С приходом новичков на службе стало неуютно. И даже праздничный плакат-коллаж из фотографий учреждения, красневший датами 1940-2010, напоминал Марин Иванне некролог. Сплочённый годами и традициями коллектив за пару месяцев распался на своих и чужих. Чужими оказались старожилы, а новые вели себя уверенно и по-хозяйски насаждали свой устав в чужом монастыре.

Марин Иванна была потомственной сотрудницей колонии и оттого особо остро ощущала перемены. С момента основания здесь служил дед, потом родители, теперь – она и муж. Об их семье накануне семидесятилетия зоны даже в газете написали: новый начальник специально пригласил корреспондента. Писательница из Москвы упомянула славную династию в своей книге «Красный день календаря в колонии строгого режима», приуроченной к юбилею. А вскоре в областной газете возник другой материал об их семействе. Спасибо Васе. Удружил. Ославил.

Марин Иванна звучно щёлкнула решёткой-дверью и оказалась в КДС. На зоне эти буквы в шутку расшифровывали как «Кремлёвский Дворец Съездов». На деле это был обшарпанный кирпичный корпус для свиданий, построенный ещё при деде, а потому безбожно устаревший – морально и материально.

Второй этаж старого здания представлял собой дешёвую ночлежку с решётками и непременными «ресничками» на окнах и состоял из шести узких комнатушек, общей кухни и санузла. Здесь под надзором камер и прослушки проходили длительные свидания родственников с осуждёнными, обычно длящиеся от суток до трёх.

На первом этаже располагалось помещение для краткосрочных свиданий, разделённое на прозрачные кабинки с телефонными трубками. За ним подсобка для хранения посылок. А в самом конце коридора – конурка с узким квадратным окошечком-тоннелем в толстой стене, через которое у родственников принимали передачи. В тесной конурке были стол, два стула и весы.

Марин Иванна чувствовала себя королевой в этом клоповнике. При старом начальнике. При новом её трон изрядно пошатнулся. Ей приходилось применять всю хитрость и сноровку, чтоб усидеть на нём и продолжать иметь выгоду, которую давала эта должность. И постоянно бдить, чтоб не подставиться самой и не подставили другие, кто метит на её местечко. Всё это страшно напрягало и не давало получать былое удовольствие от службы.

Марин Иванна отдышалась, скинула куртку, плюхнулась на стул, заняв собою всю конурку. Проверила журнал свиданий. «Свиданок», как говорили осужденные и их родственники. Коротких на сегодня было много. На длительные – только две заявки: в четыре комнаты из шести уже заехали вчера. «Вот не судьба всем сразу было заселиться? Ходи теперь вверх-вниз, досматривай, пока тут остальные друг друга в очереди перебьют. Тем более, сегодня я одна».

Сквозь закрытое окошко Марин Иванне было слышно, как люди всё прибывают, с трудом пытаясь втиснуться в предбанник со своей поклажей. Как в детской сказке про грибок, под которым все прятались от дождя. Вот только гриб всё время рос, а помещению для передач расти некуда.

По правилам тех, кто приезжал на длинную свиданку, оформляли первыми. Всё прочее – в порядке общей очереди. Марин Иванна терпеливо дождалась положенного часа, сняла с крюка задвижку, распахнула металлическую дверцу и громко крикнула в «тоннель»:

– Есть кто на длительное? Давайте документы!

Толпа пришла в движение, раздались крики, шумная возня, и по ту сторону тоннеля возникла бойкая хабалка.

– Нет никого на длинную. А у меня короткая и передача. Вот. – Хабалка сунула в окошко документы и поплыла, сносимая толпой. Рука, застрявшая в тоннеле по локоть, хрустнула. Хабалка заорала сначала благим матом, потом – нормальным, потом оттёрла тёток, давивших на неё со всех сторон, вынула руку, ощупала её и сунула в окошко голову:

– Ой. Здравствуйте. А где Наташа?

– Наташа на учёбе. Здравствуйте.

– Кто там сегодня? Кто передачи принимает? – Толпа опять загомонила, надеясь разглядеть в окне лояльную сотрудницу.

Наташа была моложе и из новеньких, поэтому вдвойне не нравилась Марин Иванне. «Ишь, деловая! Без году неделя, а уже народ успела прикормить. Наташу им. Я покажу, кто здесь хозяйка».

И без того плохое настроение совсем испортилось. В голову полезли гадкие мысли о том, что не её отправили на курсы, а «свою», Наталью. И это может выйти боком. Кроме того, Марин Иванна пару раз заметила, что эта дрянь пытается заигрывать с Василием. С её Василием! И он её на днях зачем-то в город подвозил.

Марин Иванна слышала, что скоро передач не станет. Что родственники смогут заказать и оплатить продукты и промтовары на сайте зоны в интернете вместо того, чтоб приезжать сюда с баулами. А осужденным выдадут покупки через тюремный магазин. Или положат деньги им на счёт, чтоб сами заказали, что им надо.

За этим и была организована учёба, куда поехала Наталья, перед отъездом учинив самоуправство – повесив над окном для передач стишок из интернета. О том, что все мы гости в мире бренном. Что нужно быть терпимее, смиряться. Оставить зависть, злость и улыбаться. А кто не станет делать так, к тому вернётся бумеранг.

Марин Иванну это злило. Не потому, что в строчках слышались угроза и укор. Ей просто никогда не нравились стихи. А с некоторых пор она их люто ненавидела.

– Давайте, что у вас, – Марин Иванна крикнула хабалке, и та с готовностью стала совать в тоннель пакеты. В одном были консервы. В другом лежали три батона варёно-копчёной колбасы и две больших стеклянных банки кофе. Настроение слегка приподнялось.

Марин Иванна бросила колбасу на весы, а банки выставила обратно в тоннель и отчеканила:

– Кофе в стекле нельзя. Пересыпайте или забирайте.

– Всегда было можно, и вдруг нельзя? – наивно изумилась хабалка.

– Когда это – всегда?

– Когда Наташа дежурила.

– Ну, вот и ждите свою Наташу! – Марин Иванна хлопнула железной дверкой, оставив женщину наедине с толпой, и посмотрела на весы. Колбасы было на триста граммов больше допустимого. Чаще всего на мелкие излишки закрывали глаза и пропускали в передачу. Либо возвращали продукты родственникам.

Марин Иванна, как обычно, из двух зол выбрала третье. Обнаружив перевес, она с чистой совестью засунула лишний батон колбасы в нишу стола, старательно загородив его от камеры под потолком своей большой спиной. Внимательно осмотрела консервы. Послушала, как возмущённо гомонит толпа и вежливо-заискивающе стукается в дверцу милое слуху: «Марина Ивановна, я кофе пересыпала. Пожалуйста, откройте! У меня тут ещё три сумки! Марина Ивановна, ну пожалуйста!». Удовлетворённо хмыкнула и отворила дверцу. Очередь притихла и насторожённо напряглась.

– Всем слышно? Чай-кофе – только в прозрачных пакетах. Конфеты разворачиваем. Сигареты потрошим. Телефоны, сим-карты, деньги, колюще-режущие предметы, сахар, алкоголь, наркотики, цветные ручки и карандаши к передаче в места лишения свободы категорически запрещены! Читайте правила на стенке и не задерживайте очередь! Ещё раз спрашиваю: есть кто на длительное?

***

Василий кое-как сошёл с крыльца, с трудом преодолел путь от терраски до калитки и с облегчением плюхнулся в автомобиль. Машина была куплена на честно заработанные деньги, которых хватило лишь на изделие русско-французского автопрома. Сын называл авто презрительно: лоханка, лохан или машина для лохов. Лоханка или нет, а ездить при похмельном самочувствии куда сподручней, чем ходить. Тем более, теперь машина стала не только средством передвижения, но и источником дохода.

Василий рукой пошарил под сиденьем, нащупал ледяную бутылку водки, открыл, хлебнул. Почувствовал, как полегчало, прогрел мотор и покатился в сторону таблички с перечёркнутой надписью «Васильки». Почему посёлок так назвали, никто не знал. Васильки в полях тут не росли, потому что поля утюжили танки из расположенной напротив колонии воинской части. Когда Марин Иванна была в духе, она шутила, что их посёлок назван в честь него, Василия, и называла Васильком. Но он уже успел забыть, когда жена была в хорошем настроении.

Дорога из посёлка была зажата двумя бетонными заборами с колючей проволокой по верху. Два градо-, то есть, посёлкообразующих учреждения были разными по назначению, но очень схожими по сути. Обитателям того, что справа, «давали» всего год, а тем, что слева – гораздо больше. Василию было без разницы. Тётки как ездили к своим мужьям и сыновьям, так и будут ездить. И наплевать, направо или налево, к танкистам или к зекам. Они ему платили – это главное.

Шлагбаум на выезде из Васильков был опущен. Василий посигналил. Шлагбаум не поднялся, зато окошко в будке приоткрылось, и из него раздался женский голос:

– Здорово, Вась! Тебя начальство не велело выпускать, пока все книги не прочтёшь.

– Твою мать! И ты туда же?! – Василий вспыхнул, не стал здороваться и вышел из машины. Окошко тут же запахнулось.

– Ну, хватит издеваться, а? – Василий с укоризной посмотрел в глаза дежурной сквозь стекло. – Открой. Пожалуйста. Я по-хорошему прошу.

– Ну, вот куда тебя несёт, а? Ты же пьяный! – Окошко снова приоткрылось.

– Уже проспался. Пропусти. Семью мою кормить кто будет?

– Пушкин!

Резко согнувшись, Василий бросился в окошко, как на амбразуру, откуда звонкими очередями раздавалось «ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха», но не успел: окно захлопнулось, едва не стукнув по носу. В тот же момент шлагбаум пополз вверх, а из окошка донеслось: