Глава 5

Медея

– Что ты делаешь?

Вздрогнув, я обернулась, заметив Лилит, вошедшую в мастерскую. Она быстрым уверенным шагом преодолела расстояние и уставилась на картину, которую я сверлила недовольным взглядом. Из всех рисунков этот я ненавидела больше всего. Он отражал всю глубину моих больных чувств. В том, с каким глубоким надрывом были нанесены линии, контуры, мазки всё волновало, трогало и заражало меня ещё большей яростью.

– Тебе не нравится эта работа? – склонив голову набок, словно под микроскопом изучая мельчайшие детали на холсте, спросила задумчиво Лилит. – Когда ты нарисовала её?

– Почти три года назад.

– И она до сих пор влияет на тебя слишком остро. За этим рисунком, который вышел чересчур ярким и эмоциональным, но тем не менее прекрасным, зарыта по-настоящему трагическая история. О чём она?

О двух влюблённых, которые пережили слишком много травм и ходили каждый день с теми ранениями, что пустотой зияли в груди.

Не дождавшись ответа, Лилит пожала плечами слишком беспечно, я видела, насколько она заинтересовалась той работой, которую я прятала за другими холстами, но не стала давить.

– Я принесла тебе горячий, как ад кофе.

Она протянула стаканчик, и я мягко улыбнулась.

– Благодарю. Ты лучшая.

– Конечно, – улыбнувшись малиновыми губами, без прикрас и стеснения, ответила. – Знаешь, были и такие художники, которые сжигали свои картины, считая, что огонь сможет разрушить чары эмоций, которые они вкладывали в рисунок. А пепел, развеявшись по ветру, унесёт то болезненное чувство, с которым они рисовали.

В её словах имелся какой-то странный подтекст, который я не знала, как расшифровать. Слишком цепляющий и зудящий под кожей.

– Многие художники на протяжении своей деятельности уничтожали картины, сжигая их, закрашивая белой краской или разрезая на тонкие лоскутки, считая себя бездарными личностями. Фрэнсис Бэкон уничтожил большую часть своих работ, чтобы начать заново, с чистого листа. Он был одержим сохранением только тех картин, которые считал достойными, – тихий голос Лилит заполнил большое пространство какой-то паутиной безвыходности и сожаления. – Франц Кафка оставил свои произведения двум друзьям, приказав сжечь их после его смерти, но они нарушили обещание, данное Кафке, и опубликовали те работы. И посмотри, теперь они считаются шедеврами в литературной традиции.

Я так долго зависла в той истории, что даже не заметила ухода Лилит. Мягко ступая по земле, сумерки окутывали тьмой город, а я всё смотрела на бурю эмоций, изображённых на холсте, и не могла отделаться от мысли о поджоге. Стереть с лица земли своё творение не просто рисунок, краски и линии, а эмоции, которые вкладывала в каждую деталь, казалось кощунством. Предательством своего таланта, но мысль об огне, пожирающем этот рисунок, как заезженная пластинка, крутился в голове.

Не знаю, в какой момент я приняла то решение, когда стояла позади амбара и смотрела на картину своей боли. Ровная, гладкая земля, в которой утопали ножки мольберта, удерживала на себе её вес, а я держала в руках коробку со спичками. Любила зажигать свечи, пахнущие корицей, хвоей и тьмой, но никогда до этого момента не поджигала свои картины.

Тихий чиркающий стон спички, маленькое невинное пламя, зажатое между большим и указательным пальцем, полыхнуло жаром. Мои руки не тряслись, они были сильными, когда я с уверенностью, что хочу позволить огню поглотить те больные чувства, разрушающие меня изнутри, поднесла пламя к полотну.

Танец первозданного огня вплетался в волокна, пожирая краски с шипящим, трескающим звуком, словно сплетая заклинание. Огонь, пожирающий мои чувства, рассказывал о мире, что предшествовал прошлому, и тому, который будет после. Я не испытывала боли, когда огонь полностью поглотил картину, взвился вверх, потрескивая искрами. Я чувствовала себя в ловушке. Плен, в который попала, когда покинула Шартре, свою семью и Иерихона.

Чувство опустошения соперничало с ощущением маленькой свободы. Не спеша, возвращаясь домой по тихим улицам Лебора, я перемалывала чувства внутри своей души, не понимая, что именно испытываю, облегчение оттого, что позволила картине вспыхнуть, а пламени сожрать все краски, стереть с полотна мира свои чувства или предательство?

Тихое стрекотание мелких насекомых ярым звоном стучало в ушах. Мне нравилось то, с какой лёгкостью эти маленькие создания вступали в борьбу с миром каждый день. Они должны были выживать, охотиться или прятаться, чтобы не быть съеденными. В мире людей всё оказалось гораздо сложнее, но процесс был тот же. Вставать каждый день, закрывая глаза на боль потери, неудачи и груз ответственности, идти вперёд в надежде, что этот день не станет последним и не найдётся тот, кто будет в силах тебя уничтожить.

Тихий, едва различимый стон, прорезал тишину вечера. Замерев, я всматривалась в чёткие контуры мужского тела, лежащего на тротуаре. Мне понадобилось одно мгновение, один вдох, чтобы понять, кто этот мужчина, моё прошлое и такое желанное будущее, но невозможное. Внутри сердце отбивало бешеный темп, к горлу подступила пугающая, ядовитая смола, которая скапливалась в гортани, мешая сглатывать слюну.

– Иерихон, – мягко позвала, но ответом мне была тишина и почти неслышное, дыхание.

Он был не просто избит, лицо в крови, губы разбиты, над бровью порез. Волосы растрепались, и так чудовищно было видеть, как на русом цвете расцветают капли алой крови.

Присев рядом, я боялась прикоснуться, боялась, что он развеется, словно мираж, навеянный моим желанием увидеть Иерихона. Каждое мгновение, которое провела на расстоянии от него, сузилось до того момента единственного прикосновения. Как только мои пальцы прошлись по его коже, я закусила губу, понимая, всё это происходит в реальности. Никаких галлюцинаций, снов. Вот он лежит у порога моего дома избитый, без сознания, а я не знаю, что делать?

– Эй, вам помочь? – подойдя ко мне, спросил прохожий.

Он внимательно осмотрел лежащего без сознания Иерихона и поймал мой взгляд. Уверена, там словно алмазы, сверкали непролитые слёзы.

Мозг пытался лихорадочно решить очередную задачку, и пока я смотрела на незнакомца, мой рот открылся и выпалил то, что уже знало сердце.

– Да, конечно. Помогите перенести его.

– А как же врач? Не хотите…

Я замотала головой, не дав ему закончить.

– Нет. Просто помогите его перенести, и всё.

Он смотрел на меня мгновение, словно оценивал состояние, могу ли я принимать подобные решения? Но везти Иерихона в больницу не вариант. Я знала, он не просто так появился избитый на пороге моего убежища. Первое и самое важное перенести его домой и позаботиться о ранах. Та, что была на затылке, выглядела чертовски плохо. Мне следует позвонить Тристану и всё рассказать. Он не останется в стороне. Тристан Вирмор – моя запасная скала. Броня, которая всегда прикроет, защитит от бури, даже если той бурей был его брат.

– Ну, как скажете, – протянул незнакомец.

Он поднялся и потянул на себя массивное тело Иерихона. Схватив его, мужчина кивнул на дверь, и, я поспешила открыть. Я чувствовала, что действую на автомате, руки не дрожали, тело замерло в том моменте, когда я увидела длинную косу, окроплённую кровью. Наверное, последствия догонят меня, но позже, сначала нужно разобраться с происходящим, дальше позволю цунами накрыть меня и унести на потоках глухой боли.

– Положите его на кровать.

Незнакомец без слов подчинился, бережно опустив Иерихона. Обернувшись, он вскинул брови, и вот тогда по телу пронеслась первая волна паники. Я открыла дверь совершенно незнакомому мужчине, добровольно впустила в своё пространство и позволила нам остаться наедине. Пугающе, особенно в тот момент, когда он замер, не отрывая своего взгляда от меня.

Молчание тянулось параноидальной патокой, пока мужчина не сделал шаг вперёд. Я отступила, совершенно не понимая этого, пока не заметила улыбки, скривившей губы незнакомца. Только сейчас отметила небольшой шрам на лбу, который делал квадратное лицо мужчины, злым. Он поднял руку так резко, что я снова неосознанно отступила, но удара не последовало. Незнакомец всей пятернёй зачесал волосы назад.

Он прищурился, всё ещё имитируя доброжелательную улыбку, от которой веяло льдом. Закусив изнутри губу, я стояла как статуя, которую заковали в гипс, и не могла пошевелиться. В одну секунду весь страх, что скопился липкой субстанцией в лёгких, превратился в болезненное чувство беззащитности. Ягнёнок и волк? Вот так и выглядела та картина. Не было в ней кровавых алмазов, но были грубые мазки чёрного бархата, удушающей тьмы и безысходности.

Та секунда затянулась на достаточно долгое мгновение, прежде чем мужчина кивнул, стерев зловещую улыбку, что должна была казаться мне доброй и располагающей. Развернувшись, вышел, закрыв за собой дверь, так не сказав ни слова.

Подбежав к двери, я тут же закрыла её на замок и выдохнула. Тот звук был судорожным, с перебоями, от страха и волнения.

– Как же я могла так необдуманно поступить? – прошептала сама себе.

Но как я могла отказаться от помощи? В одиночку донести Иерихона до своей квартиры я просто не представляла как. Он слишком большой и крепкий. Гора мышц. Я всегда чувствовала себя в его объятиях слишком маленькой. И каждый раз он упирался подбородком в макушку моей головы, обнимая.

Обработать раны оказалось не так сложно, Иерихон всё время был неподвижен и только лёгкое дыхание приносило облегчение. Я была чистым полотном, пока кожа на руках не окрасилась розовато-лиловым оттенком. Очаровательный цвет боли и смерти. Он может захватить настолько, что мне захочется разобрать его на составляющие, и от этого я дрожала, будто тело в лихорадке било. Моё внутреннее состояние в подобных критических ситуациях фокусировалось на чём-то одном и всегда это были цвета. Они успокаивали, ведь я знала, что они означают. О чём говорят или могут рассказать.

Пока он лежал без сознания и только тихое дыхание говорило о том, что Иерихон жив, меня заволакивало воспоминаниями из прошлого.

– Поцелуй меня, – приказом прозвучали те слова.

– Что?

– Как друга, – коварство скользило в его словах, но обвинить в чём-то Иерихона я не могла.