Летняя ночь была
Тёплая, как зола…
Так,
      незаметным шагом
До окраин я дошла.
      Эти окраины
      Были оправлены
      Вышками вырезными,
      Кружевными
      Кранами.
 
 
Облики облаков.
Отблески облаков
Плавали сквозь каркасы
Недостроенных домов.
      Эти дома без крыш
В белой ночной дали
      В пустошь меня зазвали,
В грязь и глину завели.
 
 
На пустыре ночном
Светлый железный лом,
Медленно остывая,
Обдавал дневным теплом.
      А эти дома без крыш
      В душной ночной дали
      Что-то такое знали,
      Что и молвить не могли.
 
 
Из-за угла, как вор,
Вынырнул бледный двор:
Там на ветру волшебном
Танцевал бумажный сор…
      А эти дома без крыш
      Словно куда-то шли,
      Плыли,
      Как будто были
      Не дома, а корабли.
Встретилась мне в пути
Между цементных волн
Кадка с какой-то краской,
Точно в тёплом море – чёлн.
      Палка-мешалка в ней
      Словно в челне весло…
      От кораблей кирпичных
      Кадку-лодку отнесло.
 
 
Было волшебно всё:
Даже бумажный сор,
Даже мешалку-палку
Вспоминаю до сих пор.
      А эти дома без крыш,
      Светлые без огня,
      Так и остались в далях,
      Недоступных для меня!
 

1961

 
Ах, как долго, долго едем!
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной сьерры.
Ах, как тихо, тихо в мире!
Лишь порою из-под мула,
Прошумев, сорвётся в бездну камень серый.
 
 
      Тишина. Лишь только песню
      О любви поёт погонщик,
      Только песню о любви поёт погонщик,
      Да порой встряхнётся мул,
      И колокольчики на нём,
      И колокольчики на нём зальются звонче.
 
 
Ну скорей, скорей, мой мул!
Я вижу, ты совсем заснул:
Ну поспешим – застанем дома дорогую…
Ты напьёшься из ручья,
А я мешок сорву с плеча
И потреплю тебя и в морду поцелую.
 
 
      Ах, как долго, долго едем!
      Как трудна в горах дорога!
      Чуть видны вдали хребты туманной
                              сьерры…
      Ах, как тихо, тихо в мире!
      Лишь порою из-под мула,
      Прошумев, сорвётся в бездну камень
                                    серый.
 

1961

 
Жил кораблик весёлый и стройный:
Над волнами как сокол парил.
Сам себя, говорят, он построил,
Сам себя, говорят, смастерил.
 
 
      Сам смолою себя пропитал,
      Сам оделся и в дуб и в металл,
      Сам повёл себя в рейс –
      Сам свой лоцман.
      Сам свой боцман,
      Матрос,
      Капитан.
 
 
Шёл кораблик, шумел парусами,
Не боялся нигде ничего.
И вулканы седыми бровями
Поводили при виде его.
      Шёл кораблик по летним морям,
      Корчил рожи последним царям,
      Все ли страны в цвету,
      Все ль на месте, –
      Всё записывал.
      Всё проверял.
 
 
Раз пятнадцать, раз двадцать за сутки
С ним встречались другие суда:
Постоят, посудачат минутку
И опять побегут кто куда.
 
 
      Шёл кораблик, о чём-то мечтал,
      Всё, что видел, на мачты мотал,
      Делал выводы сам –
      Сам свой лоцман.
      Сам свой боцман.
      Матрос,
      Капитан.
 

1961

 
Мы слышали слух
               о двух музыкантах,
Но слух не о двух
               отдельных талантах,
Поскольку у них –
               талант на двоих.
Один был трубач –
Другой барабанщик.
Один был трепач –
Другой был обманщик.
            Талант на двоих,
                 Талант на двоих!
Расстаться они
               мечтали давно,
Но чуть начинали
               делить домино,
Не мог барабан
               покинуть трубу:
Труба с барабаном
               связала судьбу.
Один был трубач –
Другой барабанщик.
Один был трепач –
Другой был обманщик.
            Талант на двоих,
                  Талант на двоих!
И тот и другой
               любили одну:
Вдвоём к одному
               приходили окну.
И первый трубил,
               как будто грубил.
Второй барабанил
               сильней, чем любил.
Один был трубач –
Другой барабанщик.
Один был трепач –
Другой был обманщик.
            Талант на двоих,
                  Талант на двоих!
 

≈1960

 
Поскорей наполним нашу,
Всё равно какую чашу:
Чашу кратера вулкана
Или чашечку цветка…
 
 
Угли звонкие раздуем,
Как-нибудь переночуем…
Нам живётся нелегко, –
Мы уходим далеко,
Мы пришли издалека.
 
 
      По саваннам необъятным,
      По лесам невероятным,
      По плато суровых гор,
      Где терновник – в сорок свор –
      Обдирает нам бока…
      А ущелья, – как темно в них!
      Но мы сами – как терновник:
      Для тернистой для тропы
      На ступнях у нас шипы…
      Мы пришли издалека.
 
 
Нас ошпаривала справа
Вулканическая лава,
Нас окатывало слева
Океана колесо…
 
 
Но верёвками друг друга
Мы обкручивали туго
И ползли под облака…
Мы пришли издалека.
Мы уходим далеко.
 
 
А в плащах-палатках наших
Мы походим на монахов:
Вдалеке от милых жён
Отрешённый капюшон
Надвигаем на лицо…
А под этим капюшоном,
Синим снегом опушённым,
Как стальная полоса –
Неподкупные глаза.
      Мы уходим далеко.
 
 
Мы уходим далеко.
Мы уходим далеко.
Мы уходим далеко.
 

1961

 
В тиши весенней,
В тиши вечерней
Вблизи от прерий,
Вдали от гор
Стояла ферма.
Стояла ферма,
А возле фермы
Пылал костёр.
 
 
      В котле широком
      Кипело что-то,
      А рядом
      Кто-то
      Сидел – мечтал…
      Котёл кипящий –
      Огонь шумящий
      Ему о чём-то
      Напоминал.
 
 
Вот ночь настала –
Костра не стало;
Последний уголь
Погас,
Погас…
А тот, сидящий,
В огонь смотрящий, –
Он тоже скрылся,
Скрылся
Из глаз…
      И мы не знаем,
      Ах, мы не знаем:
      Был или не был
      Он на земле,
      Что в тихом сердце его
      Творилось
      И что варилось
      В его котле.
 

1961

 
Ах ты, фокусник, фокусник-чудак!
Ты чудесен, но хватит с нас чудес.
Перестань!
Мы поверили и так
В поросёнка, упавшего с небес.
 
 
Да и вниз головой на потолке
Не сиди – не расходуй время зря!
Мы ведь верим,
Что у тебя в руке
В трубку свёрнуты страны и моря.
 
 
Не играй с носорогом в домино
И не ешь растолчённое стекло,
Но втолкуй нам, что чёрное – черно,
Растолкуй нам, что белое – бело.
А ночь над цирком
Такая, что ни зги;
Точно двести
Взятых вместе
Ночей…
А в глазах от усталости круги
Покрупнее жонглёрских обручей.
 
 
Ах ты, фокусник, фокусник-чудак,
Поджигатель бенгальского огня!
Сделай чудное чудо; сделай так,
Сделай так, чтобы поняли меня!
 

1961 или 1962

 
Мой караван шагал через пустыню,
Мой караван шагал через пустыню,
Первый верблюд о чём-то с грустью думал,
И остальные вторили ему.
 
 
И головами так они качали,
Словно о чём-то знали, но молчали,
Словно о чём-то знали, но не знали:
Как рассказать,
             когда,
                  зачем,
                       кому…
 
 
Змеи шуршали
Среди
Песка и зноя…
Что это там?
Что это там
Такое?
Белый корабль,
Снастей переплетенье,
Яркий флажок, кильватер голубой…
 
 
Из-под руки смотрю туда, моргая:
Это она!
Опять –
Фата-моргана!
Это её цветные сновиденья,
Это её театр передвижной!
 
 
Путь мой далёк.
На всём лежит истома.
Я загрустил: не шлют письма́ из дома…
«Плюй ты на всё! Учись, брат, у верблюда!» –
Скажет товарищ, хлопнув по плечу.
 
 
Я же в сердцах пошлю его к верблюду,
Я же – в сердцах – пошлю его к верблюду:
И у тебя учиться, мол, не буду,
И у верблюда – тоже не хочу.
Друг отошёл и, чтобы скрыть обиду,
Книгу достал, потрёпанную с виду,
С грязным обрезом, в пёстром переплёте, –
Книгу о том, что горе не беда…
 
 
…Право, уйду! Наймусь
К фата-моргане:
Стану шутом в волшебном балагане,
И никогда меня вы не найдёте:
Ведь от колёс волшебных нет следа.
 
 
Но караван всё шел через пустыню,
Но караван шагал через пустыню,
Шёл караван и шёл через пустыню,
Шёл потому, что горе – не беда.
 

1961

 
Развесёлые цыгане по Молдавии гуляли
И в одном селе богатом ворона коня украли.
А ещё они украли молодую молдаванку:
Посадили на полянку, воспитали как цыганку.
            Навсегда она пропала
            Под тенью загара!
            У неё в руках гитара,
            Гитара,
            Гитара!
      Позабыла всё, что было,
      И не видит в том потери.
      (Ах, вернись,
            Вернись,
            Вернись!
            Ну, оглянись, по крайней мере!)
Мыла в речке босы ноги, в пыльный бубен
                              била звонко
И однажды из берлоги утащила медвежонка,
Посадила на поляну, воспитала как цыгана;
Научила бить баклушки, красть игрушки
                              из кармана.
            С той поры про маму, папу
            Забыл медвежонок:
            Прижимает к сердцу лапу
            И просит деньжонок!
      Держит шляпу вниз тульёю…
      Так живут одной семьёю,
      Как хорошие соседи,
      Люди, кони и медведи.
По дороге позабыли: кто украл, а кто украден.
И одна попона пыли на коне и конокраде.
Никому из них не страшен никакой недуг,
                              ни хворость…
По ночам поют и пляшут, на костры бросая
                                 хворост.
            А беглянка добрым людям
            Прохожим
            Ворожит:
            Всё, что было, всё, что будет,
            Расскажет,
            Как может…
      Что же с ней, беглянкой, было?
      Что же с ней, цыганкой, будет?
      Всё, что было, – позабыла.
      Всё, что будет, – позабудет.
 

1961

 
В мороз и зной
            в юдоли земной
Вижу я ночью свет без огня.
Свой дом и очаг
            у каждого есть,
Но нет его у меня.
 
 
У птицы есть, у ящериц есть,
Есть у крота, у всех, кто живёт,
И только меня на празднество дня
Никто не ждёт, не зовёт.
 
 
Проскачет всадник, следом другой,
Но я ничего у них не прошу,
Я только спою: «Дорога – мой дом», –
И дальше
      в путь
            ухожу…
 
 
Люблю я солнца первый восход,
Люблю я погоду, если тиха,
Гнездо жаворо́нка в жёлтых полях,
Костёр,
      костёр пастуха.
 
 
Люблю я даль с гуртами овец
И над очагами тающий дым,
Боярышника
         багряный венец
И месяц ранний над ним.
 
 
В мороз и зной
            в юдоли земной
Вижу я ночью свет без огня…
Очаг свой родной
            у каждого есть,
Но нет его у меня.
 

≈1965