавливала меня неподъёмной плитой. Это бесконечно раздражало и угнетало. Я злился, но снова и снова сам же ставил себя в нелепое положение.

Но такое положение вещей всё меньше и меньше меня устраивало. Предчувствие, что скоро всё внезапно поменяется, колотилось в грудной клетке трепетным соколом. Я точно не знал, когда, почему и каким образом всё случится, но лёгкие струны сожаления об этом, в целом непростом и не устраивавшем меня этапе, трепетали, выдавая едва различимую мелодию. Но я этой мелодией пока не управлял.

Внутри пробуждался, потягиваясь, зевая и неуверенно осматриваясь, тот, другой «я», который дремал всё это время. Я опасался его, восхищался и мечтал когда-нибудь переспорить.

Когда я вырасту, то стану им. А лучше – превзойду и оставлю далеко позади.