Читать книгу «Правило крысолова» онлайн полностью📖 — Нины Васиной — MyBook.

Стараясь ступать бесшумно (для этого приходится идти не поднимая ног, как будто натираешь паркет), я возвращаюсь в кухню, делаю несколько глубоких вдохов и длинных выдохов и после шестого вдоха открываю дверцу морозильника. Странно, но наличие в заиндевевшей камере еще одного пакета знакомой конфигурации меня даже слегка успокаивает. Значит, Ладушкин не вернулся к посылке, не распотрошил ее, не стал догонять первую жену Латова – это же она принесла посылку – и задерживать ее. Не приказал всем присутствующим не покидать дом бабушки, пока ведется расследование. Дороги не занесло внезапным сентябрьским снегом, не порвало провода, и вся наша дружная любящая семейка не оказалась оторванной от цивилизации и запертой в скучном английском детективе.

Чтобы подняться по лестнице, шлепанцы придется снять. Я обхожу второй этаж. Никого. Неужели Ладушкин решил задержать всех присутствующих? Погрузил их, скованных наручниками, штабелем в свою легковушку или потащил, связанных веревкой, на станцию к электричке?

Чтобы спуститься вниз в подвал, лучше вообще надеть более подходящую обувь. Сойдут мои старые кроссовки, я спускаюсь по металлической лестнице и сразу вижу бабушку у старого угольного котла. Она сидит на низком стульчике и сосредоточенно вырезает что-то большими ножницами.

– Давай помогу. – Я подошла очень тихо, бабушка застыла, услыхав мой голос, но в поднятом ко мне лице не было ни тени страха или досады.

Плотный картон коробки легче резать ножом. Стараясь не думать о том, что делаю, я выпиливаю прямоугольник, на котором написан адрес квартиры Лады Латовой, и приписка – кому: «Латовым Лоре и Антону». Отчаяние и страх заставляют трепыхнуться мое сердце невпопад.

Бабушка рвет порезанную коробку и жжет картон в топке. Я разворачиваю одну из газет, которые были в посылке, они валяются скомканные на полу. Подумав, расправляю ее, потом аккуратно сворачиваю и кладу на вырезанный прямоугольник.

Дверца топки закрыта. Бабушка уносит вырезанную картонку с газетой к полкам. Кладет под старую бензопилу.

– Мы поговорим здесь. – Она тяжело опускается на табуретку у разделочного стола с металлической столешницей. – Этот инспектор обошел первый и второй этаж, а в подвале не был.

– Ты же не думаешь, что он, как в шпионских фильмах, будет нас подслушивать?

– Не думаю. Но по телефону со мной о деле не говори.

– Бабушка!

– Инга, послушай, что скажу. Я хочу знать, как у тебя дела с мужчинами.

– Вообще или с Павлом? – Я привыкла ничему в бабушке не удивляться, отвечаю примерно вопросом на вопрос.

– Сначала – вообще.

– Вообще – никак.

– А твой фотограф, вы же работаете вместе?

– Оператор. Он снимает камерой. Мы работаем вместе, и между нами существует негласный договор категорической дружбы и взаимопомощи.

– Негласный – это когда ни один из вас не сказал другому, что он по этому поводу думает? – задумывается бабушка.

– Такое не надо обсуждать. Такое чувствуется сразу. Я всегда различаю, когда нужна мужчине по делу, а когда… ну, ты понимаешь.

– Хорошо, что чувствуешь. Я всегда молила судьбу, чтобы она не обделила тебя моей интуицией. Твоя мать сказала, что мужчина, с которым ты любишься, женат.

Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.

– А она не сказала, что опасается проявления у меня тяжелой тетушкиной наследственности?

– Приблизительно это ее и беспокоит. Давно ты с ним?

– Больше года.

– Это долго, – кивает бабушка. – Он стал засыпать?

– Засыпать?

– После того как вы отлюбите, он засыпает?

– Иногда. – Я пытаюсь вспомнить. – После второго раза.

– Но раньше ведь не засыпал?

– Откуда ты знаешь?

– Я все знаю о мужчинах. Вы встречаетесь один раз в неделю? Два?

– Один.

– А остальные шесть дней? – удивляется бабушка. – Что ты делаешь остальные шесть дней?

– Жду.

– Чем ты его угощаешь?

– Пирожками с клубникой и апельсинами, – отрапортовала я грустно.

– Твоя выдумка? – улыбается бабушка. – Что-то я не припомню, чтобы пекла такие пирожки.

– Моя.

– Клубника и апельсин… Хорошо бы приправить горьким лимоном.

– Бесполезно. Он назвал это повидлом. Вчера.

– Вот как! – оживилась бабушка и внимательно всмотрелась в мое лицо. – А ты и сразу раскисла?

– Я удивилась.

– Тогда вот что. – Она положила ладони на стол, я подвинула одну к себе и легла на нее щекой. – Ты должна решить, насколько тебе нужен этот мужчина.

– Я ничего не хочу менять, – еле слышно пробормотала я.

– Не в твоей породе. Не в твоей. Ты хочешь с ним любиться и дальше? Как долго?

– Очень долго.

– Тогда слушай внимательно. Перед тем как уложить начинку в тесто, возьми чайную ложку, желательно серебряную. Та ложка, что я дарила, еще у тебя?

Я киваю, елозя щекой по ее ладони.

– Хорошо. Она должна быть чистой, сухой, и вообще лучше для других нужд ею не пользоваться, потому что серебро впитывает запахи, а запах в этом деле – самое главное. Ты должна стать в темном месте и подумать о возлюбленном. Осторожно вложить ложку себе внутрь настолько глубоко, насколько тебе это понравится. Вытащить и накладывать начинку ею.

Я поднимаю голову, расставляю ноги и смотрю в прорезь халата.

– То есть сюда?… – показываю пальцем вниз.

– Конечно, – невозмутимо отвечает бабушка. – Для начального знакомства осторожная женщина может просто ложку облизать, но для укрепления любовных отношений – туда.

– А… А если – месячные? – Я настолько обалдела, что вдруг почувствовала себя как в кабинете гинеколога.

– Не хотела тебе говорить, но месячные – это лучший вариант. – Бабушка смотрит в мое лицо, усмехается и проводит пальцем по моему лбу, не разрешая хмуриться. – Это – беспроигрышный вариант, особенно если твои дни совпадают с полнолунием.

– Откуда ты знаешь? – Я перехожу на шепот.

– Наследственное, – пожимает она плечами. – Все женщины в моем роду позднего созревания, все имеют тесную связь с луной, и все… как это сказала сегодня Марина?

– Эротоманки?

– Грубое слово, но что-то в нем есть.

– Действительно, мои мокрые дни всегда проходят под полной луной, я в эти ночи еще и спать не могу. Но мне уже двадцать три, а я не чувствую никакой потребности бросаться на всех мужчин подряд!

– Это слово обозначает совсем другое. Послушай, то, что я тебе посоветовала, ну, с ложкой, это очень серьезно. Подумай, прежде чем делать. Вдруг ты не захочешь видеть своего возлюбленного каждый день!

– Каждый день? Он… Он что, захочет после этого видеть меня каждый день?

– Не знаю, как насчет видеть, но вот все другое… Он захочет это делать только с тобой. Скажи мне «спасибо».

– Спасибо, – в полном ступоре говорю я.

– Пожалуйста. Это важно – поблагодарить за такой совет. Это очень важно, чтобы от души, понимаешь?

– Понимаю, – киваю я послушно, ничего не понимая. – А что это значит – в нашем роду? Никто ничего не знает о твоих с Питом родителях, о родителях ваших родителей. Моя мать в поисках своего прошлого даже посетила архив.

– Дура, – равнодушно замечает бабушка. – Я тебе все расскажу подробно, но попозже. Вот найдем детей, соберемся вместе – ты, я и Лора, и поговорим. А пока сходи к дедушке Питу и отвлеки его от созерцания наступающей темноты, пока он не впал в исступление.

– Ты, я и Лора? А моя мать? Хотя да, я понимаю. Если бы была Ханна… Извини.

– Не извиняйся. Чему-то тебе у Ханны стоило поучиться. И мне. И Марии. Но в целом – она была недоработанным материалом. Я ее недолюбила. Надеюсь, в новой жизни ей больше повезет.

В гостиной зажжены все лампы. Дедушка Пит, качаясь, сидит на посту у окна.

– Возьми. – Я протягиваю ему бокал.

– Что это? – не останавливаясь и не поворачиваясь, спрашивает он.

– Мускат. Слышишь, пахнет?

– Вспомнил, – сообщает Питер. – Вспомнил, где я видел этого милиционера. Он отказался искать моего кота! Бедный Руди!

– Клаус, – поправляю я. – Питер-Клаус.

– Это кота так звали, а на самом деле это был Руди.

– Нет, Руди был твой старший сын.

– Не делай из меня идиота. Я знаю, что сначала он был сын, а потом к нам пришел бездомный кот. Как только Руди ушел в землю, сразу же появился кот!

– Отвернись от окна.

– Я в порядке.

– Все равно отвернись. – Я разворачиваю кресло-качалку. Питер расплескивает вино.

– Я вижу в темноте. Я все вижу.

– Я знаю.

– Но ты не веришь?

– Верю. Ты видишь в темноте, как кот. И каждый вечер опять и опять утверждаешься в этой своей способности.

– Мы гуляли с Клаусом по ночам. Помнишь нашу соседку? – оживился Питер, оттирая рукавом пятно от пролитого вина на халате.

– Которую? – вяло интересуюсь я, сдерживая зевок.

– Ну эту, в завивке! Она еще держала кур.

– Ладно, помню.

– Она стала борщевиком.

– Что?

– Ее похоронили в пятницу утром, а в субботу у самого нашего забора вылез росток борщевика. Я гулял с Клаусом ночью, и мы слышали, как росток протыкает землю.

– Что это такое – борщевик?

– Ядовитое зонтичное.

– Так ей и надо, – успокаиваю я Пита.

– Не скажи. Что я потом ни делал – выкорчевывал, заливал кипятком, а он выживал и обжигал Золю и тебя!

Я вспомнила, как давно летом обмахивалась от комаров сорванным крупным листом, а потом попала в больницу с красными пятнами на руках, шее и ногах.

– Питер, а где теперь этот куст?

– Сам ушел. – Дедушка поник головой и застыл в легкой дреме. – Это значит, она родилась опять. Переждала… Нажалилась в свое удовольствие и родилась где-нибудь… беспамятным младенчиком…

В понедельник утром позвонил инспектор Ладушкин и спросил, где я предпочитаю провести с ним официальную беседу – в отделении милиции или в квартире Ханны, ему все равно нужно опросить соседей.

Мы звонили в квартиру с десяти двадцати до десяти сорока пяти. Ладушкин для разнообразия каждые пять минут стучал ногой в дверь, звонил по моему телефону в свой отдел, чтобы в пятый раз получить подтверждение, что оставленный в квартире сержант должен там находиться, поскольку нигде больше его нет.

– Ладно, – озверел Ладушкин к одиннадцати. – Будем вскрывать дверь!

– А может, начнем опрашивать соседей. Вернее, соседку, – кивнула я на дверь рядом.

Замок соседской двери щелкнул, как я только поднесла руку к звонку.

– Вам повезло, – заявила женщина вместо приветствия, когда открыла дверь. – Я подвернула ногу.

Я объяснила ничего не понимающему Ладушкину, что по понедельникам соседка Ханны обычно возвращается с дачи только к вечеру. Инспектор подготовил свой блокнот, соседка Ханны сразу отвела его на кухню, вот он уже зажат на табурете в углу между столом и холодильником, и я могу спокойно выйти на балкон.

Четвертый этаж. Балконы идут по этой стороне дома сплошной полосой, разделенной перегородками. Прогнувшись, я постучала в окно Ханны. Осторожно закинула ногу, вцепившись руками в барьер. Ну вот, балкон закрыт. Зато открыта форточка. Если поставить длинную деревянную цветочницу с засохшей землей стоймя, то земля начнет вываливаться пересушенными комьями, но можно залезть на нее ногами и проползти в форточку.

Когда я пролезла по пояс, я вдруг подумала, что мои предположения о приятном времяпрепровождении противного сержанта могут ведь и не подтвердиться. А что, если он не спит беспробудно после случайного обнаружения фантастического бара Ханны, а лежит где-нибудь под столом совершенно бездыханный, то есть убитый?! А я лезу в квартиру, вместо того чтобы направить туда первым Колю Ладушкина! Став ладонями на подоконник и повиснув вниз головой, так что ноги болтались на улице, я начала анализировать, почему и кем он может быть убит? Даже если все любовники Ханны (а их должно быть неисчислимое количество) не знают еще о ее смерти, они должны помнить, что воскресенье – мужнин день. А вечер понедельника еще не наступил. А вдруг они приходят с утра? Ладно, по предварительном осмотре комнаты, в которую я уже наполовину влезла, никаких бездыханных тел здесь не наблюдается. Кое-как протащив ноги внутрь, сижу некоторое время на подоконнике, восстанавливая дыхание. Открываю балконную дверь, потому что, по моим подсчетам, инспектор Ладушкин уже должен переварить информацию о недельном распорядке моей тетушки и скоро пойдет посмотреть, действительно ли с балкона гостеприимной соседки легко попасть в квартиру Ханны.

Я, осторожно ступая, выхожу в коридор. Тишина. Чтобы не обмирать от страха с каждым шагом, решаю осмотреть квартиру бегом. Проскакивая по коридору из спальни в кухню, замечаю по выключателю, что в ванной включен свет. Прислушиваюсь, прижавшись ухом к двери. Я даже берусь за ручку, но в другой спальне слышен шум и отдаленный грохот. Иду туда. Инспектор Ладушкин, входя через балкон в комнату, задел цветочный ящик. Ящик упал, вывалив наконец из себя всю засохшую землю.

– В ванной горит свет! – тут же докладываю я шепотом. – В остальных комнатах – пусто!

После моих слов инспектор с напряженным лицом шарит у себя сзади, словно почесывает поясницу, и вдруг выдергивает пистолет.

– Оставайся здесь, – приказывает он, отстраняет меня рукой и уходит.

Со своего балкона кричит соседка.

– Что там было в посылке? – спрашивает она, с удивлением разглядывая сухую землю.

– А… В посылке?… Яблоки.

– Яблоки. А то инспектор меня спрашивал, что там могло быть. И очень похоже эту самую посылку описал, как будто видел своими глазами.

Лихорадочно соображая, кто теоретически мог прислать в посылке яблоки, я вдруг замечаю, как в земле что-то блеснуло. Наклонившись, вижу, что это ключ на крошечной бирке.

– Ты уж извини, – продолжает соседка, – я могу сама убрать, только через балкон не полезу. Откроешь дверь?

– Убрать?

– Сама видишь. – Она кивает на кучу у моих ног, пока я прячу ключ в кулаке. – Ничего с ним не поделать. Он по этому барьеру иногда уходит за восьмой подъезд. Ханна не ругалась. Говорила, пусть себе ходит, я ей предложила посадить ноготки, она только отшучивалась.

– Кто ходит? – Покосившись, я убеждаюсь, что инспектора в комнате все еще нет, и быстро прячу ключ в карман джинсов.

– Да мой кот, чтоб его разнесло!

Только теперь, присмотревшись, я поняла, что стойкий дух кошачьих экскрементов – это не запашок из квартиры соседки. Вся земля из цветочницы от души ими удобрена.

– Не волнуйтесь, я сама уберу.

– Да мне нетрудно, что ж поделаешь, если он такой гад. Это у Ханны на балконе еще ничего особенного не стоит. Представляешь, что он удобряет на других балконах! – Она кивает в балконную даль. В подтверждение ее слов на металлическую перекладину легко запрыгивает кот. Он идет по ней ко мне, задерживается, рассматривая безобразие на полу, принюхивается, брезгливо дергает хвостом и шествует с грацией канатоходца дальше. На соседнем балконе он не задерживается. И на следующем тоже. Я смотрю на его хвост, двигающийся в такт шагам, пока он не превращается в рыжее пятнышко, и вспоминаю о Ладушкине.

Инспектор стоит у дверей ванны, приказывая мне жестом молчать. Убедившись, что я застыла в отдалении, он продолжил отжимать стамеской замок двери. Я смотрю, как Ладушкин поддевает дверь снизу гвоздодером, осторожно тянет на себя, а гвоздодером тычет назад. Догадавшись, что вот и я пригодилась, беру гвоздодер и решаю воспользоваться им как средством нападения, если из ванной вдруг кто-нибудь выскочит.

Ладушкин, с трудом развернувший дверь и открывший проход в ванную, и я, замахнувшаяся гвоздодером, в первый момент ничего не понимает. Из пены, с одной стороны, торчит большая ступня, шевеля пальцами, а с другой что-то похожее на голову в шлеме. Ладушкин вытаскивает свой пистолет спереди из-за пояса, медленно упаковывает его в кобуру сзади (мне хорошо видно, как он не сразу в нее попадает, потому что рука слегка дрожит) и решительно приседает у ванны.

Мне не видно, что он делает, но тот, который лежит в пене, дергается, дрыгая ногами и заливая пол водой. Я потом поняла, что Ладушкин включил на полную громкость магнитофон, стоящий на коврике. От этого сержант в ванной со стереонаушниками на голове всполошился, снял наушники, уставился на нас со страшным изумлением, осмотрел то место, где раньше висела дверь, и так обалдел, что встал в полный рост, забыв прикрыться.

Ладушкин подал ему полотенце.

– Это японские стереонаушники, – заметила я, показывая пальцем на мокнущие на краю ванной наушники, – восемьдесят долларов, если не ошибаюсь. А это…

Я не успела рассказать все, что знаю про компактную «Сони» на полу.

– Инга Викторовна, выйдите и дайте сержанту одеться, – перебил меня Ладушкин.

– И во что, интересно, он будет одеваться? В кимоно моей тетушки или вот в эти семейные трусы дядюшки? Его одежда и нижнее белье разбросаны по кровати в спальне Ханны!

– Ну, знаешь! – попробовал возмутиться сержант, прикрывая кое-как полотенцем свои чресла. – Ты с представителями закона поуважительней! Я ведь могу и привлечь за насмехательство!

О чем они потом говорили, я не знаю, но сержант ушел не попрощавшись, Ладушкин кое-как приладил замок в ванной, а я за это время, оставленная без присмотра, медленно и тщательно собрала в цветочницу землю на балконе, всю ее перелопатив, но ничего интересного больше не обнаружила.

Наконец мы сидим на кухне, пьем чай и пытаемся разыграть что-то вроде допроса. Ладушкин стал обращаться ко мне на «вы».

– Вы знали, что у вашей тети было множество знакомых, которые ее посещали, проникая в квартиру в отсутствие мужа не совсем традиционным способом?

Я киваю.

– Тем самым круг подозреваемых очень расширяется. Очень!

Я киваю.

– Ваш дядя догадывался о наличии у своей жены такого количества близких знакомых?

Я пожимаю плечами.

– Вы часто встречались с Ханной Латовой?

Я отрицательно качаю головой.

– Не были родственно близки?

Я не успела покачать головой еще раз – что-то вспомнив, Ладушкин тут же задал другой вопрос:

– Почему ваша бабушка решила предоставить заботу о воспитании детей Латовой именно вам?

Я пожимаю плечами.

– Открой рот, – вдруг говорит Ладушкин устало, опять переходя на «ты».

Послушно открываю рот, но он смотрит не в него, а в глаза.

– Я имел в виду, скажи, наконец, хоть слово!

Ничего на ум сразу не приходит, я закрываю рот и пожимаю плечами.

– Что было в посылке?

– Яблоки, – отвечаю сразу, не задумываясь.

– А в той, которую принесла вчера бывшая жена Латова?

– Яблоки.

Не спуская с меня глаз, Ладушкин вдруг протягивает руку и берет трубку телефона со стены. Набирает номер, а я ругаю себя на чем свет стоит, что не догадалась позвонить бабушке, пока он занимался замком. Он дождался, пока там снимут трубку, представился. Кто взял, дедушка или бабушка? Хорошо бы дедушка, он ничего не знает про посылку! Хорошо бы бабушка ушла на станцию в магазин или на клумбу. Когда она сидит на клумбе, обрабатывая розы, она неприкосновенна, на телефон не реагирует, ни с кем не разговаривает. Не повезло. Устав от переживаний, я тупо отмечаю накатившее на меня равнодушие.

– Значит, яблоки? – Инспектор задумывается и расправляет шнур телефона. – А скажите, пожалуйста, Изольда Францевна, кто вам прислал эти яблоки? Что? Сейчас посмотрите? Я подожду, не вешайте трубку. Я? Я в квартире вашей дочери Ханны беседую с Ингой Викторовной. Да, она знает, что в посылке были яблоки.

Так. Внимание. Бабушка знает, что я здесь, и уже в курсе, что я сказала насчет содержимого посылки. Ладно, я тоже знаю, что она скажет. Ну, на девяносто процентов. На девяносто три. С половиной. Когда она меня в детстве уличала во лжи, я все сваливала на Мэри Эн. Моя любимая пластинка с Алисой в стране чудес… Бабушке потом было достаточно только спросить. И если я хотела извиниться за вранье или просто признаться в нем, то говорила, что это все сделала Мэри Эн. «Бабушка, что бы ты сделала, если бы узнала, что Мэри Эн сломала твою музыкальную шкатулку?»

Ладушкин кивает и вешает трубку на стену у стола. Смотрит на меня.

– Мэри Эн? – интересуюсь я.

– Кто это – Мэриэн? – спрашивает он раздосадованно, и я с гордостью добавляю к девяносто трем с половиной еще шесть с половиной процентов.

– Это та, которая всегда присылает яблоки детям.

– Почему же этой Мэриэн не было на вашем семейном совете? Кто она?

– Мэри Эн никогда не приходит на семейные советы.

1
...
...
9