I. Русалки в арыках и полет в космосе.

– Подождите, Ака¹! – едва сдерживая слезы, кричала я бегущему впереди меня мальчику. В отличие от меня, он был весел, и в ответ на мои мольбы я слышала лишь хрипловатый звучный смех, время от времени сопровождавшийся возгласом "давай быстрее!"

Мы бежали вдоль арыка, от которого я тщетно пыталась держаться как можно дальше. Наша улица была довольно узкой и, как бы я ни старалась, максимальное расстояние, возможное между мной и плескавшейся водой, никак не могло меня защитить от навязывающихся опасений.

Было не так поздно, но в Ташкенте солнце садилось рано даже летом. Многие семьи не успели приготовить ужин, а мы с братом бежали уже по освещенной фонарями улице. Хоть и было светло, наступление вечера ещё больше разжигало внутри меня страх, и я бежала как можно быстрее, стараясь приблизиться к моему брату, в котором я видела единственное возможное средство защиты.

Наши друзья-соседи решили устроить вечер ужасов и по очереди рассказывали самые страшные истории, которые им приходилось слышать. Невероятных легенд в наших краях было не мало, но среди нас были и те, кто предпочитал сочинять свои собственные, убеждая окружающих в том, что они действительно когда-то происходили. Неизгладимое впечатление на меня, шестилетнюю пугливую девочку, больше всего оставила история о русалках, живших в арыках и по ночам подзывавших к себе людей, которых больше никто никогда не видел в живых.

Приближаясь к воротам нашего участка, мой брат замедлился, наконец, повернулся ко мне, небрежно вытер мои слёзы, и мы проскользнули во двор, держась за руки и судорожно боясь издавать лишние звуки. Убедившись, что наше появление не было замечено, мы на цыпочках пробрались к умывальнику, стараясь не задеть близ растущие кусты, пустили тоненькую струйку воды, чтобы ополоснуть ноги, иссушенные песком, и вымыть черные от грязи руки.

– Хорошенько умой лицо, Дада² сильно рассердится, если заметит, что ты плакала, – шепотом предупредил меня брат.

Я уже отошла от воды и собиралась выйти на свет, как мой брат увидел огромные грязные пятна сзади моего белого платья, осторожно потянул меня за рукав и тут же зажал рот, чтобы не расхохотаться. За день я успела несколько раз упасть, и один раз даже уселась в луже грязи, когда один из дружков брата резко убрал подо мной стульчик. Все вокруг чуть не лопнули от смеха, но мой брат сразу стал серьезным, едва заметив, как дрогнула моя нижняя губа и на глазах выступили слезы. В такие моменты он подходил ко мне, слегка тянул за щеки, пока я сердито не отворачивалась, а потом осторожно гладил меня по голове, следя за моей реакцией, после чего заставлял смотреть, как он корчит рожи, до тех пор, пока я не смогу сдержать улыбку. Вокруг все привыкли, что мой брат просто не мог оставить в покое плачущую сестренку, и лишь пожимали плечами и продолжали заниматься своим делам, пока он проводил свой ритуал.

Сменить платьице я бы не успела, но и сидеть мокрой тоже было нехорошо. Мы вместе отодрали высохшие комки грязи и смирились с тем, что в лучшее состояние мой наряд самостоятельно не привести.

Убедившись, что в остальном мы выглядим более-менее опрятно, мы вышли из тени и прямиком направились к топчану³, на котором уже сидели наши родители. По пути мы хором воскликнули "ассаламу алейкум!", однако ответ на наше приветствие так и не прозвучал, и это говорило о том, что мы сильно провинились.

       Мы с братом молча уселись за хантахту, и только тогда наш отец грозно произнес:

– Вы двое снова пришли поздно. Ужин уже остыл. Раз никакие предупреждения на вас не действуют, после четырёх на улицу больше не выйдете.

И не проронив больше ни слова, мы приступили к ужину. У меня, как и у моего брата, были напряжены все нервы, только бы за столом не сделать еще чего-то такого, что окончательно вывело бы отца из себя. Наша мать, которая за всё это время не издала ни звука, взглянула на нас лишь раз, и этот взгляд был полон равнодушия. Она не была на нас зла, но и не пыталась нас защитить, предоставив отцу возможность излить на нас своё негодование.

– Снова шлялись с теми же бездельниками, да? – спустя некоторое время, продолжил отец. – Ходжаева с вами, естественно, не было? Почему вы не можете общаться с приличными детьми?

– Ходжаева и его друзей с нами не было, потому что они были заняты избиением котов. Кроме них и еще двух ребят это больше никому не нравится. – Твердо решил ответить брат.

От его слов я встрепенулась, поскольку была уверена, что за такую дерзость ему сильно достанется. Но в этот раз отец решил не обратить на это внимания и ответил:

– Что бы они сейчас ни делали, они вырастут достойными людьми, вот увидишь. Его отец очень влиятельный человек.

В том возрасте я еще плохо понимала, какого человека по мнению отца можно было назвать достойным, но сердце подсказывало, что наши с ним представления на этот счёт сильно отличались.

Дети, которых мой отец с пренебрежением называл бездельниками, вовсе не были таковыми. В нашем поселке жили ученые, образованные люди, и родители наших друзей были исключительно уважаемыми людьми. Но мой отец, в силу своей неисправимой надменности, смотрел на них всех свысока, и лишь Ходжаевых воспринимал как себе равных, хотя чем они заслужили такую почесть, я не понимала.

Мы молча доели, после чего моя мать начала убираться на кухне, отец отправился в гостиную смотреть телевизор, а мы с братом поднялись на второй этаж. После ужина тревожить отца беготней по дому было запрещено, и мы всегда старались не попадаться ему на глаза, прячась в своих комнатах.

Когда наступило время ложиться спать, меня снова охватил приступ страха. Родители уже выключили свет во всем доме, и я лежала в кровати, спрятавшись под одеялом. Задерживая дыхание, я ужасно боялась услышать что-либо, кроме биения своего сердца.

– Да перестань,  никто тебя ночью не тронет, тем более дома, в твоей комнате. Русалки же в арыках плывут, – улыбаясь, говорил мне брат, сидя на корточках перед моей кроватью, когда мы уже давно должны были видеть сны. Ложиться спать нас отправляли рано, но в тот день я не могла долго заснуть, и мой чуткий брат, предчувствуя это, пробрался в мою комнату.

Его слова меня не успокаивали, и я не унималась, пока брат мне не пообещал, что будет сидеть рядом, до того как я не засну.

Обычно маленькие напуганные дети бегут к своим родителям в те ночи, когда им особенно страшно, ожидая обрести успокоение в обществе взрослых. Но от моих родителей навряд ли можно было ждать снисходительного отношения к подобному поведению детей. Сухость их натуры не позволяла им читать нам с братом сказки, петь колыбельную или хотя бы просто целовать на ночь. Долгое время я думала, что родители проявляют мягкость к своим детям лишь в литературе и кинематографе, и что подобного отношения в реальной жизни от них ожидать не стоит.

К счастью, с детства меня трепетно оберегали два моих близкий человека, одним из которых был мой брат. Будучи старше меня всего на три года, он всегда был моей опорой и был готов защитить меня и от угнетения, и от плохого настроения, и от русалок, плывших где-то далеко в арыках.

Он улыбался, едва сдерживал смех, шепотом дразнил меня, но твердо обещал, что мой сон ничто не потревожит.

– А если проснешься, то просто взгляни в окно, полюбуйся на звёзды, разве может произойти что-то плохое, когда они так ярко сверкают? – продолжал он, устремив свой взгляд куда-то далеко. Чем дольше он смотрел, тем сильнее он отдалялся от меня, и мне становилось страшно. К счастью, тогда было достаточно просто потянуть его за рукав, и я снова могла лицезреть его сияющую улыбку, обещавшую полную защиту от всей жестокости мира.

– Не хочешь посидеть во дворе? Мы выйдем осторожно, никто не услышит! – вдруг с жаром предложил он.

Я яростно запротестовала, боялась, что мы оба заснём на топчане и мало ли что тогда могло бы произойти. Странно, ведь брат пообещал мне, что ничто не может случиться.

Но даже тогда, когда он был рядом, не все его обещания сбывались. Тень улыбки моего брата, яркие звезды и теплота летней ночи слишком быстро сменились кошмаром, преследовавшим меня всю ночь. По сей день я вздрагиваю лишь от одной мысли о вещах, которые виделись мне во сне, но разве может это сравниться с любым кошмаром, который может произойти в реальной жизни? Тем более тогда я могла проснуться, побежать к нему и снова обрести покой.

Как же невыносимо горько, что так можно сделать не всегда.

***

Утром я проснулась от первого же крика петухов, и лежала с открытыми глазами, глядя на потолок. Я знала, что все еще спали, и мне не хотелось никого будить. Я надеялась, что дедушка приехал к нам с утра, но когда я наконец встала с постели и посмотрела в окно, к своему разочарованию, на топчане я никого не увидела.

Мой дедушка по отцовской линии, второй мой близкий дорогой человек, жил в Ургенче, но довольно часто приезжал в Ташкент по работе. Однако он гостил у нас не так часто из-за напряженных отношений с сыном, хоть незнающему человеку это навряд ли было бы заметно. Скандалов они никогда не устраивали, и даже грубого слова в адрес друг друга от них услышать было невозможно, однако когда дед бывал у нас, они за вечер могли обменяться лишь парой общих фраз, будучи при этом погруженными в чтение газеты.

Поскольку наш дом находился по дороге к мечети, дедушка часто приходил к нам после молитвы. Я и множество неугомонных ребят, с которыми мы играли целыми днями, всегда вскакивали с мест и громко здоровались с умиротворенными старцами, неторопливо шедшими мимо нас к себе домой после намаза. Среди них я всегда искала моего деда, и если он появлялся, я тут же бросала все игры и бежала вслед за ним домой.

Долгое время я думала, что религия была главной причиной холодных отношений моего отца и деда. Я видела, что дед всегда тепло относился к своему сыну, однако последний упорно сопротивлялся идти ему навстречу. Нельзя сказать, что мой отец был преданным членом партии, но он был убежденным атеистом, что, мне казалось, расстраивало дедушку, хоть он, вероятно, перестал затрагивать тему вероисповедания еще задолго до моего рождения.             Скрывать не имеет смысла: к деду я была привязана гораздо сильнее, чем к родителям, но дело было вовсе не в религии. Будучи маленьким ребенком я, естественно, сильно не задавалась вопросами о смысле бытия, но я могла реагировать на заботу и теплоту, а нашим с братом воспитанием в большей степени занимался именно дедушка. Конечно, он не готовил нам еду, не стирал нашу одежду и в целом материально нас обеспечивал не он, но зато он всегда поддерживал нас морально, раскрывал наши положительные качества, давал нам ценные жизненные уроки. В первую очередь это происходило, когда он оставался у нас на ночь и перед сном, лежа на топчане, рассказывал нам невероятные легенды, прекрасные сказки, большая часть которых была связана с далеким прошлым нашей родной земли. Порой он убирал какие-то детали, добавлял что-то от себя, рассказывал совершенно новые истории, но что бы он ни говорил, от его слов всегда веяло бесконечным благородством, теплотой, добром, и это было так красиво, что его хотелось слушать, не переставая. Дедушка действительно был удивительным человеком: будучи профессором ядерной физики, преданным своему делу и не оставившим работу даже в глубокой старости, он также беспрестанно стремился изучать другие науки, и никогда не упускал возможность узнать очередную интересную историю из прошлого, чтобы позже в необычной форме изложить её внукам.

Неудивительно, что мой отец, получивший такое же воспитание, как и мы с братом, всё равно трепетно относился к своей истории, к родным традициям и культуре, будучи атеистом. В нашем поселке все дома были построены в европейском стиле, и хотя топчан и имелся во дворах наших соседей, у всех он представлял собой обычное железное сооружение, едва имевшее что-то общее с настоящим восточным топчаном, выполненным из дерева, на котором вырезаны красивые узоры, характерные местной архитектуре. Именно такой топчан и украшал наш двор, как украшали и множество других замысловатых деталей. Поблизости был только один дом, имевший восточные мотивы. Само строение было восточным: дом являлся и ограждением внутреннего двора, а сам дом имел ограждение в виде невысокого железного забора.

Любовь к дедушкиным историям имела отражение и в выборе имен: как-то раз дед нам рассказал, что в детстве наш отец особенно любил слушать легенды об Александре Македонском, и скорее всего поэтому мой брат был назван Искандаром. Меня Саидой назвал дедушка, отец возражать не стал.

В то утро я побежала в комнату брата раньше, чем он пришел ко мне. Он лежал слегка нахмуренный, с приоткрытыми глазами и, казалось, сосредоточенно размышлял о чем-то важном. Наверное, взрослому человеку было бы забавно видеть девятилетнего ребенка с таким выражением лица – не подходило оно ему по возрасту. Но я к этому привыкла. Брат мне всегда казался гораздо старше, чем он был на самом деле.

Хоть я и старалась войти бесшумно, ни коим образом не привлекая его внимания, всё же спустя минуту он должен был обратить на меня внимание, выглядывающей за дверью, но этого не происходило: он продолжал неподвижно лежать, не замечая ничего вокруг. «Может, ему тоже снились кошмары», подумала я. Не в силах больше ждать, я, громко топая, подошла к нему и посмотрела в упор. Наконец, он зашевелился, протер глаза и спросил, который час. Было ранее утро, родители еще спали, и я продолжала внимательно изучать выражение лица брата.

– Вам тоже снилась огромная рыба, поглощающая город?! – внезапно с жаром воскликнула я. Да, звучит забавно, но это видение действительно доставило мне жуткие переживания.

– Что-о-о? – лениво и безучастно протянул мой брат. Кажется, это был один из тех немногих моментов, когда я его раздражала, хотя я, вроде бы, ничего такого не сделала.

Почувствовав, что мне не рады, я медленно вышла из комнаты, по-прежнему исподволь наблюдая за братом. До чего странно он порой себя вёл! Если у кого-то из близких ему людей не было настроения, он не оставлял в покое до тех пор, пока человек не улыбнулся бы, а сам не любил, когда его донимали в такие минуты.