Она не умела говорить с его сознанием и очень медленно учила язык Вечных, объяснять который Йялл мог лишь в короткие часы второлуния, когда хозяева слепы и глухи от шипения помех. Зато сам он уже к середине первого восьмика их общего времени освоил ее наречие. Это оказалось просто, горло волвека способно рождать звуки в куда более широком диапазоне колебаний, чем человечье. Да и слов в языке немного, нет там трудных понятий вроде «прибора» или «атмосферы». Непонятных слов, конечно, много из иного мира с его природой – кстати, «природа» – хорошее слово, живое, доброе. Но их он вызубрил наизусть, он умеет с первого раза запоминать почти любое сочетание звуков. А учиться у маленькой Сидды вдвойне приятно, она так замечательно радуется его успехам и возникшему пониманию. Ее сознание светится, как и незащищенная кожа. Греет, радует, делится добротой, – счастливо вздыхал Третий И еще Сидда гордится им, и это очень новое для него и до щекотки на коже приятное ощущение.

В ее покинутом мире тоже имелось разделение на хозяев и других, отданных им в полную власть. Называется «рабство», грустно вздохнула Сидда, рассказывая о своем прошлом. Правда, возникло оно совсем недавно, на ее памяти прежде подобного не было. Все стало ужасно и непоправимо за пару лет, очень быстро, – тогда светловолосая была ребенком.

Йялл фыркнул – можно подумать, теперь она похожа на взрослую, такая-то кроха! Поняла, сердито тряхнула головой, шлепнула ладонью по руке, получилось звонко и очень по-свойски. Вдвоем они мучительно долго прикидывали, сколько ей и ему лет, и можно ли сравнивать годы в куполе и там, в ином мире? Решили, что раз Вечные родом оттуда, годы примерно схожи. Переводить из ее странных «десятков» в принятые в Гнезде восьмики и наоборот постепенно наловчились. Пришлось признать – взрослая, по счету Йялла ей двавосьмь и еще почти три года.

Затем начали разбираться с прочим, и Йялл услышал и прочел в сознании, что рабство пришло в ее степь вместе с жуткой, неведомой волвекам войной, полнящей сознание картинами голода, жажды, смертей, боли. Третий с ужасом осознал из мыслей-образов и позже – слов: люди способны убивать друг друга, унижать и предавать. Хотя там нет Вечных и их всемогущей власти. Он спросил: «Зачем?». Сидда виновато развела руками, – она не знает, но есть, выходит, и в ее племени такие, кто очень хочет стать хозяевами. Позже он рассказал Первому и Второму, и они вместе ломали головы над странным новым знанием. Прежде в стае считали злом Вечных, всех и только их. Но, если принять правду мира Сидды, зло способно проснуться в каждом. Еще более страшное, в спину бьющее, – предательство тех, кому веришь.

День за днем Третий водил свою «самку» по разрешенным коридорам, кормил, оберегал, ревниво порыкивая и гордо скалясь на прочих волвеков и даже хозяев. Сидду забавляло его поведение. Уже на третий день девочка безошибочно знала, когда он серьезен, а когда – играет. Умница. Невозможно представить, – думал он, – как бы все сложилось, если бы Сидду привели в другой загон, или она оказалась иной. Такая хрупкая и слабая – она, пожалуй, не вынесла бы грубости и унижения. К тому же девочка почему-то упорно отказывалась считать себя достойной настоящего теплого и глубокого внимания. Отношение огромного «зверя» ее удивляло и радовало, но верила она новым общим ощущениям с трудом. Для Сидды оказалось проще принять доброту и отеческую любовь Первого, сразу же занявшего в ее сознании место главы рода, куда более достойного и уважаемого, чем безразличный к бедам своих соплеменников человек – «староста», она так его назвала – из ее погибшего в прежней жизни селения.

Йялл был обычно ближе, чем Первый, и его сознание читалось легче. Она охотно отзывалась на покровительство и заботу, но приметно смущалась, осознавая восхищение, внимание и ласку. Третий вздыхал и терпел. Не хорош – отведут к другому, а обижать ее он все равно никому не позволит. В стае он имеет вес во всех смыслах. Кто решит возразить? Разве что Четвертый, но он целиком на стороне Сидды.

Они часами сидели в углу и ворчали невнятно, обычно вдвоем, но иногда и втроем или вчетвером – с кем-то из вожаков. Очень скоро выяснилось, что мир ее воли зовется Релат, и даже что волки – или волвеки, как их порой звали хозяева, – вполне милые, хоть и совсем не похожи на людей. Уж больно велики и сильны, но это не плохо, просто необычно.

И снова они бродили или сидели в уголке, язык давался все легче, он уже свободно строил предложения, радуясь случайно обретенному занию о том, как складываются подобные конструкции, и разбирая с новых позиций накопленные сведения по речи Вечных. К тому же, Сидда постепенно научилась не только слышать его беззвучный зов, но и осознала не без помощи Первого, умеющего будить души, в себе подобную способность – стала отвечать.

Со временем, немного освоив ее речь, он смог подробно рассказать ей про купол, свою жизнь и Вечных. Про то, что здесь никто не знает воли. И зачем ее привели к нему в загон. Наконец признал свое полное бессилие защитить ее от хозяев даже в малом. И повторил про несвободу, данную каждому из них с рождением, наследуемую детьми, которых тут зовут щенками и выращивают где-то в ином месте, на нижних уровнях. В его собственной детской памяти прошлое выглядело до странности невнятно и блекло. Не иначе, так хотели Вечные… Уверенно Йялл мог сказать лишь, что там были старые из стаи, они учили и помогали.

Синеглазая серьезно кивнула, обещала подумать.

Третий получил у хозяев теплую одежду для Сидды, вторую подстилку и даже обувь, в которой никто из волвеков отродясь не нуждался. День за днем ему становилось все интереснее жить, будто незнакомый мир ее прошлого дал и ему кусочек воли. Уж надежду-то точно, теперь братья знали, что однажды соберут достаточно знаний и сумеют оборвать затянувшуюся вечность хозяев. Потому что мир больше купола, и воля – самая великая цель, которая поможет им выжить и дотерпеть. В детской памяти Сидды о Релате воздух сладкий и пахнет землей, травой, дождем. Потом у них началась засуха, но даже она была несравнима с негодным для дыхания и жизни состоянием мира пустыни. У них были деревья, цветы, горы, реки… Столько незнакомых, бессмысленных в куполе слов, которые он шептал срывающимся голосом! Однажды щенки его щенков – нет, дети, у них ведь не будет обручей! – окажутся там, и слова обретут плоть: цвет, запах, звук, вкус, вибрацию души…

В один из вечеров, когда потолок угас, Сидда устроилась рядом, терпеливо дождалась второлуния, когда можно вполне безопасно говорить. Очень серьезно сообщила ему, что дома ее никому не обещали, и, вообще, она не слишком красивая. А вот он замечательный, добрый, умный и очень ей нравится. Очень-очень. Если бы ей разрешили выбирать, она бы осталась с ним, и не только в куполе, но и дома. Только там много женщин куда интереснее, он бы, наверняка, присмотрел себе другую. И что в ее мире живущих вместе зовут «семьей». Смолкла, уткнувшись лицом в ладони, будто говорить ему такие простые вещи было очень трудно и даже страшно.

Второлуние, по счастью, выпало длинное, Третьему вполне хватило времени, чтобы наговориться. Они даже в первый раз поругались, ведь Йялл решительно не собирался кого-то там еще выбирать и считать свою Сидду некрасивой. Как можно держать на руках живую радугу и быть чем-то недовольным? Пусть Четвертый капризничает, раз есть много других, а он уже выбрал. Третий сердито ворчал на низких нотах, почти неразличимых для ее слуха, расстроенный своей внезапной – кто бы подумал! – красотой. Какие глупости порой мешают достичь единого понимания!

Но постепенно дело пошло на лад: Сидда начала четко различать его сознание и открыла навстречу свое, они остались вдвоем, полностью отгородившись от стаи, Гнезда и всего мира. В уединении она смогла вполне отчетливо видеть себя его глазами, пусть и не во всем доступном ему цвете, ощущать тепло собственных рук кожей волвека, и страхи ушли. Никогда она не могла помыслить, что будет для кого-то самой красивой. Единственной, которую ни с кем не сравнивают и которой поклоняются как божеству. По мнению Сидды, такое искупало сполна всю неволю и мерзость купола.

Утром Йялл мучительно долго лежал, не в силах решить, стоит ли говорить Первому, что это такое – то, что с ними уже два восьмика дней происходило и так удивительно перешло в новое состояние минувшей ночью. У самого бока спит его жена. Уже это слово объяснить прочим почти невозможно! Не станет же он открывать для них сознание целиком, выплескивая то, что было предназначено лишь для них двоих. Его жена так же отличается от «самки», как их уродливый купол – от настоящего мира… И нужно ли другим знать, что бывают ласка, нежность, любовь. Множество замечательных слов, полного смысла которых его братья, скорее всего, никогда не узнают. Да и как можно объяснить другим то, что им ни разу не довелось и, скорее всего, не удасться испытать?

Первый разменял восьмой восьмик, он самый старший среди волвеков. Он понял и без слов, как много раз бывало прежде. Пристально глянул на пару, выбравшуюся ко второй еде в общий загон, и чуть усмехнулся. Не сказал ничего, не рыкнул, и даже сдержал мысли. И лишь в очередную их совместную вылазку наверх, в пустыню, долго беседовал с Третьим. Разведчик ради такого случая вскрыл замок и пробрался в загон вожака после приема «утреннего» сока, едва дождавшись глухого второлуния. Внизу, на жилом уровне, замки иные, их отпирать Йялл не наловчился пока. А возле выхода к поверхности он часто пользовался простотой запоров, чтобы поговорить с братьями, не опасаясь Вечных. Принявшему сок волвеку полагается корчиться и выть. Правда – трудно, но они не звери и умеют терпеть. И боль, и накрывающую сознание беспричинную злость, и рвущие жилы спазмы.

Первый тогда уверенно и грустно поделился пониманием того, что женщина людей, или человеков, – возможно, ловушка для волвеков, так как теперь хозяева знают, что он, Третий, не больно-то и зверь. Это очень плохо и опасно для него и для нее, но так уже состоялось, надо принять перемену. Пока пусть живет и радуется каждому дню, ценит свою замечательную жену и дарит ей все время и всю душу. Потому что изменить будущее не во власти носящего обруч.

Так у него появилась семья.

Сперва жена. И недавно, вот уж чудо из чудес, – сын. Вечные не увели ее вниз, хотя этого боялись и ждали все. Пока не увели. Время шло, и страх в Третьем рос и густел отчаянием.

Сидда, наоборот, о плохом старательно не думала и ничего не загадывала, упорно звала его Йяллом, по-прежнему не добавляя номер, он вполне привык. Синеглазая вообще очень уютно заслоняла пустоту жизни купола своими словами. Теперь загон стал домом, подстилки – постелью и одеялом, еда – завтраком и ужином, ее одежда – платьем…

Третий встряхнулся, отвлекаясь от мыслей, и ускорил бег. Зеленоватая луна клонится к горизонту, пора домой. Сидда всегда боялась оставаться в одиночестве и тяжело переносила его отлучки. Но хозяева регулярно вынуждали волков менять облик и жить на равнине. Так они «изучали стаю в дикой среде и собирали сведения о приспособляемости», в этот раз, например, глупо и убого имитировали для «стаи» охоту. Что может быть тупее бега за пыльным куском еды, привязанным на веревку? Они исправно охотились, всей группой, и даже грызлись за «добычу». Третий с Четвертым охотно пихались и дрались даже без повода – они самые здоровые в стае и всегда с радостью мнут бока друг дружке, так и веселее, и интереснее, и для хозяев понятнее. А тут отличный повод – охота. Не худший опыт Вечных.

У них есть опыты много страшнее: пару раз Третий сидел в загоне, где воздух то становился плотным и давил, то разреживался и рвал легкие болью. Снова и снова, до потери сознания. Затем в воздух добавляют яды, сжигающие легкие, или делают укол, меняющий сердечный ритм. Потом короткая, едва отдышаться, пауза – и опять. Он выдержал, а двое слабых в соседних загонах не вернулись на верх. Не самые стабильные, их ниже ценили. Хозяева сказали – вскипела кровь. Он не понял толком, но смерть осознал.

Теперь все позади, и долгие жаркие дни наверху, и пробирающие холодом ночи, и удачная охота. Четвертый снова проиграл ему лучший кусок, Сидда будет хихикать, слушая рассказ.

Лапы стремительно несли к ненавистному куполу.

К любимому дому.

На душе неколебимо лежал массивный острый камень. Для него сын не щенок. А после следующей отлучки мальчика заберут, уже время, он слышал их разговоры. Опыт подходит к концу. Как это переживет Сидда, и что решат Вечные? Она для них – «ценная самка», вполне могут отдать Первому. Брат очень славный человек, точнее, волвек, но разве это что-то меняет?

На рассвете он уже пил «утренний» волчий сок, обеспечивающий, по мнению Вечных, смену облика от волка к человеку. Их никто не разубеждал.

Сутки боли, выворачивающей суставы и маслянистым пламенем сжигающей шкуру. Одежда. Завтрак. Осмотр у наблюдателя. Коридор. За открытой дверью – дом, разом ставший снова загоном. Даже запах Сидды и сына уже едва ощутим, второй подстилки нет, пол темный, тускло-холодный.

Всё.

Третий привычно прошел к люку раздачи еды, ткнул в кнопку «вода». Жадно выпил. Развернулся и покинул загон. Первый на поверхности. Второй здесь, и если что-то известно, он скажет.

Рыжеглазый встретил его тяжелым молчанием. Он знал. Случилась беда вчера, они пришли за мальчиком, и мать не захотела отдать. Второй был неподалеку и всё со-чувствовал. Она кричала, билась и плакала, сладить с ней не получалось, даром что слабенькая, и хозяева сделали укол, потом еще и еще, Сидда затихла. Забрали обоих. Второй внушал, что надо держаться, он лучший разведчик волвеков. Он нужен и должен. Только он узнал все коридоры этого уровня, побывал на соседнем и раз даже зашел еще ниже. Но мысли старшего брата текли мимо опустевшего, как и его загон, сознания.

Третий вернулся в бывший дом и ничком лег на подстилку. Вечернюю еду он пропустил. А утром пришли Вечные, долго обсуждали над его застывшим телом «низкую толерантность стабильного самца к очевидному жесткому гормональному стрессу» и забрали его на поверхность, заново обследовали, напоили «вечерним» волчьим соком. Они сочли, что в зверином облике он проще переживет «вынужденное и неожиданное удаление перспективной самки из стабильной пары».

Ночью он уже сидел в мертвой, сухой и порванной в клочья трещинами, как его разом угасшая душа, пустыне. Смотрел в пляшущее тревожными огнями холодное небо. Луны выстроились парадом – все четыре, переливаясь в прозрачно-желтых глазах оттенками зелени, синевы, багрянца. Сидда говорила, всматриваясь в его сознание, делящееся с ней картинками пустыни наверху, что в ее мире солнышко покрупнее. Зато Луна только одна, иногда почти белая, а порой огромная и медовая. Интересно, что такое – медовая? Теперь спросить не у кого. Зато он знает, почему местом обустройства купола выбрали этот злой мир, не пригодный толком даже для дыхания. Чтобы им некуда было сбежать. А еще тут целых четыре луны, а по мнению людей и, наверняка, Вечных, именно луны управляют жизнью и желаниями волка. В беспокойном небе последним осколком надежды плыла крупная голубая звезда. Яркая, притягательная, живая. Сегодня очень крупная, она росла уже давно. Йялл часто смотрел на нее, выделяя среди прочих, потому что душой ощущал странное тепло, идущее оттуда.

Сегодня тепла не хватало, озноб дыбил воротник, судорогой закидывал голову к спине. Он уже не мог бороться и застонал, разом выплескивая в голубое сияние свое безмерное одиночество, смертную тоску и отчаяние ненавистного и теперь окончательно бессмысленного существования. Снизу, с жилого уровня, и из пустыни к сознанию потянулась вся стая, пытаясь помочь и хотя бы утешить. Прежде волки под куполом не выли, и тем более Третий не мог знать, что на Релате его дальние родичи именно так приветствуют свою единственную Луну. Только он не зверь, и его тоску воем не вытравить и не ослабить.

* * *

Выдержки записей с кристалла

«Черновой вариант энциклопедии Академии Релата», издание 193-го года по единому летосчислению (ЕЛ). Составитель Нирн Карнский, старший смотритель архивов.

Электронная переписка и комментарии рецензентов представлены полностью. Экземпляр для внутреннего пользования. Хранится в сейфе директоров Академии, раздел «Разное».

«Айри, именуемые также драконолюдьми, долгожителями, эарриатирэн и так далее.

Крайне малочисленная раса, населяющая Релат. По современным оценкам, их всего 574 в мире. Единственный вид, помимо людей, обладающий полноценным разумом. Об укладе жизни и обычаях известно чрезвычайно мало. Являют собой второй этап развития дракона, покинувшего примитивную форму ящера с целью обретения взрослого разума. Утратив возможность летать, с первого дня «бескрылой» жизни имеют внешность, характерную для человека в возрасте восемнадцати – двадцати пяти лет. Меняются медленно и незаметно для нас, поскольку живут очень долго. Все являются сенсами, то есть способны передавать и воспринимать образы, также могут в виде т. н. мыслеобразов сохранять записи знаний для прямого обучения имеющих аналогичные способности. Точная продолжительность жизни не установлена, но, по некоторым данным, она всегда в десятки раз превышает человеческую и зависит от многих факторов, в большинстве своем – малоизученных. Например, якобы имеют значение развитие разума и даже духовная организация.