Глава 2. Тьма

Под ногами переливалась, сверкала, искрилась россыпь необычного песка, состоявшего из крошек драгоценных камней. Кажется, преимущественно сапфиров, судя по синеватым отблескам. Ступать по песку оказалось сплошным удовольствием: он был мягким, тёплым и нежным. Сколько я ни кидал жадный взгляд вокруг себя, пейзаж оставался неизменным: трепетная сверкающая дымка на горизонте, бриллиантовое сияние под ногами. Свежий бриз намекал, что где-то совсем рядом плещется желанное море. Давно я не чувствовал такой лёгкости, умиротворения и спокойствия, как сейчас.

От странного сияния рябило в глазах, меня слепило разлитое вокруг счастье. Я мог бы написать стихи не хуже Бродского, легко разобраться в устройстве мира, поспорить с Эйнштейном и поставить наконец-то точку в теории струн.

Так. Кажется, всё это уже было. Я во сне – внезапно осознал я. Вернулся в тот же сон, интересно.

Много слышал об осознанных сновидениях, но никогда не пытался практиковать. По словам бабушки, я откалывал штуки похлеще. Итак, надо разобраться: я в другом мире, или со мной говорит подсознание?

В прошлый раз всё началось с появления силуэта Нины. Я поспешно огляделся: со всех сторон меня окружала нереальная синева. Песок из сапфиров под ногами, небо над головой, море в отдалении. Что же, подождём.

Как я и предполагал, ждать пришлось недолго. Сначала раздался хлопок, затем жуткий треск, словно огромная гора развалилась пополам. Теперь я стоял на сером тускло освящённым пятачке. Слева и справа от меня бурлил туман, в тумане что-то шевелилось.

И вот слева туман рассеялся. Пахнуло ванилью и сдобой. Я увидел просторную кухню, залитую мягким светом, большой стол и удобные кресла. Аля в коротких шортах, растрёпанная, босая, такая домашняя, что у меня внезапно защемило сердце, ставила на стол чашку. Подруга заметила меня и улыбнулась, призывно махнула рукой: мол, иди скорее, пока кофе не остыл.

Я сделал было шаг по направлению к Але, как мир моргнул, ноги прилипли к серому пятну странной поверхности, на которой я стоял, а горло сковало холодом. От меня отделилась тень и скользнула к Але.

С возрастающим удивлением я наблюдал, как моя копия обнимает Алю, а затем пара делает несколько шагов по кухне в ритме танго. Тень галантно усадила подругу в кресло, та придвинула к себе чашку и заговорила о планах на отпуск, о скидках в супермаркете, о мелочах, которые делают жизнь предсказуемой и понятной. Всё просто, спокойно, почти идеально. Комната пахла уютом, безопасностью и лёгкой скукой.

Откуда-то справа повеяло лёгким бризом. Я медленно обернулся и посмотрел туда, откуда из тумана проступал другой мир. Причудливые тени танцевали под лунным светом. Плотный воздух искрился, напитанный древними заклинаниями. Из серого марева шагнула Нина. Я едва различал силуэт, освещённый неверным пламенем свечей, которые то вспыхивали, то гасли. Шелест шёлка, аромат полыни, первобытная опасность, разлитая в воздухе.

Нина не произнесла ни слова. Она молча смотрела, и в этом взгляде было всё: обещание, признание, боль и свобода. А вокруг вспенивалась магия, размывая границы между реальным и возможным.

Я услышал, как Аля зовёт меня по имени. Добрым, нежным и встревоженным голосом, доносящимся издалека – как шум улицы за закрытым окном. Нина продолжала молчать.

Моя тень, которая беседовала с Алей, исчезла. Я повернулся к другому миру, в надежде, что тень появилась там, что мне не нужно ничего решать, но это оказалось не так.

Аля протягивала ко мне руки, губы её беззвучно шевелились. Нина всё также молча отступила на шаг, тёмные силуэты всё отчетливее проступали рядом с ней, они прикасались к её волосам, плечам, рукам. И откуда-то я знал, что если она возьмёт одну из теней за руку, всё будет кончено.

Я повернулся к улыбающейся Але. На столе стояла моя любимая кружка, я решил, что в любом случае её заберу. Отхлебну кофе и ещё раз всё хорошенько обдумаю.

Под ноги мне бросился чёрный кот с зелёными глазами, а на плечо вскочила белка. И я уже не испугался, когда о щиколотку ноги обвилась змея. Я поискал глазами тарантула, но не нашёл. «Идиот, он из другого сна», – ворчливо пробормотал внутренний голос. «И ты тоже здесь?» – удивился я. «Ты всё время забываешь, что я – это ты».

Пока мы вяло переругивались, сверху по нитке-паутине спустился тарантул и завис в сантиметре от головы. Я сделал шаг по направлению к Алиному миру, и в тоже мгновение Дар укусил меня за щиколотку, а тарантул попытался дотянуться до уха, я едва успел отдёрнуть голову. Я окинул негодников строгим взглядом, и они виновато замерли.

С каждым моим шагом мир вокруг всё больше терял краски, а когда я взял чашку со стола, он (мир, хотя и стол тоже) уже был черно-белым. Аля радостно подбежала и обняла меня за плечи, но я повернулся туда, где тёмные тени исполняли огненную сальсу, освещённые неверным пламенем свечей. Нины среди них не было.

***

Я открыл глаза и с ужасом уставился на матовую чашку, которую прихватил во сне со стола. В спальню вошла бабушка и сразу всё поняла:

– Это из сна? – кивнула она на чашку и присела рядом со мной на кровать.

– Не то чтобы… – я внимательно разглядывал перенесённый из страны грёз предмет, – точнее да, из сна, но у меня точно такая же чашка дома. О, это она! Вот здесь на дне пятно.

– Интересно. Как доберёшься до дома, поищи чашку. Сразу позвони независимо от результата.

– Хорошо. Ты думаешь, это та самая? То есть дома я такую не найду?

– Напротив, думаю, что найдёшь. Это её двойник из другого мира.

– Ба, – я огляделся, – но как ты дотащила меня сюда из столовой? Помню, что вырубился прямо там.

Бабушка махнула рукой:

– Не совсем вырубился. Что-то бормотал, находился в полузабытье. Дошёл своими ногами до спальни, хотя и с закрытыми глазами, я только обнимала тебя и направляла. Даже разделся сам.

–А Аля?

– Да позвонила я всем. И Саше твоему, чтобы машину отогнал в гараж. И Але твоей. Она что-то возражала, но я ответила, что ты всё объяснишь завтра.

– Спасибо, сейчас свяжусь с ней.

– Дай девочке выспаться, на часах начало шестого, ещё рано.

– О, я тебя разбудил?

– Что ты, я просыпаюсь с первыми лучами солнца.

– Но ты вошла ко мне, как только я открыл глаза.

– Мы не просто родственники, нас связывает не только кровь, но и магия в венах. Я всегда чувствовала тебя, но сейчас, когда род лихорадит, а ты в опасности, связь усилилась.

Я криво улыбнулся и потупил глаза от стыда: сам я не слишком-то беспокоился, как там бабушка. Но она снова всё поняла:

– О, даже не переживай. Родители любят детей больше, чем дети родителей. Отпрыски вырастут и будут беспокоиться уже о своих. Таков мир. Будь он устроен иначе, жизнь на земле давно бы прервалась. Помнишь, как у Пушкина: «Тебе я место уступаю: мне время тлеть, тебе цвести.»

– Да, но… Я люблю тебя, родная. Хотя часто веду себя, как эгоист.

– Знаю, – бабушка на миг прижала мою голову к себе и тут же встала, чтобы скрыть выступившие слёзы.

– Баб, – у меня ком встал в горле.

– Родители не должны хоронить детей, это противоестественно. А я всё это время должна была делать вид, что моя дочь жива. Я чувствую сейчас и облегчение, и снова вместе с тобой переживаю скорбь потери. Одновременно, понимаешь? Это раздирает меня на части и сводит с ума. Ладно, всё пройдёт. Жизнь продолжается. Что хочешь на завтрак?

Я хотел было махнуть рукой и сказать, что перехвачу кофе по дороге домой, но улыбнулся и ответил:

– Что хочешь. Ты бесконечно вкусно готовишь, и я скучаю по твоим завтракам. По нашим.

Бабуля просияла и улыбнулась:

– Умывайся.

А я с наслаждением вытянулся на своей старой кровати. Семья – это не только фотографии в альбомах. Это совместные завтраки и ужины, время не только новостей, но и шуток, смеха и взаимного тепла. Большинство семейных баек рождается именно за столом.

Я задумался, не от того ли так часто стремился позавтракать где угодно, но только не дома, что не считал Алю семьёй?

Как же я не люблю ошибаться. Чтобы отогнать неприятные мысли, вскочил и помчался в ванную.

Знакомо ли вам ощущение, когда просыпаетесь утром, ещё не полностью отпустив ночные грёзы, ещё не до конца вернувшись в реальность, а на вас внезапно обрушивается плита из горя и отчаянья? А вы даже не понимаете ещё, что она означает. Так бывает, когда происходит что-то из ряда вон выходящее, настоящее горе, которое перетряхивает душу, как нищий на помойке приличного вида сумку.

Я переводил взгляд с предмета на предмет, а они теряли краски, словно я использовал хитрый фильтр. Утренний сон отступал, и я видел перед собой мамино лицо. Всюду, куда не поворачивался.

Всё это время мне было достаточно того, что она жива и живёт за городом. Я даже не чувствовал потребности съездить в гости. Сейчас мне хотелось орать, кататься по полу и царапать себе лицо.

Не могу, не могу сейчас погрузиться в эту хтонь! Я. Должен. Найти. Нину. Во всём разобраться.

Заставил себя умыться, несколько раз тоскливо позвал Блонди, затем щелкнул пальцами и попытался почувствовать Нину. Ни в чём не преуспел.

А в ванную уже проник манящий запах с кухни. Бабушка нажарила сырников. А мне снова даже смотреть не хотелось на еду, и странным образом снова, как только сел за стол, почувствовал голод.

За завтраком мы болтали, стараясь не затрагивать ни смерть мамы, ни моё расследование. Нам требовались передышка, глоток кислорода, минута спокойствия, пусть даже и мнимого. Удивительно, но было хорошо, несмотря на поселившуюся в душе боль. Я падал в пучину и выздоравливал одновременно.

Поблагодарив бабушку за вкусный завтрак и чмокнув в щеку, я решил отправиться домой, чтобы поговорить с Алей и переодеться. Но бабушка догнала меня у порога и что-то сунула в руку.

Я разжал ладонь и увидел цепочку из белого золота, с кулонами в виде животных, покровителей нашего рода. На меня смотрели белка, змея и кошка.

– Ба…

– Возьми. Чувствую, тебе пригодится.

– Ба, но это женское украшение!

– Не говори ерунды, – рассердилась бабушка. – не женское, а магическое! В нём сила нашего рода. Раньше принято было как: старшая в роду амулеты передала, ей в ноги кланялись, край платья целовали!

Я с серьёзным видом поклонился и сделал попытку поцеловать нижний край бабушкиной штанины.

– Иди уже, – рассмеялась «моя старшая из рода». – Не паясничай! И береги амулеты. А главное, себя береги, родной.

Мы обнялись, и бабушка настояла на том, чтобы собственноручно надеть цепочку мне на шею.

***

Поскольку Саша забрал майбах, пришлось ехать на такси. И тут я ещё раз осознал, насколько вчерашнее происшествие на кладбище выбило меня из колеи: каждое утро начиналось с того, что я, едва открыв глаза, первым делом хватался за телефон. Но сегодня про него даже не вспомнил и стал искать только чтобы вызвать машину. Вчера бабуля выключила сотовый, чтобы мне не мешали спать, и, включив его сейчас, я обнаружил семь пропущенных от Али.

Набрал подругу уже в такси:

– Привет.

– Привет, – голос Али звучал нейтрально-сдержанно.

Подруга не добавила ни «зайка», ни «зай», что ж, я заслужил.

Я мучительно думал, стоит ли делиться с Алей новостью о смерти мамы прямо сейчас. С одной стороны, это сразу сняло бы все вопросы, с другой – не хотелось говорить при постороннем. Аля наверняка засыплет вопросами, а отвечать при таксисте, пусть я его никогда больше и не увижу, не хотелось.

– Прости, пришлось вчера кое-что обсудить с бабушкой, и я вырубился от усталости прямо за столом. Даже не помню, как ба довела меня до кровати. Уже еду домой, скоро буду. Расскажу подробности.

Аля немного помолчала, а затем с нескрываемым сарказмом спросила:

– Дай угадаю: вчера был тяжёлый день? И ты, разумеется, не нашёл времени, чтобы заехать к психологу, хотя обещаешь уже несколько дней, но нашёл заехать к родственникам?

Делиться сокровенным резко расхотелось.

Аля по сути права: я давно обещал пообщаться с её психологом, а сам откладывал и откладывал посещение, потому что сейчас совершенно не до этого. А ещё не верится, что визит к эксперту может склеить трещины и добавить огня. Для Али же нет ничего важнее наших отношений, тогда как для меня на первом месте поиски Нины, которую подруга считает соперницей.

Кроме того, Аля не знала о том, что произошло вчера, она не хотела обидеть или ранить меня.

Но всё это не имело значения: руки всё ещё ощущали холод мраморной могильной плиты, а чёрно-белый мир стремился сжаться в невидимую точку. Мама умерла не вчера, а много лет назад, и это ранило ещё больше: все эти годы я горько обманывался. Я осиротел дважды: в тот день, когда её не стало, и вчера, когда об этом узнал.

Сейчас мне хотелось только одного – бросить трубку, и я с трудом сдерживался.

Аля неверно истолковала молчание:

– Нечего сказать?

– Приеду, и мы поговорим.

– О нет. У меня дела. Буду… когда буду. Тем более, мы всё равно не едем сегодня за город. И завтра не едем, что уж.

– Ты знаешь, почему.

– Мне от этого должно стать легче?

– Дождись меня, пожалуйста. Нам надо поговорить, – я сжал виски руками: подруга просто невыносима.

– Так привык, что весь мир к твоим услугам? Захотел – не пришёл ночевать. А теперь хочешь поговорить, и я должна отменить планы?

– Я попросил. А ты поступай как хочешь.

Прервал звонок и увидел в зеркале заднего вида, как водитель покачал головой и одними губами прошептал: «Стервы».

Али дома не оказалось, хотя я надеялся, что она меня дождётся. Что же, поговорим вечером. Я обошёл квартиру, в каждой комнате пытаясь призвать Блонди, но ничего не добился. Зато на кухне обнаружилась матовая кружка, стоявшая как ни в чём не бывало на полочке. Я пристроил рядом с ней соседку-близняшку.

Ещё раз принял душ, частично из-за коварной жары, спозаранку захватившей город, частично из стремления смыть с себя грязь и ужас, которые продолжали тянуть ко мне загребущие лапы. И самое страшное, что эта на голову свалившаяся хтонь прекрасно ладила с тьмой, снова поднявшейся со дна моей души.

Я переоделся и вышел из дома, без плана действий, без единой мысли в голове.

Часто в детстве ловил себя на мысли, что мир нереален. Невероятные декорации, расставленные вокруг неведомым шутником с безупречным вкусом, рассыпающееся в руках на голубой, багряный, серый и чёрный цвета небо, пронзительно-изумрудная листва, её мучительно-печальный и свежий запах после дождя, вкус карамели и прохладной воды, ватные хлопья тумана – всё это казалось избыточно прекрасным, прорисованным миражом, вещим сном.

Взгляд упирался в горизонт, упорно напоминающий раскрашенную картонку, дойти до которой нет никакой возможности: тот, кто зачем-то ограничивает наш мир, отодвигается ровно настолько, насколько я могу подойти.

Я привыкал к этому миру, забывал о его странностях, безмятежно отдаваясь играм, заботам, рутинной повседневности, но время от времени кто-то невидимый толкал меня в плечо, подмигивал и шептал: «Очнись, посмотри вокруг».

Тогда я пристально, до боли в глазах, всматривался в окружающий мир, пока он не начинал расползаться в стороны радужными пятнами. Затем долго, до тошнотворного головокружения точно также вглядывался в глубину души, высматривая там своё «я» или что-то хотя бы отдалённо его напоминающее. Пытался соотнести увиденное с телом, мыслями, эмоциями и ощущениями. И снова терпел неудачу: вопросов и необъяснимых странностей всякий раз оказывалось больше.

Чаще всего мир «подмигивал» мне, когда сам слегка спотыкался о порог: ностальгически долго тянул с закатом или слишком восторженно быстро выкатывал рассвет. Но самым странным и загадочным временем оставались сумерки. Они рисовали на лицах большинства людей задумчивую печаль, окунали предметы в дымку, которая делала их неузнаваемыми, наполняли сердца томлением и негой.

Раньше я ошибочно принимал эти чувства за желание близости и любви, а потому нещадно давил в себе эти проявления. Теперь же знаю, что во мне поднимала голову магия, которая начинала раскрашивать мир широкими мазками по своему усмотрению.

Я начинал видеть зыбкость и иллюзорность мира, его проплешины и изъяны, наблюдал, как порой рвётся ткань реальности, открывая другие миры, которые можно разрисовать по своему усмотрению.

Но теперь даже солнечным утром я видел насквозь фальшивые идеи, которыми пропитан город, задыхался в его величавой эстетике.

Голову слегка кружил легкий ветер, невидимыми прозрачными нитями связывая меня с узкими улочками центра. Я чувствовала лёгкое покалывание в кончиках пальцев, поднимающий голову зуд, слышал нетерпеливый шёпот: «Давай свалим отсюда снова».

Невольно я прикрывал глаза и переносился туда.

Там солнце стремительно падает в ладони, тогда как ты раскрыл их, чтобы поймать летящий мяч. На верхушке огромной сосны раскачивается лёгкая дымка удачи, готовая навсегда соединиться с теми, кто готов мечтать и поднять голову. Антрацитовое небо сменяется такой пронзительной голубизной, что больше не верится ни в горе, ни в смерть.

Там я больше не работаю продажником, а пишу книги, потому что это тоже способ открывать двери в другие миры. У мира больше нет границ, нет паспортного контроля, языковых барьеров и военных конфликтов.

Больше нет пробирающего до костей холода мраморной могильной плиты. Там жива мама, а значит, не нужно ухищрений и иллюзий, для того чтобы просто позвонить. Там в прозрачном пеньюаре сидит на подоконнике Нина и перекидывается с Луной только им понятными шутками. Там не приходится ломать голову над решениями, рассуждая о том, что правильно, а что нет, кого больше затронет и заденет поступок, а можно делать так, как подсказывает сердце.

Там счастье легко утекает сквозь пальцы, но никто даже не пытается сжать кулаки, потому что все знают: кто-то случайно и неосторожно, а может, и с умыслом, разлил бесконечное счастье, как когда-то Аннушка масло на Патриарших, и это уже ни изменить, ни отменить, ни исправить.

Как соблазнительно.

Теперь я знал, что этот мир существует. Ни во снах, ни в моём воображении. Он реален.

И мир этот мне подвластен.

Секунда – и я буду там.

Но свалить в тот мир я не мог. Нина пропала в нашем, который я и все вокруг считали реальным. Если я исчезну, она так и останется бледной, ненайденной, никому не нужной тенью. Я должен, обязан найти ведьму, иначе мне никогда не будет покоя.

На короткий миг захотелось бросить всё, пойти в знакомый ресторан на Патриках и тупо нажраться дорогой односолодовой дряни, оплакивая вновь обретённое сиротство.

Вместо этого я набрал номер Степана и выслушал неприязненное сообщение о том, что абонент находится вне зоны действия сети.